Командир и команда "Керчи" впали в отчаяние. Запас мин Уайтхеда подходил уже к концу. Минный аппарат выбросил в воду пятую мину. Не доходя до "Свободной России", она вдруг круто повернула назад. Миноносец стал маневрировать, чтобы уклониться от своей собственной шальной мины, которая, поблескивая серебром, с быстротой ящерицы направлялась прямо на "Керчь". С механизмом управления мины случилось что-то неладное. Она, как магнит, притягивалась к стальному корпусу миноносца и три раза меняла свое направление. Наконец она еще раз повернула назад к "Свободной России" и вдруг неожиданно, как дельфин, вынырнула из воды, переломилась надвое и в один миг затонула.
Раздался следующий выстрел. Новая мина, плашмя упав на воду, побежала навстречу "Свободной России" и ударилась в самую середину корабля. Тотчас поднялся густой белый дым, окутавший весь дредноут. Когда дым рассеялся, все увидели, что толстая броня, которой были обшиты борты корабля, во многих местах содрана, и огромные пробоины с исковерканными листами стали зияли, как рваные человеческие раны. Корабль, качаясь от взрыва, стал медленно крениться на правый борт. Его паровые катера и шлюпки падали, ломались, перекатывались по палубе и, как ореховые скорлупки, слетали в воду. Тяжелые круглые башни с тремя 12-дюймовыми орудиями отрывались от палубы и со страшным грохотом катились по гладкому деревянному настилу, сметая все на своем пути, и с оглушительным треском тоже падали в море, подымая гигантские столбы брызг.
Через несколько минут корабль стремительно перевернулся, подняв кверху безобразный киль, заросший зеленой тиной и ракушками. Еще с полчаса держался он на темно-синей воде, похожий на мертвого кита. Краснолапые чайки, едва шевеля крыльями, долго кружились над остовом перевернувшегося корабля. Из открытых его кингстонов и клинкетов били высокие фонтаны.
Медленно и постепенно продолговатый уродливый поплавок уменьшался в размерах и наконец с бульканьем и пузырями скрылся под водой, увлекая за собой в пучину клубы пены и образуя в бурно кипящем водовороте глубокую засасывающую воронку.
На палубе "Керчи" матросы с напряженными лицами безмолвно, как на похоронах, обнажили головы. Послышались прерывистые вздохи и сдержанные рыдания.
-- Малый вперед! -- лихо скомандовал на мостике Кукель.
Развернувшись, "Керчь" дала полный ход и вскоре скрылась за мысом.
На рассвете следующего дня она затонула около Туапсе. Перед погружением на морское дно с антенны корабля была послана радиограмма:
"Всем, всем, всем. Погиб, уничтожив часть судов Черноморского флота, которые предпочли гибель позорной сдаче Германии. Эскадренный миноносец "Керчь".
В семь часов вечера, когда в ожидании отправки поезда мы собрались на вокзале, над городом показался немецкий аэроплан. На его желтых крыльях зловеще выделялись черные кресты. Описав несколько широких кругов над пустынной гаванью, аэроплан, как большая хищная птица, улетел назад, в Севастополь, доложить своему начальству о героической гибели красного флота.
Люди в рогожах
I
Три миноносца, как черные лебеди, плывут по широкой и многоводной Каме.
Старательно огибая частые отмели и перекаты, вплотную прижимаясь то к правому, нагорному, берегу, то к левому, луговому, они спешат в красный Сарапул, занятый Железной дивизией тов. Азина.
Острые форштевни узких миноносцев с легким журчащим плеском рассекают гладкую темно-синюю воду. В стройной кильватерной колонне головным идет "Прыткий", за ним "Прочный" и, наконец, замыкает шествие "Ретивый". Темная, беззвездная осенняя ночь окутывает реку непроницаемой мглой. Изредка мелькают красноватые огни прибрежных сел и деревень.
Тихо подрагивает стальной корпус военного корабля. В душном и грязном котельном отделении кочегары, мускулистые, как цирковые атлеты, сняв рубахи, ловко подбрасывают в открытые топки тяжелые лопаты мелкого каменного угля. Машинисты осторожно, не спеша выливают из длинных и узких горлышек масленок темное и густое смазочное масло на легко ныряющие быстрые поршни.
