Вообще его отношение к иностранцам заслуживает отдельного разговора. Ермолов, по его словам, "сроднился с толпой", а потому знал: "если успехи не довольно решительны, не совсем согласны с ожиданием, первое свойство, которое приписывает русский солдат начальнику иноземцу, есть измена, и он не избегает недоверчивости, негодования и самой ненависти". В то же время он видел, что "властитель слабый и лукавый" Александр I буквально окружил себя немцами, коих возвел на самые высокие должности. И Алексей Петрович похоже полемизирует с царем, когда в своих "Записках" порицает "доверенность, которой весьма легко предаемся мы в отношении к иноземцам, готовы будучи почитать способности их всегда превосходными". А однажды, когда император спросил Алексея Петровича о желаемой награде, тот невозмутимо ответил: "Произведите меня в немцы, государь!". Подобное настроение найдет потом выражение в стихотворении П.А. Вяземского "Русский бог":
"Бог бродяжных иноземцев,
К нам зашедших на порог,
Бог в особенности немцев,
Вот он, вот он русский бог".
Рассказывают, что как-то Ермолов ездил на главную квартиру Барклая де Толли, где правителем канцелярии был некто Безродный. "Ну что, каково там?" - спрашивали его по возвращении. - "Плохо, - отвечал Алексей Петрович, - все немцы, чисто немцы. Я нашел там одного русского, да и тот Безродный". А вот поступок просто вызывающий. Ермолов явился в штаб Витгенштейна. Толпа генералов окружала главнокомандующего: Блюхер, Берг, Йорк, Клейст, Клюкс, Цайс, Винценгенроде, Сакен, Мантейфель, Корф. Немцы на русской службе громко галдели на голштинском, швабском, берлинском и прочих диалектах. Ермолов вышел на середину зала и зычно спросил: "Господа! Здесь кто-нибудь говорит по-русски?". Но русскость для Ермолова вовсе не определялась химическим составом крови. Для него - это понятие не этническое, а скорее культурное. Он благоговел, например, перед своим наставником по Благородному пансиону профессором-немцем И.А. Геймом - автором трудов по истории отечественной науки и просвещения и русско-немецко-французских словарей. А другого немца, но славянофила по убеждению Вильгельма Карловича Кюхельбеккера он настоятельно предлагает переименовать в Василия Карповича Хлебопекаря. По его мнению, так складнее, а не то противоречие получается!
С началом Отечественной войны 1812 г. Ермолов был назначен начальником штаба 1-й Западной армии Барклая-де-Толли. Он весьма тяготился отступлением русских, но все же смирял свое самолюбие "во имя пользы Отечества". Интересно, что много лет спустя он повесит позади своего кресла портрет Наполеона. "Знаете, почему я повесил Бонапарта у себя за спиной?" - cпросит он, и сам ответит: "Оттого, что он при жизни своей привык видеть только наши спины". Тогда же, в 1812 г., по личной просьбе Александра I он писал ему обо всем происходившем и много сделал для успешного соединения российских армий под Смоленском. Алексей Петрович организовал оборону сего города, затем отличился в баталии при Лубне и за выдающиеся боевые заслуги был произведен в генерал-лейтенанты.
В сражении у Бородино он находился при главнокомандующем фельдмаршале М.И. Кутузове. В разгар битвы фельдмаршал направил его на левый фланг, и наш отважный генерал помог преодолеть там смятение войск. Увидев, что центральная батарея Н.Н. Раевского взята французами, он организовал контратаку, отбил батарею и руководил ее обороной, пока не был контужен картечью. За Бородино он был награжден орденом Св. Анны 1-й степени. Стихотворцы изображали Ермолова не знающим страха военачальником, мечущим громы и молнии. В ход шли славянизмы и атрибуты древней языческой мифологии, что работало на создание образа именно русского героя:
"Хвала сподвижникам - вождям!
Ермолов - витязь юный!
Ты ратным брат, ты жизнь полкам,
И страх твои перуны!"
(В.А. Жуковский).
"Ермолов! Я лечу - веди меня - я твой!
О, обреченный быть побед любимым сыном,
Покрой меня, покрой твоих перунов дымом!"
