- Паскудство он, а не еврей, если так!".
Впрочем, согласно книге Раковского, дома Леви ходил в ермолке, соблюдал субботу и кашрут и самозабвенно вкушал фаршированную щуку.
Для своей успешной деятельности Липман заручился и покровительством Бирона. Леви был его постоянным кредитором и вел с ним на паях крупные коммерческие дела, а когда тот стал герцогом, стал управлять финансами вверенной Бирону Курляндии.
Очень точно сказал о Бироне А. С. Пушкин в письме к Ивану Лажечникову от 3 ноября 1835 года: "Он имел несчастие быть немцем: на него свалили весь ужас царствования Анны, которое было в духе его времени и нравах народа. Впрочем, он имел великий ум и великие таланты". В свою очередь, Липман имел несчастие родиться евреем, чем и вызвал озлобление почвенников, хотя тоже обладал и умом, и талантом. При этом временщика Бирона неизменно рисовали в самых черных красках. Но еще больше досталось гоф-комиссару: трудно отыскать в исторической романистике фигуру более отталкивающую.
Достаточно обратиться к внешности Липмана, какой ее живописует Иван Лажечников в романе "Ледяной дом" (1835), чтобы читатель мог проникнуться омерзением к этому персонажу: "Вытянутая из плеч голова Липмана, с ее полудиском рыжих волос, разбежавшихся золотыми лучами из-под черного соболя шапки, с раскрытою пастью, с дозорными очами, как бы готовыми схватить и пожрать свою жертву... Глаза его вцепились, как когти дьявола в душу". У него "бледное вытянутое лицо, взоры, бросавшие от себя фосфорический блеск", "двигающиеся взад и вперед орангутановы уши", и он так улыбается "огромными своими губами, что в аде сонм зрителей, конечно, рукоплескал этой художнической архи-дьявольской улыбке". Нам, однако, почему-то не хочется рукоплескать словеснику, давшему волю своему воспаленному воображению: ведь портрета гоф-комиссара не сохранилось, потому живописать его с натуры автор никак не мог и оказался в плену навязших в зубах юдофобских клише (о трафаретных изображениях евреев в русской словесности XIX века существует обширная литература; среди наиболее ярких работ - исследования Савелия Дудакова, Габриэлы Сафран, Михаила Вайскопфа).
"Интриганом и канальей прекомплектной", "христопродавцем" величает Липмана герой повести Василия Авенариуса "Бироновщина", который "при имени придворного банкира Липмана, бывшего в то же время шпионом, наушником и ближайшим советчиком Бирона, сердито поморщился". "Графским жидом", продувной бестией, кровососом, пекущимся только о собственной выгоде и окружившим себя такими же отвратительными "жуликами без роду и племени, алкавшими сребра и злата от России", предстает Леви в романе-хронике Валентина Пикуля "Слово и дело" (1971). При этом Бирон, хотя и восторгается финансовым гением еврея, памятует о свойственном тому корыстолюбии. "Подлый фактор, - говорит он Липману, - наверняка знаю, что тебе известны еще статьи доходов, до которых я не добрался! Ну-ка подскажи..."
Однако эти голословные обвинения и оскорбления в адрес нашего героя в прах рассыпаются при обращении к историческому материалу. Примечательно, что отличавшийся юдофобией испанский посол герцог Иаков Франциска Лириа-и-Херика (он считал иудеев "народом грязным и свинским") в сердцах назвал Липмана "честным евреем", а такая похвала дорогого стоит! Известно также, что Леви всегда был готов протянуть страждущему руку помощи. В критический момент он поддержал, причем совершенно бескорыстно, молодого ювелира, швейцарца Еремея Позье (1716-1779), задолжавшего немалую сумму и потому вздумавшего бежать за границу. Липман не только ободрил его и убедил остаться в России, но погасил его долг и предоставил выгодные заказы. По словам Позье, Леви будто бы сказал ему, что в России тот может "честно заработать весьма приличные деньги". Тот факт, что нашего героя называют "честным", и сам он говорит о "честном" труде, знаменателен. Как ни пытались марксистские идеологи втолковать, что коммерция суть "торгашество" и сродни жульничеству, сегодня cловосочетание "честный бизнес" является общепринятым и вовсе не воспринимается как оксюморон. Было и такое понятие, как корпоративный кодекс чести, "честное купеческое слово" (как потом скажет русский драматург Александр Островский). И Липман, надо сказать, слово свое держал крепко, в делах был надежен, и - это знали все! " на него всегда можно было положиться. Он знал счет деньгам, но работу свою выполнял безукоризненно и точно в срок.
Между прочим, в случае с Позье проявилось еще одно свойство Леви - проницательность, дар распознавать людей. Ведь он поверил в молодого швейцарца, угадал в нем будущего любимого ювелира русских императриц, "Фаберже XVIII века", как того потом аттестовали.
Спешил он делать добро и попавшим в беду единоверцам. В 1734 году у шкловского еврея Кушнеля Гиршова неким поручиком Бекельманом и солдатом Иванчиным был украден малолетний сын, Берк. И вот последовал именной указ от 19 ноября о возвращении сына отцу и о наказании похитителей. Вдумаемся в сам факт: в России действует закон о недопущении иудеев в империю, а императрица вдруг озаботилась делом какого-то там еврея (да где? - в медвежьем углу, захолустном белорусском местечке) и приняла участие в его судьбе. И это заслуга исключительно Липмана: именно ему была отослана копия этого указа. Можно только догадываться, сколько дипломатии, такта, да и смелости, употребил Леви, чтобы побудить юдофобствующую самодержицу обратить внимание на его злополучных соплеменников!
Он, как и его европейские сотоварищи, ходатайствовал перед троном за своих единоверцев, и ему удавалось что-то сделать. По словам современника, он получил разрешение от императрицы "держать при себе евреев, сколько ему угодно, хотя вообще им возбранено жить в Петербурге и Москве". А историк Лев Тихомиров утверждает, что благодаря Липману в столицах прочно укрепилась целая еврейская колония. Факты свидетельствуют, что фигура Леви стала своеобразным центром жизни иудеев, как это было принято и в Европе, где вокруг придворных евреев группировалась обычно религиозная община. Липман поддерживал тесные отношения, и не только коммерческие, но и приятельские, с откупщиком Борухом Лейбовым (1663-1738). Тот жил в Москве, в Немецкой слободе, в доме "у золотаря Ивана Орлета". При этом Лейбов и его зять Шмерль, также проживавший в слободе, выполняли обязанности резников при Липмане и его слугах. В этом же качестве выступал и еврей Авраам Давыдов, который был на это "благословлен от синагоги в польском местечке Копуст". Давид Исаков и Авраам Самойлов состояли там приказчиками, а некий Файвес - писарем Липмана, и все они проживали "у иноземши Болденши". Эти иудеи часто наезжали в Польшу, в местечко Дубровна со значительным еврейским населением, где обосновался с семьей сын Лейбова Меер. Здесь, вдали от досужих глаз, была проведена брит-мила (обрезание) новорожденному внуку Лейбова Иуде, а также злополучному капитан-поручику Александру Возницыну, впоследствии сожженному за это на костре. И в качестве моэля выступал Файвес, который, как говорится в следственных материалах дела о Возницыне, был "от рабинов благословен на обрезание рождающихся от жидов младенцев".
Однако едва ли Липман оказал какое-либо влияние на общее положение иудеев в России, как полагает Александр Солженицын. Руку Липмана он видит в том, что указы Анны о запрете евреям арендовать земли в Малороссии (1739) и о высылке оттуда за рубеж шестисот иудеев (1740) фактически остались невыполненными. Но очевидно, что гоф-комиссар тут вовсе не при чем, а виной всему как головотяпство местных властей, так и заинтересованность малоросских помещиков в еврейских арендаторах. О том, что Леви веса и влияния тут не имел, свидетельствуют и действия Бирона в Курляндии, где он был "своя рука - владыка". Иудеи селились там давно и традиционно занимались ремеслами, мелкой торговлей и арендой. И показательно, что 3 июля 1738 года, а затем 4 июля 1739 года последовали постановления о том, чтобы все они, без исключения, уплатив налоги, покинули герцогство ко дню Св. Иоанна, то есть к 8 марта 1740 года. А помещикам, укрывающим иудеев у себя, пригрозили немалым денежным штрафом! И это в то время, когда Липман был фактическим министром финансов Курляндии! После этого как-то слабо верится в то, что Бирон "следовал только тем советам, которые одобрит жид Липман".
Если бы Леви был всемогущ, неужели он вообще бы допустил дискриминационные анти-еврейские законы? И уж, конечно, отнюдь не с его благословения 15 июля 1738 года при большом стечении народа состоялось сожжение на костре Боруха Лейбова вместе с якобы "совращенным" им в "жидовство" Возницыным. Кстати, именно в деле Лейбова и Возницына Липман проявил себя как самоотверженный друг. Семидесятипятилетний Лейбов, облыжно обвиненный в прозелитизме иудаизма, был обречен на мученическую смерть. При этом его должны были допрашивать с пристрастием и поднять на дыбу в зловещей Тайной канцелярии. Леви, конечно, не мог предотвратить казнь, но сделал все возможное и невозможное, чтобы облегчить участь товарища. И он не убоялся вызвать огонь на себя и обратиться к разъяренной на cего "жида-совратителя" Анне Иоанновне c просьбой не подвергать старика пыткам. И своего добился!
Некоторые историки утверждают, что Липман и Бирон были связаны самым теснейшим образом. Но близость их, на наш взгляд, не столь бесспорна. Ведь иудей был отнюдь не единственным кредитором герцога: Бирон испытывал постоянную нужду в деньгах и занимал их у кого угодно (даже у своего камердинера). И богатеи, к евреям никакого отношения не имевшие, ссужали временщика куда большими суммами, чем наш гоф-комиссар.
Едва ли Липман, как утверждается, и сам был наушником герцога, и дворец опутал целой сетью соглядатаев, шпионивших в его пользу. Говорят, он предупредил своего патрона о готовившемся против него заговоре и перевороте. Драматург Николай Борисов в своей исторической комедии "Бирон" (1899) рисует подобную сцену, где временщик отвечает на такое предостережение с ужасающим немецким акцентом: "Полни вздор болтай. Ах, Липман! У каво поднельси штоб рука на мой особ?". Однако подобная беспечность как-то не вяжется с присущей герцогу подозрительностью, а потому весьма сомнительна. Современники-мемуаристы свидетельствуют: когда ночью 9 ноября 1740 года 80 гвардейцев ворвались в опочивальню Бирона с целью его ареста, ошарашенный герцог истошно закричал: "Караул!". Ясно, что низложение регента явилось для того полной неожиданностью?
И вот еще что примечательно: после опалы Бирона, его якобы ближайшего клеврета Липмана почему-то никто не тронул. Между тем, регентша Анна Леопольдовна расправилась со всем окружением герцога. Когда в иностранных газетах появились сообщения об отставке финансиста, столичные "Санкт-Петербургские ведомости" от 13 января 1741 года их опровергли. "Обер-комиссар, господин Липман, - писала газета, - коммерцию свою по-прежнему продолжает и при всех публичных случаях у здешнего Императорского Двора бывает". Правда, некоторые историки говорят, что Леви якобы потому сохранил свое положение при регентше, что сообщил ей, где находятся капиталы низложенного Бирона. Но это явный абсурд, ибо известно, что сам Липман так и не смог получить от Бирона крупную сумму, которую тот ему задолжал. Причина "непотопляемости" Леви в другом - лакомые до роскоши венценосцы остро нуждались в его услугах. Достаточно сказать, что за год своего правления Брауншвейгская фамилия приобрела через посредничество еврея бриллиантов и ювелирных изделий на сумму около 160000 рублей.
Однако все в жизни Липмана переменилось и прахом пошло, когда на престол взошла дщерь Петрова Елизавета. И это при том, что фанатичная страсть к драгоценностям и модам сей императрицы вошла в пословицу. Как писал об этом современник князь Михаил Щербатов, при ней "подражание роскошнейшим народам возрастало, и человек становился почтителен по мере великолепности его жилья и уборов". Казалось бы, расторопный и исполнительный обер-гоф-комиссар, угождавший самым изысканным монаршим вкусам, мог ей очень пригодиться. Но исследователи говорят о ее мистическом страхе перед иудеями. Хотя антисемитизм носил у Елизаветы преимущественно религиозный характер (став императрицей, она возвысила несколько выкрестов, в том числе дважды перекрещенца, сержанта гвардии Петра Грюнштейна), здесь наличествовала и зоологическая подкладка. "Жидов множество: и видела их, собак!" - писала ей из Нежина в 1738 году ближайшая подруга Мавра Шувалова. И, по-видимому, эта "веселая царица", помешанная на модах и щегольстве, ненавидела этих "собак" больше, чем любила роскошь и пышность.
О том, сколь одиозной фигурой был Липман в глазах окружения Елизаветы еще в ее бытность цесаревной, можно заключить из записок близкого к ней маркиза Жака-Иоахима де ла Шетарди. Этот французский аристократ, лоббировавший интересы Елизаветы при русском Дворе (за что потом был награжден ею орденом Св. Андрея Первозванного), повторяет миф о всемогуществе "придворного жида", говорит о его хитрости и способности "распутывать и заводить всевозможные интриги" и делает вывод: !можно сказать, что Липман правит империею".
Елизавета, бросившая знаменитую фразу "от врагов Иисуса Христа не желаю интересной прибыли", не собиралась терпеть "христопродавца", да еще у кормила власти и когда стала императрицей, тут же прогнала его со Двора. Она незамедлительно упразднила даже сами придворные должности обер-гоф-комиссара и камер-агента, напоминавшие о ненавистном инородце. (Забавно, что императрица осыпала милостями и приблизила к себе "бриллиантщика" Еремея Позье, который сделался одним из влиятельных лиц в ее окружении. Знала бы она, чем был обязан этот ее любимец "кровососу" Липману!).
Теперь Леви стали скромно аттестовать "конторским служителем". И "интересную прибыль" ему пришлось поубавить. Сохранилась "Роспись живописным картинам и другим куриозным вещам", которые Липман приобрел для Кунсткамеры и оценил в 252 рубля. Библиотекарь Императорской Академии наук Иоганн-Даниель Шумахер 15 апреля 1742 года распорядился: мастеру живописных дел Иоганну-Элиасу Гриммелю дать свою оценку этим вещам и подать о сем надлежащий рапорт. Поражает здесь не только ничтожность суммы, о коей радеет в недавнем прошлом финансовый воротила, но и недоверие к нему начальства как к знатоку драгоценностей и предметов искусства (а ведь раньше Леви оценивал при Дворе царские украшения, и его мнение никто не оспаривал!).
Знаменательно, что императрица отставила и финансового партнера Липмана, агента Симона, представлявшего российские торговые интересы в Вене, хотя тот даже "не желал ни малейшего жалования". Причина проста - сия монархиня "не соизволила иметь на своей службе ни одного жида".
2 декабря 1742 года Елизавета всемилостивейше повелела "под угрозой Высочайшего гнева и тягчайшего истязания за неисполнение, из всей Нашей Империи, как из Великороссийских, так из Малороссийских городов сел и деревень, всех мужеска и женска пола Жидов, какого бы кто звания или достоинства ни был, немедленно выслать за границу и впредь оных ни под каким видом в Нашу Империю ни для чего не впускать".
Последнее упоминание о нашем герое относится к декабрю 1742 года, но уже после того, как "указ печатный состоялся о высылке жидов из государства". Согласно "дневнику" полковника Якова Марковича, еврей принимал его с несколькими друзьями в своем московском доме и угощал обедом. После этого следы Леви Липмана теряются.
Однако в истории российской он не затерялся. Антисемитская охота на ведьм в XIX веке сделала из Леви вредителя, низкого мздоимца и русофоба, и на него повесили многие грехи и беззакония аннинской эпохи. Писатели и историки-почвенники тщились вылепить из Липмана фигуру всесильного серого кардинала при Дворе, но - и это важно! - они не допускали даже мысли о том, что Россией мог править некрещеный еврей. Вот такой казус! Характерно, что в упомянутом уже романе "Ледяной дом" Лажечников говорит о Липмане: "Родом жид, он остался жидом, хотя по наружности обновил себя святым духом!" и называет его "перекрещенцем". Русский писатель тут ошибается, ибо наш герой, как и его европейские сотоварищи, не осенял себя крестным знамением, но был тверд в иудейской вере.