На высоком мостике головного миноносца рядом со мной, держась за рога штурвального колеса и зорко вглядываясь в ночную мглу, стоит рулевой. Старый лоцман с длинной седой бородой, достигающей пояса, в черном поношенном картузе и долгополом пальто похож на старообрядца-начетчика.
-- Нельзя ли, дедушка, прибавить ходу? -- спрашиваю его.
-- Никак нельзя, товарищ командующий, -- сокрушенно вздыхает старик. -- Плес тяжелый, бакана не горят, и ночь темная. Не знаю, как доберемся.
В его дрожащем голосе слышатся неуверенность и тревога. За многие десятки лет лоцманской жизни старику впервые приходится совершать такой рискованный переход. Нам необходимо во что бы то ни стало прорваться в Сарапул. Преследуя по пятам белогвардейскую флотилию адмирала Старка, мы загнали ее в реку Белую, заградили устье этой реки маленькими продолговатыми усатыми минами "рыбка" и оставили для защиты минного поля почти всю нашу флотилию. По приказу энергичного командарма Шорина только миноносцы должны пробиться в Сарапул на помощь сухопутным красным войскам. Расположенное на их пути крупное и богатое, торгующее хлебом село Николо-Березовка занято белыми. Около села на берегу стоит батарея полевых трехдюймовых орудий. Поэтому прорыв возможен только ночью, когда навигационные условия необыкновенно трудны. К счастью, на Волге и Каме в 1918 году стояла на редкость высокая вода.
В густом мраке ночи из труб миноносца вылетают золотые искры, пышут красные огненные столбы. Я сообщаю об этом по рупору в кочегарку, и через несколько минут из широких скошенных труб валит густой черный дым. Нам надо проскользнуть незаметно и быстро, чтобы белые не успели нас обстрелять. Идем с потушенными огнями. Все люки плотно закрыты, иллюминаторы туго задраены тяжелыми крышками. Никто из команды не курит на палубе. Нетерпеливые курильщики спускаются вниз и в спертом воздухе затягиваются крепкой, нестерпимо пахучей махоркой.
-- Подходим к Николо-Березовке, -- полушепотом предупреждает лоцман.
Направо виднеются темные избы глубоко спящего села. В напряженной и жуткой тишине глухо и мерно, как большое железное сердце, работает судовая машина. От быстрого хода мелко дрожит корма, оставляя за собой шумный пенистый бугор воды, взрываемой лопастями винтов.
Как раз против Николо-Березовки река образует крутой и опасный перекат. К счастью, нам удается благополучно миновать его. После переката плес становится легче и уже идет по середине реки. Вздох облегчения вырывается из впалой груди старого лоцмана, когда опасное место оказывается позади. Он снимает с седой головы потрепанный черный картуз, закатывает к небу грустные серые глаза и на потеху улыбающимся матросам осеняет себя широким крестом.
II
На крытой плавучей пристани Сарапула собрались для встречи флотилии все власти города: секретарь уездного комитета партии, председатель исполкома, начальник гарнизона и командир полка. На берегу, впереди столпившихся рабочих, оркестр красноармейцев в длиннополых серых шинелях, сверкая на солнце медными, ярко начищенными трубами, играет веселый марш. Миноносцы, влача за собой длинные шлейфы темно-бурого дыма, проходят под высоким, еще не достроенным железнодорожным мостом и один за другим швартуются у многолюдной пристани.
Встречающие товарищи в легких меховых полушубках и черных кожаных куртках подходят, знакомятся, пожимают руки.
-- Где же товарищ Азин? -- спрашиваю я, желал познакомиться с ним.
-- Он в Агрызе -- там стоит штаб дивизии, -- отвечают сарапульцы.
По крутому обрыву карабкаюсь в гору и направляюсь в местный Совет -- двухэтажный каменный дом с балконом на грязной базарной площади.
В крохотных комнатах, заставленных простыми, некрашеными деревянными столами, снуют посетители. Члены Совета терпеливо дают им нужные справки.
