ГлаваVIII
Не родись красивой…
Отрывок из романа «Веления рока»
Когда страну облетело известие о смерти Генерального Секретаря ЦК КПСС, Героя Социалистического Труда, четырежды Героя Советского Союза Леонида Ильича Брежнева, многие удивились. Ведь народ к тому времени уже начал подумывать, что он никогда не умрет, так и будет всегда руководить страной. А он вдруг взял и умер. Как тут не удивишься!
Смерть Героя Социалистического Труда Юрия Владимировича Андропова лишь вызвала легкое недоумение. Но похоронили его тоже пристойно, со всеми полагающимися Генеральным Секретарям ЦК КПСС почестями. На место покойного наспех избрали трижды Героя Социалистического Труда Черненко Константина Устиновича, самого немощного из всех вождей. Ему шел семьдесят четвертый год, был он больной и утомленный, во время телевизионных выступлений имел отрешенный вид, часто погружался в дремоту. Оттого-то многие сомнение имели, не умрет ли он прямо на экране. Видимо, не до чего было ему, а все же надеялся, наверное, пожить еще, как же умирать на такой должности? Но если кому что на роду написано, никакая должность не поможет. Иностранные делегации и на его похороны приезжали, правда, не все. А простые люди непристойно ухмылялись и рассказывали друг другу такой короткий анекдот: «Это смешно, но в нашей стране опять траур». Вроде бы и жалели его, человек все-таки, к тому же ничего плохого сделать не успел, но не кручинился народ, не предавался печали.
У секретаря парткома совхозной парторганизации Козлова в таких случаях никогда не выходила промашка, он еще при жизни Черненко приобрел в книжном магазине его фотографию в деревянной рамке, перевязал ее наискосок черной атласной ленточкой и, как говорится, до лучших времен приткнул свое творение в шкаф, за ровными стопками прошлогодних журналов «Агитатор». И вот теперь безо всякой суматохи самолично протер влажной тряпкой стол, стоявший в холле конторы, пододвинул его вплотную к беленой стене с панелью, окрашенной в ярко-зеленый цвет, и со всей партийной ответственностью водрузил на него траурный портрет усопшего.
В этот день в совхозе как раз был день получки. Мужчины и женщины, собравшиеся в конторе по этому поводу, обращали внимание на траурную фотографию покойного, словоохотливые делились своими впечатлениями о случившемся.
— Настрадался, бедный, перед смертью, натерпелся. Уж такой плохой, такой хворый был, а все заставляли его бумажки читать, о политике толковать, — вяло рассуждала одна из женщин, словно причитая. — И за какие грехи, Господи, выпала ему эта кара?
— Там у них полно членов ЦК КПСС, неужели не нашлось ни одного поядренее? — глубокомысленно поддержала ее другая.
Немолодой мужчина, стоявший рядом с ней, принялся размышлять о суете, о бесполезности жизни.
— Все к чему-то стремимся, куда-то спешим, — досадливо говорил он, — стараемся побольше денег заработать, а зачем? Сковырнешься, и все: хоть богатый ты, хоть бедный, там все одинаковы. В могилу с собой ничего не заберешь. Хорошо еще, если быстрая смерть, а то пойдут болезни, пожалуй, так настрадаешься, что и жизни будешь не рад.
— Дык, они того… подряд начали помирать? Один за другим… Какой уж по счету? — запинаясь, стал высказываться старик Антон Григорьевич. Он раньше никогда не выражал своего мнения прилюдно, а тут вдруг разговорился. — С этим делом все-таки, правда, что-то не так… — Он зевнул, потом почмокал губами. — Неспроста это, думаю… Я не разбираюсь в политике, мало ли что по телевизору болтают! Но тут все-таки что-то не ладно, я вам правду говорю… Вот кажется мне, что Бог их наказывает и все тут. Безбожники они. Мыслимо ли, самим впору с протянутой рукой идти, а они все недоразвитым странам помощь возют. Все добро раздали всяким неграм, вьетнамцам и еще этим… Забыл, как их…
— Латышам и эстонцам, — помог ему кто-то из толпы.
— Да нет, эти своими считаются… Хотя тоже присосались. Вот убей не вспомню… Ну, Бог с ними. Теперь вот наладили кажнюю ночь свет отключать, совсем нас за людей не считают.