(Д.В. Давыдов).
После ухода из Москвы Алексей Петрович исполнял обязанности начальника объединенного штаба 1-й и 2-й армий, сыграл видную роль в сражении под Малоярославцем, где он отдавал распоряжения от имени главнокомандующего. Выдвинув корпус генерала Д.С. Дохтурова на Калужскую дорогу, он преградил путь армии Наполеона и сражался весь день до подхода главных сил. Наполеон вынужден был отступить по разоренной Смоленской дороге.
После перехода через Неман Ермолов возглавил артиллерию союзных армий, а с апреля 1813 г. командовал различными соединениями. В 1813-1814 гг. умело действовал в сражениях под Бауценом, покрыл себя славой в битве под Кульмом, в боях за Париж руководил гренадерским корпусом и награжден орденом Св. Георгия 2-й степени.
Замечательно, что в 1814 г. Александр I поручает Алексею Петровичу написать манифест о взятии Парижа. Вообще-то большинство воззваний военного времени царь доверял известному адмиралу А.С. Шишкову, вошедшему в историю словесности как пурист и ревнитель старого русского слога. Но поскольку сего Бояна в Париже не было, а Ермолов был для императора не столько остроумцем, сколько составителем весьма толковых писем, военных распоряжений и реляций (это было вменено ему в должностные обязанности), августейший выбор пал именно на него. И наш генерал не подкачал! Представленный им манифест обнаруживает в его авторе высокий талант певца России. Он патетически восклицает: "Буря брани, врагом общего спокойствия, врагом России непримиримым подъятая, недавно свирепствовавшая в сердце Отечества нашего, ныне в страну неприятелей наших перенесенная, на ней отяготилась. Исполнилась мера терпения Бога - защитника правых! Всемогущий ополчил Россию, да возвратит свободу народам и царствам, да воздвигнет падшие! Товарищи! 1812 год тяжкими ранами, принятыми в грудь Отечества нашего, для низложения коварных замыслов властолюбивого врага, вознес Россию на верх славы, явил перед лицом вселенныя ее величие...". Важно то, что Ермолов, пожалуй, одним из первых, обращаясь ко всем россиянам, употребляет слово "товарищи". И слово это обретает в его устах особое, доверительное и вместе с тем торжественное звучание. И разве его вина, что впоследствии оно превратится в расхожий штамп, лишенный своего изначально глубокого смысла!? Чистота слога Ермолова поражает: не случайно известный историк Н.Я. Эйдельман назовет его "отменным стилистом".
Алексей Петрович был кумиром среднего и боевого офицерства, но начальство не любило его за резкость, "неумытую" правду и прямоту, и наградило завистливо-презрительным прозвищем "герой прапорщиков". "У Вас много врагов," - сказал ему однажды Константин Павлович. - "Я считал их, - отвечал Ермолов, - когда их было много, но теперь набралось без счету, и я перестал о них думать".
По возвращении в Россию популярный генерал, которого прочили даже в военные министры, был стараниями того же Аракчеева, а также начальника Главного штаба князя Петра Волконского ("Петрохана", как называл его Ермолов) удален подальше от Северной Пальмиры. В 1816 г. он был назначен главнокомандующим в Грузию, командиром отдельного Кавказского корпуса и чрезвычайным и полномочным послом в Иране. О своей успешной дипломатической миссии в Персию в 1816-1817 гг., в результате которой удалось сохранить все российские завоевания на Кавказе, Алексей Петрович написал специальное сочинение. Позднее оно было опубликовано анонимно П.П. Свиньиным в журнале "Отечественные записки" (декабрь 1827 г. √ март 1828 г.) под заглавием "Выписки из журнала Российского посольства в Персию". В тексте то и дело проскальзывает cарказм, тонкая ирония автора. Читаем: "Где нет понятия о чести, там, конечно, остается искать одних только выгод". О виднейшем персидском сановнике он пишет: "В злодейское Али-Магмед-хана правление неоднократно подвергался он казни и в школе его изучился видеть и делать беззаконие равнодушно". А вот как глумится он над самовольным захватом власти правителем Фетх-Али: "Шах имел хороших лошадей, оставалось только уметь приехать скоро...Здесь не всегда нужны права более основательные ".