В небольшой столовой кипит тусклый, нечищеный самовар, выпуская из отверстия в крышке тонкую струйку белого пара. На прилавке разложены по тарелкам ломтики черного хлеба с желтоватым голландским сыром.
За стаканом горячего чая я узнаю, что недалеко от Сарапула, в селе Гальяны, сидят на барже под угрозой расстрела арестованные белым командованием рабочие Ижевского завода. Среди них много коммунистов.
Необходимо их всех освободить. Но баржа эта -- в белогвардейском тылу: между Сарапулом и Гальянами проходит линия фронта. Значит, опять надо прорываться, применять военную хитрость. Я тороплюсь на корабль. Сарапульские товарищи взволнованно трясут на прощание руку и желают успеха.
Вернувшись на "Прыткий", отдаю по миноносцам приказ:
-- Спустить красные флаги!
Все недоумевают, но беспрекословно подчиняются.
-- Все наверх! С якоря сниматься!
Начинается суетливый аврал.
Наконец миноносцы дают ход и осторожно отваливают от пристани. Мы отправляемся в поход. Мачты без флагов, как гигантские шесты, упираются в небо.
Сразу после Сарапула, красующегося на высоком берегу, пошли желтые жнивья и скошенные луга. Впереди по правому борту замечаем кучку вооруженных людей. Здесь как раз и проходит линия фронта. На отмели сиротливо лежит черная, смазанная дегтем рыбачья лодка. Подойдя к берегу и застопорив машины, вступаем в разговор с людьми в гимнастерках и с погонами на плечах.
-- Кто из вас старший? -- спрашивает в мегафон стоящий на мостике вахтенный начальник.
Из группы военных выделяется плотный, широкоплечий парень в аккуратной новенькой гимнастерке цвета хаки и таких же галифе, заправленных в тугие, высокие, глянцевито блестящие сапоги.
-- Я! -- с привычной военной выправкой молодцевато отвечает он.
-- Кто вы такой? -- снова раздается вопрос с нашего миноносца.
-- Фельдфебель Волков.
-- Командующий флотом адмирал Старк, -- передаю я вахтенному начальнику, повторяющему мои слова в мегафон, -- приказывает вам немедленно прибыть на миноносец.
Фельдфебель Волков колеблется, но после минутного раздумья направляется к рыбачьей лодке и пытается сдвинуть ее на воду. Потом вдруг, подозрительно взглянув на миноносец, как зверь, внезапно почуявший опасность, порывисто бросается назад. Пулемет Максима с нашего миноносца громко тарахтит ему вслед, но он поспешно скрывается за высоким зеленым бугром.
Миноносцы плавно скользят дальше, острой грудью разрезая спокойную воду реки.
III
Слева по носу на горе показалась белая каменная церковь села Гальяны. Против нее, посреди реки, стоит на якоре почерневшая деревянная баржа, на которой виднеются вооруженные люди в черных полушубках и косматых бараньих шапках. Рядом с церковью сереет трехдюймовое полевое орудие, в амбразуре колокольни торчит пулемет. Недалеко от церкви у пристани пришвартован неуклюжий колесный пароход.
С правого лугового берега, из кустов, покрывающих отлогую песчаную отмель, на нас с любопытством глядят солдаты. В спокойной их осанке сквозит тыловая безмятежность.
Когда миноносец "Прыткий" поравнялся с плавучей тюрьмой, я скомандовал:
-- Его превосходительство адмирал Старк приказывает вам приготовиться. Сейчас возьмем баржу с арестованными на буксир и отведем в Уфу.
Сумрачные лица конвойных засияли от радости. Близость к фронту, видимо, беспокоила их. Весть о походе в глубокий тыл обрадовала и ободрила тюремщиков.
-- А как же красные? -- нерешительно спросил один из конвойных. -- Ведь они в Сарапуле.
-- Сарапул сегодня утром занят нашими доблестными войсками. Красные бежали в Агрыз, -- ответил в мегафон по моему приказанию вахтенный начальник.
На лицах конвойных теперь уже не просто радость, а восторг. Суетясь и покрикивая, они стали проворно и ловко выбирать вручную тяжелый железный якорь.
Наш миноносец подошел к одиноко стоявшему у пристани колесному буксиру. Молодой и краснолицый вахтенный начальник с нежным пушком на щеках поднес к губам мегафон и под мою диктовку громко и отчетливо окликнул:
-- На буксире!
-- Есть! -- не сразу донесся оттуда чей-то хриповатый голос.
-- По приказанию командующего флотом адмирала Старка возьмите баржу с арестованными и отправляйтесь в Уфу. Мы будем вас охранять.
-- У нас мало дров, -- ответил с мостика буксира пожилой волгарь с курчавой русой бородой.
-- Ничего, в дороге наберем, -- властно закричал в мегафон бывший мичман, два года назад окончивший морское училище.
-- Есть! -- послушно ответил капитан буксира и живо отвалил от пристани.
Заведя буксирный конец, пароход дернул и потащил за собой баржу. Стоявшие на берегу белогвардейские солдаты со спокойным любопытством рассматривали миноносцы и все наши маневры. С их стороны опасность не угрожала. Я боялся другого: как бы конвойные не сообразили в последнюю минуту, в чем дело. Тогда в безвыходном отчаянии они могут бросить в трюм ручные гранаты и взорвать арестованных.
Но конвоиры ничего не подозревали. Толстый пожилой тюремщик, сидя на груде толстого свернутого каната, мирно и беззаботно раскуривал свою трубку. Когда миноносец "Прыткий" поравнялся с баржей, он, не вставая с места, сделал рукой быстрое вращательное движение: дескать, веселее накручивайте, ребята!
Быстро опустились осенние сумерки, и в воздухе повеяло влажной речной прохладой. В Сарапуле зажегся рой светлых огоньков. В темноте мы незаметно прошли через линию фронта.
На палубе смутно черневшей баржи мерцали, как светляки, сотни папирос.
Подошли к сарапульской пристани. Здесь белогвардейские тюремщики были благополучно арестованы и свезены на берег.
В глубине темного и грязного трюма, в смрадном, вонючем воздухе копошились полуголые люди, едва прикрытые рваными рогожами. Велика была радость освобожденных пленников! Многие рабочие плакали от восторга, не веря своему счастью.
Спасенных от мучительной смерти оказалось 453 человека.
Мы попросили товарищей провести последнюю ночь на барже, чтобы утром торжественно встретить их в городе.
IV
Начальник гарнизона пригласил меня к себе. Храбрый, решительный, со вставным стеклянным глазом и потому казавшийся косым, он жил на центральной улице в квартире бежавшего инженера.
В просторной и светлой столовой, обставленной просто, но со вкусом, под ласковое мурлыканье уютно кипящего самовара худенькая молодая хозяйка квартиры, разливая чай, с наивным видом рассказала мне, что тоже хотела бежать с мужем к белым, но в баржу ни за что не хотели пустить ее козу, кормившую молоком новорожденную девочку. А без козы-кормилицы молодая мать никуда уехать не могла: врачи категорически запретили ей кормить ребенка грудью. Из-за этого она осталась в Сарапуле и была очень обрадована, когда увидела, что большевики оказались вовсе не такими страшными, как их рисовало испуганное воображение обывателей. Муж был скоро позабыт, и вчерашняя инженерша утешилась, став женой начальника гарнизона, случайно остановившегося в ее квартире.
Так порой куется личное счастье людей.
V
Рано утром, когда низкое небо было покрыто свинцовыми тучами, начался великий исход. Бледные, исхудалые, измученные люди, сжимая на груди накинутые на плечи рваные рогожи, босиком шли на базарную площадь; сквозь прорехи рогож белело голое тело.
Люди в рогожах вытянулись в длинную процессию. Сарапульские рабочие и ремесленники с грустным сочувствием смотрели на это мрачное шествие. Моряки кричали приветственное "ура". Женщины в пестрых платочках отворачивались и вытирали слезы на опухших красных глазах.
-- Вот она, форма Учредительного собрания! -- злорадно говорили в толпе.
На базарной площади была сооружена дощатая трибуна, с которой я произнес короткую речь, приветствуя освобожденных. После меня высказались другие товарищи. Но, в общем, митинг был недолог. Процессия босоногих людей в рогожах ярче и сильнее агитировала против белых, чем любая зажигательная речь.