— Не с твоей головой об этом рассуждать, — перебил его совхозный политинформатор. — Тут с умной-то головой не сообразишь что сказать, а ты куда со своей лезешь! Вон, — он обвел взглядом толпу, — люди стоят и молчат, вот и ты помалкивай. Сами ни черта не понимают, а языком болтают! Бог наказывает! Да ты знаешь, поскольку лет им было? Это ты у нас один такой долгожитель, тебе наверно уже сто лет, а ты все на виноградниках корячишься. А вот мы все до их годов и не доживем. Бог наказывает! Это ж додуматься надо, так сказать при всех людях!
— Что уж я корячусь? — обиделся Антон Григорьевич. — Работаю наравне со всеми. Потому, что внукам жить не на что. Что тут поделаешь?
— В конце концов, — разглядывая портрет покойного, говорил одетый в заношенную телогрейку невысокий мужчина из числа словоохотливых, — когда престарелый руководитель, даже и лучше, спокойнее. Жизнь идет потихоньку да идет: работа у всех есть, с голоду никто не умирает, никого не расстреливают, как при Сталине. Хорошо живем, лишь бы войны не было, а все остальное не страшно, мы ко всему привыкшие, все вытерпим. Старому человеку чего? Он ни на что не способен, ему самому до себя. А допусти до власти молодого, он такого наворочает, таких дров наломает! Мало не покажется.
— Оно и правильно, — поддержал мужчину в телогрейке шофер Петрович в сером затертом плаще и небритый, — молодым интересны всякие новшества, им не терпится проявить свои способности, а это дело опасное. Но теперь вот посмотришь. — Он достал из кармана аэрозоль от астмы, окропил рот, аккуратно убрал «пистолет» в карман плаща и, обведя глазами стол с портретом покойного, продолжил: — Посмотришь, поставят молодого, постыдятся американцев опять старика избирать. Иностранцам ведь тоже надоело присылать свои делегации на похороны.
Именно так и случилось, Петрович как в воду смотрел. Со смертью Черненко канули в Лету застойные, или, как еще их называли, застольные времена. Кресло Генерального Секретаря ЦК КПСС занял незабвенный Михаил Сергеевич Горбачев, молодой и энергичный. Он сказал: «Надо начать!», сделав в слове «начать» ударение на первый слог, и процесс пошел. От него страна услышала непривычные для уха слова: «перестройка», «гласность», «ускорение» и замаячил призрак заката коммунизма, обозначивший крушение несокрушимой советской империи. Эксперимент масонской ложи над человеческой природой оказался неудачным. История бесовства уголовных элементов в виде каторжников-большевиков и их приемников завершилась. Однако эта авантюра тянулась несколько десятилетий и обошлась России очень дорого. Только в тридцатые годы были уничтожены сотни тысяч людей. Загублен генофонд нации, упущены возможности в экономическом развитии! А каким мерилом измерить страдания всего народа, перенесшего неисчислимые беды!
Итак, начавшиеся в 1917 году первые опыты на России, отдельно взятой стране, «которую не жалко», прекратились. Масоны глубоко вздохнули и перевернули песочные весы.
х х х
Рабочие еще целый час простояли в конторе, они уже ни о чем не рассуждали, просто топтались на месте, ожидая, когда откроется в кассе окошечко и начнется выдача денег. А в бухгалтерии в это время развивалась кипучая деятельность: Никитична громко ораторствовала, давая повод слышавшим ее на всем первом этаже подумать, что они тут не дурака валяют, а разрываются на части от непосильного труда. Слышались голоса и других женщин, сидящих в бухгалтерии за столами, некоторые из них, воспользовавшись случаем, поочередно выходили из открытой двери и демонстрировали перед алчущими денег свои платья, прически, с серьезным конторским выражением на лицах поднимались на второй этаж или заглядывали в соседние кабинеты главного агронома, главного зоотехника, главного инженера и вновь возвращались. Вот уж кого трагическая весть о смерти вождя совершенно не встревожила! Проходя мимо портрета с траурной ленточкой, они даже не поворачивали головы в его сторону. «Я вынуждена поставить вопрос перед главным бухгалтером о необходимости в ближайшее время провести производственное совещание и принять решительные меры для повышения показателей, иначе премиальные уже не знаю чем обосновывать», — донесся категоричный голос Никитичны. Затем она сама появилась в холле и объявила собравшимся работягам:
— Ведомость по зарплате еще не готова. — И повелела: — Приходите завтра! — Посмотрела гордо на толпу, повернулась к ней спиной и захлопнула за собой дверь. Люди не сразу разошлись, а несколько минут еще постояли, переваривая информацию, потом с недовольным видом двинулись к выходу.