"Ермолов наполнил [Кавказ] своим именем и своим Гением" - cказал А.С. Пушкин. И, действительно, значение сего генерала в истории края трудно переоценить. Властной и твердой рукой управлял он Кавказом, действуя планомерно и расчетливо, соединяя жестокость и суровость с уважительным отношением к мирному населению. Ермолов провел ряд военных операций в Чечне, Дагестане и на Кубани, построил новые крепости (Грозная, Внезапная, Бурная), усмирил беспокойства в Имеретии, Гурии и Мингрелии, присоединил к России Абхазию, Карабахское и Ширванское ханства. Он поощрял развитие на Кавказе торговли и промышленности, улучшил Военно-Грузинскую дорогу. При нем создавались лечебные учреждения на минеральных водах, был основан Пятигорск, а из крепости Кислой вырос город Кисловодск.
"Деятельность его была неимоверная, - поясняет очевидец, - в одно время он и сражался, и строил, и распоряжался, награждал, наказывал, заводил, проверял, свидетельствовал. Спал он по 4 и 5 часов в день, на простом войлоке, где случалось". Он привлекал к себе на службу cпособнейших людей; в обучении же и воспитании вверенных ему войск возрождал суворовские традиции, за что солдаты и офицеры платили ему неподдельной любовью. Авторитет Ермолова на Востоке был столь велик, что Хивинский хан обращался к нему не иначе, как "Великодушный и великий повелитель стран между Каспийским и Черным морями". А один флигель-адъютант скажет потом, что если бы Ермолов приказал присягнуть даже иранскому шаху, никто на Кавказе не посмел бы его ослушаться (за такие "возмутительные" слова Николай I сошлет сего правдолюбца в Сибирь).
Но и, будучи проконсулом Кавказа, без юмора Ермолов никак не обходился. "Остроты рассыпаются полными горстями, - писал о нем тогда А.С. Грибоедов, - ругатель безжалостный, но патриот, высокая душа, замыслы и способности точно государственные, истинно русская, мудрая голова". Вот высказывания Ермолова той поры. О жуликоватом епископе Феофилакте, с которым конфликтовал, Алексей Петрович заметил: "Я чувствую руку вора, распоряжающуюся в моем кармане, но, схватив ее, я вижу, что она творит крестное знамение, и вынужден целовать ее". А прибывшему на Кавказ миссионеру-евангелисту Зарембе он посоветовал: "Вместо того, чтобы насаждать слово Божье, займитесь лучше насаждением табака". Ермолов был горазд и на меткие, удивительно точные прозвища, схватывающие самую суть человека. Своего сослуживца, графа Сергея Кузьмича Вязмятинова, вялого и нерасторопного, он нарек "тетушка Кузьминишна", а безынициативного графа И.В. Васильчикова - "матушка-мямля".
Положение Ермолова переменилось коренным образом после вступления на престол Николая I. Сей самодержец с самого начала не доверял даровитому генералу, а после того, как тот промедлил с приведением к присяге Кавказского корпуса новому царю, недоверие это усилилось. По Петербургу поползли нелепые слухи, будто бы властолюбивый проконсул намерен отделить Кавказ от России. Масла в огонь подлило и то, что Ермолов привечал у себя на Кавказе сосланных декабристов. Когда военный министр, член следственной комиссии А.И. Чернышев стал преследовать своего родственника, декабриста З.А. Чернышева, в надежде получить наследственный графский майорат, Ермолов обронил: "Что ж тут удивительного: одежды жертвы всегда поступали в собственность палача". Но угодливым николаевским клевретам, стремившимся всячески обвинить неугодного царю Ермолова, так и не удалось установить его причастность к тайным обществам и заговорам.