х х х
Март. Солнце светит, но не греет. Бывает, что и не светит, с утра до вечера не блеснет ни единый лучик, хотя теплые деньки уже не за горами. В такую погоду можно обувать и туфли, и сапоги, — все придется по сезону. Настя была довольна, что еще успеет походить в новых сапожках. Она предполагала, какие разговоры начнутся в конторе, когда увидят ее в них, поэтому не могла решить, что делать? С одной стороны, не терпелось пофорсить, пока позволяет погода, с другой — не хотелось бы пробуждать умолкшие сплетни. А такая история, она не сомневалась, произойдет непременно. Увидев ее в новых сапожках, все примутся строить догадки: кто бы это их подарил? И, конечно же, вспомнят о «камазисте». Как же поступить? Самое верное решение — прибрать их до осени, размышляла она, тогда, через полгода, наверняка все позабудут и о Кучерявом, и о том, как Семен бомбил окна; может быть, к тому времени они с Эрудитом если и не поженятся, то станут жить, не таясь от людей. Тогда, вероятно, ни у кого никаких вопросов не возникнет. Если кому интересно станет, пусть спрашивают сколько угодно, скрывать будет нечего. Сама же, однако, прекрасно знала, как бы сейчас ни размышляла, все равно ничего другого не придумает, все равно обует новые сапожки завтра же и пойдет в них на работу. Могла ли она поступить иначе? Разумеется — нет. Об этом даже смешно подумать — имея импортные сапожки и не показаться в них — вынести такую пытку не по силам ни одной женщине. Так что больше ломать голову было ни к чему. Настя и не стала.
Вечером пришел Эрудит, не опоздав ни на минуту. Выглядел он необыкновенно. Весь облик парня сквозил торжественностью: в костюме с аккуратно застегнутым воротником рубашки, гладко причесанными чистыми волосами. Некоторое время он просто смотрел на Настю, будто зачарованный.
В чем дело? — спросила она, ощущая прилив непонятного волнения.
Эрудит ничего не ответил. Его взгляд сделался загадочным, а на губах заиграла настолько озорная улыбка, что Настя не сдержалась и тоже заулыбалась. Он продолжал молчать. Явно хотел сказать о чем-то важном, но не знал с чего начать, словно никак не мог собраться с мыслями.
— Ты случайно не кувшин с золотом нашел? Уж очень какой-то важный и довольный собой, — проговорила, теряя терпение, Настя.
— Вот именно, я нашел сокровище.
— А ну тебя! Эрудит, ты действительно что-то скрываешь от меня. Рассказывай быстро, не томи душу, а то я сгорю от любопытства.
Эрудит пожал плечами.
— Не хочешь верить, пожалуйста, не верь. Я правда нашел сокровище. И такое, которое в сто раз дороже золота.
Настя, похоже, поняла, в чем дело, бросила на него испытующий взгляд и так многозначительно, так внимательно предложила ему пройти в зал.
Эрудит обнял ее.
— Мое сокровище — это ты! Я сегодня решил жениться и вот пришел предложить тебе руку и сердце. Пойдешь за меня?
Настя вся вспыхнула, невольно закрыла руками лицо и словно застыла от неожиданности. Втайне она мечтала об этих словах, ждала их, но полагала, что долгое время будет только любовницей, на большее не надеялась. Хотя и не сомневалась в его чувствах, все же не могла рассчитывать на такое событие. Ведь он необыкновенно честолюбивый, а она была замужем, мало того, на весь хутор прославилась как неверная, распутная женщина. И он знал об этом, конечно же, знал, тогда весь хутор смеялся над ней, все шептались у нее за спиной. Самая большая любовь, доброта и простодушие не могли бы перебороть его честолюбие, думала Настя, значит, он не верит сплетням, значит, он считает ее верной и честной. Грудь девушки вздымалась. Чувство благодарности, радости и смятения переполнило забившееся от счастья сердце.
Эрудит смотрел на нее с удивлением.
— Почему ты молчишь? Пойдешь или нет?
Настя не отвечала, она ничего не слышала, стояла как потерянная, вся во власти охватившего ее смятения. Когда же замешательство сбежало с ее лица, оно озарилось пламенной радостью.
— Не только пойду, побегу бегом. Ах, милый мой Эрудит. Я люблю тебя, ах, как люблю! Побегу за тобой куда угодно, хоть на край земли, хоть за край, потому что не представляю без тебя своей жизни.
Эрудит поднял ее на руки и осыпал поцелуями. Ей слышались его слова: «Милая… Моя милая», повторение которых отдавалось в ней непрерывным звучанием чудодейственных струн.
Наконец он посадил ее на диван и сказал:
— В выходной я смотаюсь в Семикаракорск, куплю об-ручальные кольца. А потом закатим пир на весь мир.
От этих слов на девушку нашел припадок безумного веселья.
— У нас же есть Цимлянское вино, давай прямо сейчас напьемся! — выпалила она. — Не дожидаясь ответа, достала из навесного шкафа бутылку Цимлянского игристого и вручила ее Эрудиту. — Открывай! — Подставила ему стул, сама села рядом. Пробка выскочила, пенистое вино зашипело и хлынуло из бутылки. — Быстрее наливай! Сейчас все убежит!
— Никуда оно от нас не денется, — подставляя стаканы под пенящуюся струю, проговорил Эрудит со смехом. — Давай чего-нибудь на закуску.
— У меня ничего нету. Я все съела.
— Значит, будем закусывать рукавом, как заправские пьяницы.
Настя почувствовала себя неловко, смущенно улыбнулась и сказала:
— Нет, хлеб есть.
Они подняли стаканы, чокнулись.
— За счастье молодых! — произнес Эрудит вдохновенно.
— За наше счастье! — поддержала Настя и от восторга подняла руку над головой. Выпив, выдохнула и заулыбалась. — Изумительно!
Эрудит залпом опрокинул свой стакан, она своевременно подсунула ему в руки большой ломоть хлеба. Закусила сама и сказала:
— Эрудит! Послушай, у меня идея! — Я думаю, можно не делать свадьбы, зачем влезать в долги? Лучше распишемся, соберем скромное застолье и достаточно.
Эрудит сделал глотательное движение.
— У меня хватит денег на свадьбу. На взятку в университет все равно уже не успею собрать. Поступлю на следующий год.
— А потом у нас не будет ни копейки. Нет, давай без свадьбы. Прогуляем все и останемся совсем без денег.
— Ничего, заработаем. Дай я тебя расцелую!
— Сначала согласись со мной.
— Как хочешь, я согласен. — Они обнялись и стали целоваться.
— Эрудит, ты всегда меня понимаешь, — выбирая моменты между поцелуями, говорила она. — Я всегда знала, что могу на тебя положиться.
— Да, я такой… Как же я счастлив!
— Неужели ты действительно так счастлив? Может, просто пьяный? — засмеялась она, когда он отпустил ее.
— Что за глупости, да у меня ни в одном глазу.
— Тогда наливай! Истина на дне бутылки! — с заправским размахом воскликнула она.
Так они сидели за столом со стаканами, наполненными вином, влюбленные и блаженствующие. Когда Эрудит съел весь хлеб, Настя мечтательно произнесла:
— Эх, сейчас бы колбаски копченой, да с чесночком.
— Лучше курица в супе, чем журавль в небе, — усмехнулся
Эрудит.
— У нас же есть яйца! Сейчас я тебе яичницу пожарю, —спохватилась она и тут же принялась за дело.
Маленькая кухня словно ожила и засияла теплым светом. Эрудиту было приятно наблюдать, как разрумянившаяся Настя сноровисто хлопочет у печки. Он с вожделением смотрел на пухлые кружочки желтков внутри колечек, быстро белеющих в шипевшем и постреливающем масле на черной сковородке, когда она, улыбаясь, посыпала их мелко нарезанным луком. Поданную на стол яичницу он «уговорил», даже не дав маслу угомониться, и сразу обнял Настю.
— Ты самое прекрасное создание, — шептал он. — Не поверишь, я вчера как ушел от тебя, так до самого утра и не сомкнул глаз. Я никогда не испытывал такого. Честное слово. Я забоялся, что тебе понравится кто-то другой, поэтому и решил быстрей жениться.
Они выпили снова.