Тем не менее, когда в 1826 г. в Грузию вторглась персидская армия, Николай I использовал это для обвинения Ермолова в непредусмотрительности. Он послал на Кавказ генералов И.И. Дибича и И.Ф. Паскевича, поручив последнему командование над войсками. А что Алексей Петрович? Как образно сказал о нем историк, "старый лев не пожелал тянуть агонию своей власти на Кавказе". Он подает прошение об отставке, мотивируя его тем, что "не имел счастья заслужить доверенности его императорского величества". Но напрасный труд! Государь подписал приказ о его увольнении еще до этого прошения! Ермолов покидает край, бросив напоследок своим преемникам, любимцам царя Ивану Дибичу и Ивану Паскевичу, горькие и едкие слова: "На двух ваньках далеко не уедешь!" ("ванька" - наименование плохонького извозчика). Лавры побед над персами достались, конечно, Паскевичу, который получил от Николая почетное звание графа Эриванского. Алексей Петрович прекрасно понимал, что своими успехами этот "воевода" обязан выученным им, Ермоловым, войскам, а также трусостью неприятеля. "Он сравнивал его [Паскевича - Л.Б.] c Навином, перед которым стены падали от трубного звука, и называл графа Эриванского графом Ерихонским. "Пускай нападет он, - говорил Ермолов, - на пашу умного, не искусного, но только упрямого...- и Паскевич пропал!" - вспоминает Пушкин, посетивший к тому времени уже отставного генерала Ермолова.
То, что яркий и самобытный российский деятель был удален от дел императором Николаем, вполне понятно и объяснимо. "Ему нужны были агенты, а не помощники, - говорил о царе А.И. Герцен, - исполнители, а не советники, вестовые, а не воины. Он никогда не мог придумать, что сделать из умнейшего из русских генералов - Ермолова, и оставил его в праздности доживать свой век в Москве". В этом же духе высказывался о Николае и сам Алексей Петрович: "Ведь можно было когда-нибудь ошибиться: нет, он уж всегда как раз попадал на неспособного человека, когда призывал его на какое-либо место".
Между тем Первопрестольная с восторгом встречала опального Ермолова. Известная графиня А.А. Орлова-Чесменская пожелала предоставить ему одно из своих богатейших поместий. А когда он появился в Московском дворянском собрании, все повскакивали с мест и бросились к нему навстречу, а жандармы потом доносили в Петербург, что генерал остановился насупротив портрета государя и грозно посмотрел на него.
Общественное мнение было расположено явно в пользу Ермолова. Любопытно, что судьбу его не обошли вниманием и русские баснописцы. Классик жанра И.А. Крылов сочинил басню "Булат" (1830 г.), где в иносказательной форме порицает царя за отлучение от дел видного государственного мужа. Речь идет здесь о "Булатной сабли остром клинке", который используется явно не по назначению: некий простолюдин
"...стал Булатом драть в лесу на лапти лыки,
А дома запросто лучину им щепать;
То ветви у плетня, то сучья обрубать
Или обтесывать тычины к огороду.
Ну так, что не прошло и году,
Как мой Булат в зубцах и в ржавчине кругом".
Завершается басня словами укоризны в адрес незадачливого хозяина, так и не сумевшего распознать достоинств и талантов верного Булата:
"В руках бы воина врагам я был ужасен, -
Булат ответствует, - а здесь мой дар напрасен;
Так, низким лишь трудом я занят здесь в дому:
Но разве я свободен?
Нет, стыдно то не мне, а стыдно лишь тому,
Кто не умел понять, к чему я годен".
В другой басне - "Конь" (не позднее 1835 г.), которая также приписывалась И.А. Крылову (ныне она атрибутируется малоизвестному пермскому поэту Степану Маслову), наш генерал уподобляется прекрасному скакуну,
"Какого
И в табунах степных не редкость поискать.
Какая стать!
И рост, и красота, и сила!
Так щедро всем его природа наградила...
Как он прекрасен был с наездником в боях!
Как смело в пропасть шел и выносил в горах"
И далее - прямой намек на нового царя, не сумевшего, в отличие от своего почившего в бозе брата, оценить Ермолова по достоинству:
"Но, с смертью седока, достался Конь другому
Наезднику √ да на беду плохому.
Тот приказал его в конюшню свесть
И там, на привязи, давать и пить, и есть".
В заключение автор говорит о гордом, независимом нраве своего героя, чуждом раболепия и угодничества: