Больше она ничего не сказала. Развернулась, не дожидаясь ответа, и ушла. Теперь уже быстрым шагом. Не оглядываясь, прошла мимо первых рядов сидений, стоявших вплотную к выходам на посадку, и через мгновение пропала из виду.
Два дня спустя я пришел на работу и увидел ее лицо в газете. Я сразу узнал ее, хотя фотография была сделана пару лет назад.
Это было громкое дело, и, прочитав заметку, я сразу вспомнил все подробности.
Валерия Т. разрабатывала новые ароматические смеси для одной известной парфюмерной фирмы в Париже, и она убила человека. Мужа своей сестры-близняшки.
Он превратил жизнь жены в настоящий ад, долгие годы мучил ее и физически, и морально. Она не хотела доносить на него в полицию и не решалась уйти из дома, как ни старалась Валерия ее убедить.
Из некоторых ситуаций есть только один выход.
Как- то утром сестра позвонила в свой офис и предупредила, что не сможет прийти. Потом застелила постель, прибрала на кухне, вышла на балкон и перелезла через перила. Свидетель рассказал, что бедняжка еще постояла несколько секунд на узкой бетонной кромке над пропастью, держась за перила. А потом разжала руки.
Когда Валерия приехала, тело еще не успели увезти; через два часа она пришла к вдовцу, захватив с собой пистолет. Наследство от отца, с разрешением, все законно. Она выстрели-
ла всего один раз. Прямо в сердце, как говорят - в яблочко; после чего сдалась полиции.
Государственный обвинитель вынес вердикт: предумышленное убийство; ей грозило пожизненное заключение, но адвокат Валерии дело свое знал отлично. Чтобы добиться максимально мягкого приговора, он использовал все возможные приемы - от провоцирующих вопросов до классических риторических фигур - и вынес на обсуждение предшествовавшие преступлению факторы: дурное обращение будущей жертвы с его женой, в физическом и психологическом смысле, медицинские заключения, депрессия, усугубившаяся вследствие царившей в семье сестры жестокости. Процесс тянулся долго, все предусмотренные законом сроки содержания обвиняемой под стражей истекли, и Валерию выпустили из тюрьмы. Когда же был вынесен окончательный приговор и карабинеры пришли арестовать Валерию Т., у нее дома никого не оказалось: осужденная бесследно исчезла.
Это произошло в то самое утро.
Скорее всего, Валерия сбежала незадолго до того, как вступило в силу решение Кассационного суда, и она наверняка использовала поддельные документы.
Кто знает, что за имя было в тех документах? Этот вопрос не давал мне покоя.
Потому что мне-то она назвала свое настоящее имя.
Валерия, именно так.
Разумеется, я должен был доложить об этой встрече. Доложить куда следует, как у нас говорят. Должен был. Но не доложил.
Вместо этого я провел свое собственное маленькое расследование. Взял список самолетов, вылетевших из Амстердама в то утро, и отобрал те, которые направлялись в страны, не заключавшие с Италией договор об экстрадиции. Я же легавый, вот я и задумался, как бы поступил, если бы разыскивал скрывающуюся от правосудия Валерию Т. И вроде бы понял, где она может быть.
Но, конечно, это была только догадка, на многие месяцы ставшая для меня чем-то вроде игры. Я пытался представить себе, что Валерия сейчас делает, что еще приготовила ей судьба, кого она встретит на своем пути. И все в таком духе.
Догадка перестала быть только догадкой несколько дней назад, когда я открыл почтовый ящик и достал оттуда открытку. Это была фотография рыночного прилавка со специями, переливающимися всеми цветами радуги. Красный, оранжевый, ярко-желтый, охряный, фиолетовый… Мне казалось, я чувствую запахи и вот-вот среди них затеряюсь.
На обратной стороне - почтовый штемпель угаданной мною страны, а в пространство для текста вписана лишь одна строчка:
Мудрости нет.
Мне вдруг стало радостно: ощущение весны и свободы - непривычное для меня ощущение. Давно забытое.
Я положил открытку в карман куртки и решил прогуляться до отделения пешком. Или - вообще не ходить туда в это утро.
Я шел, и губы мои шевелились.
Мудрости нет, И старости нет, А может, И смерти нет.
Перевод Яны Арьковой
Города
Этот рассказ основан на реальном случае, произошедшем весной 1996 года на борту самолета.
И ЗВИНИТЕ, можно задать вам вопрос? Я чуть не подскочил. Она заговорила неожиданно - не поворачиваясь ко мне и лишь едва заметно кивнув головой. У нее был едва заметный иностранный акцент. Красивая женщина: высокие скулы, длинные темные волосы, широкий нос, который придавал ей решительный и пикантный вид.
- Пожалуйста.
Пожалуйста. Всю жизнь я обещал себе, что не буду больше употреблять это слово - как и "привет", "день добрый" и тому подобные пошлости.
- Могу я узнать, как называется ваш одеколон?
- Мой одеколон?
Она слегка улыбнулась. Ее голова еще немного повернулась в мою сторону. Было в этом движении, пожалуй, нечто странное.
- Да. Он очень хорош. Терпкий, но со сладкой ноткой. Цветы и что-то еще, никак не могу понять, хотя запах знакомый - мне такой уже попадался. Очень давно.
Я попробовал этот одеколон в одном из магазинов аэропорта и собирался купить его, когда мое имя объявили по громкой связи. Я потерял чувство времени и, как всегда, опаз-
дывал. Поэтому я убежал, поставив флакон обратно на полку. Я не запомнил ни названия, ни логотипа фирмы. Может, я их даже не прочитал. Так я и сказал ей. Она снова улыбнулась - все с тем же не то уверенным, не то отсутствующим видом. Далекая.
И тут я понял, что она слепая.
Наш самолет летел в Мадрид. Там я должен был пересесть на рейс в Чили. Для нее же путь заканчивался: она возвращалась домой.
- Я бы хотела избавить вас от возможного чувства неловкости. Я слепая. - Я ничего не сказал. Я не знал, что сказать. Да и что в такой ситуации скажешь? - Значит, вы это уже заметили? - Я пробормотал что-то невнятное. Она опять улыбнулась. - Итак, в Мадриде у вас пересадка?
- Да, я лечу в Чили по работе.
- А кем вы работаете?
- Я фотограф. -Ох…
Она на какое-то время замолчала.
- Вы что-то имеете против фотографов? - спросил я, стараясь придать голосу непринужденный и шутливый тон. Я определенно чувствовал себя не в своей тарелке. Это было пограничное состояние - между зарождающимся желанием и сожалением. В сознании всплыли слова: mixing memory and desire.
- Мой отец был фотографом. -А…
Ее отец, будучи еще совсем молодым, познакомился с Робертом Капой - моим кумиром - и работал в его агентстве, в легендарном "Магнуме".
Как и Капа, он погиб, снимая эпизоды далекой войны.
Она была слепая от рождения и не могла видеть сделанные отцом фотографии. Когда он возвращался из поездок, он рассказывал ей о том, что видел и снимал.
1. April is the cruellest month, breeding Lilacs out of the dead land, mixing Memory and desire…
Апрель, беспощадный месяц, выводит Сирень из мертвой земли, мешает Воспоминанья и страсть…
Т. С. Элиот. Бесплодная земля. Перевод Андрея Сергеева.
2. Роберт Капа (1913-1954) - фоторепортер венгерского происхождения, в 1931 г. переехал в Берлин, в 1940-м - в США. Работал в разных странах мира, в горячих точках. В 1947 г. вместе с Анри Картье-Брессоном (1908- 2004) и другими основал международное фотоагентство "Магнум", в 1951-м возглавил его, но в 1953-м был вынужден переехать в Европу. Погиб во Вьетнаме в конце Индокитайской войны, подорвавшись на мине.
Но ей мало было слушать его рассказы.
- И вот, папе пришла в голову такая идея. Он начал дарить мне макеты тех городов, где побывал. Не всех, конечно. Тех, которые он больше всего любил. Так я могла потрогать их и представить себе. Острые шпили Нью-Йорка, а в середине - мягкие очертания Центрального парка. Римские холмы, Пантеон. Отец заказал для меня даже пластмассовый макет Венеции, с каналами и водой. Мне очень нравилось "ездить" в Венецию и мочить пальцы в каналах.
Я посмотрел на ее руки. Она держала их на коленях, на грубой ткани джинсов. Руки были большие и с виду казались сильными. Мне захотелось дотронуться до них, но я удержался.
- Знаете, даже слепые от рождения могут видеть - их делает зрячими воображение. Они и цвета себе представляют. Не знаю, совпадают ли они с вашими. Но это цвета, светящиеся пятна, очертания, которые появляются, когда я чувствую запах или слышу музыку. Особенно, когда прикасаюсь к чему-нибудь… Или - к кому-нибудь.
Мне вспомнился рассказ Карвера. Про слепого, в доме у которого было два телевизора. Один цветной, другой - черно-белый. И он всегда включал цветной.
- Вы умеете слушать. Нечасто встретишь человека, способного выслушать другого. - И добавила, немного помолчав: - Думаете, я всем рассказываю эту историю?
- Нет.
Меня поразила уверенность, с которой я ответил.
- Это правда. Я ее никому не рассказываю. Почему же я рассказала ее вам? Сама не знаю.
- Я тоже не знаю. Но хотелось бы думать, что причина есть, даже если мы не знаем какая.
Бывает, что, когда даешь правильный ответ, уже знаешь, что он правильный. Редко, но бывает. Мы оба это знали.
Поэтому мы замолчали. Надолго - до тех пор, пока самолет не начал снижаться.
Пока я не увидел в окно дома Мадрида.
Интересно, какой он, Мадрид, на ощупь. Какие они, все эти города, весь мир, увиденный кончиками пальцев? Меня пронзило острое чувство сожаления: я с непонятной горечью подумал о непрожитых мною жизнях, о жизнях тех других, кого мы лишь смутно различаем, глядя из освещенного окна, всех тех, кто проходит мимо нас и через секунду исчезнет.
1. Раймонд Карвер (1938-1988) - американский поэт и новеллист, крупнейший мастер англоязычной короткой прозы второй половины XX в.
- Можно мне дотронуться до твоего лица? - Я вздрогнул. Попытался найти ответ. Чтобы это не было просто "Да". - Я хочу запомнить тебя. У меня есть этот запах, который хоть и не твой, но для меня он навсегда останется твоим. Когда я снова почувствую его, я вспомню о тебе. Я хотела бы запомнить твое лицо - кончиками пальцев.
- Хорошо.
Самолет снижался. Теперь она по-настоящему повернулась ко мне и, казалось, смотрела на меня сквозь темные стекла очков. Я почувствовал на лице ее пальцы. Они были сухие, прохладные и надушенные. Она ощупала мои брови, нос, рот. Сам того не заметив, я закрыл глаза.
Мне стало не по себе, когда я, в свою очередь, коснулся ее лица - в тот самый момент, когда шасси самолета коснулись земли.
PAN id=title>
Джанрико Карофильо
Рассказы из книги "Мудрости нет''
Переводы Яны Арьковой и Марины Козловой
Мудрости нет
Н У и путешествие, подумал я. В Амстердам я прилетел за полночь. До самолета в Италию оставалось еще несколько часов. Идти в гостиницу не имело смысла, так что я решил остаться до утра в аэропорту и посидеть в зале ожидания.
Кругом было полно магазинов, но ни одного открытого. В огромном зале - только редкие одинокие пассажиры, вроде меня. Некоторые собирались в группки и разговаривали, но они все равно выглядели потерянными, как обычно и бывает в подвешенных ситуациях. Кто-то спал сидя, кто-то - лежа на полу или растянувшись на нескольких сиденьях; давным-давно я тоже умел спать так крепко.
Я нашел целый свободный ряд. Из соседей - только девушка, которая сидит напротив меня и читает книгу. Подходя, я взглянул на нее: лицо показалось мне знакомым, будто мы уже встречались раньше.
© by Gianrico Carofiglio, 2010
Я сел, достал свою книгу, попытался читать, но через несколько минут сдался и стал смотреть по сторонам.
Мой взгляд остановился на девушке напротив, и я сразу заметил, что она старше, чем мне сначала показалось. Думаю, мы были примерно одного возраста; я смотрел на нее и все больше сомневался, что уже когда-то ее видел. Девушка сидела, слегка ссутулившись и положив книгу на колени; мне показалось, что время от времени ее губы движутся, словно она затверживает написанное наизусть. Наконец она шевельнулась, выпрямилась, откинулась на спинку сиденья, подняла книгу, и я увидел обложку. Красную, с большими белыми буквами.
У меня потемнело в глазах. Будто я вмиг лишился привычной опоры и выпал из реальности. Я даже не заметил, как заговорил.
- У моей матери была такая же книга. Она читала ее, когда я был маленьким.
Девушка подняла голову, посмотрела на меня - она только сейчас меня заметила - и не проронила ни слова. Не знала, что сказать, что сделать. Закрыла книгу, держа палец на нужной странице. Повернула обложкой в мою сторону, будто хотела сказать: это вы мне? Вы об этой книге?
Я кивнул. Я говорил именно с ней и именно об этой книге.
- Вы знаете Анну Ахматову? Это редкость.
- Я знаю эту книгу, потому что много лет назад ее читала моя мама.
- Ваша мама…
- Мне было четырнадцать, когда она умерла. К четырнадцати годам у человека обычно накапливается довольно много воспоминаний. Но только не у меня. У меня детских воспоминаний совсем мало, и одно из них - мама в кресле-качалке с этой книгой в руках.
Она поднялась и пересела ко мне, между нами осталось одно свободное сиденье.
- Хотите взглянуть? - спросила, протягивая книгу.
Я осторожно взял ее в руки - так берут хрупкую вещь, которая легко может сломаться или раскрошиться в ладонях. Или с ней произойдет еще что-нибудь, против чего ты будешь бессилен.
- Не представляю, где теперь мамина книга, - пробормотал я, переворачивая страницы. Я вспомнил стихотворение, которое мама читала вслух, - оно всплыло из глубины детского горя. Что-то о смерти, которой нет, или вроде того. Но я не нашел его. Спросил у незнакомки, нет ли там стихотворения с похожей строчкой. Есть, ответила она.
Взяла книгу у меня из рук, пролистала до нужной страницы и вернула мне; подождала, не произнося ни слова, пока я прочитаю. Я, будто наяву, услышал неторопливый мамин голос, проникающий прямо в душу.
Наше священное ремесло Существует тысячи лет… С ним и без света миру светло. Но еще ни один не сказал поэт, Что мудрости нет, и старости нет, А может, и смерти нет.
Наконец я закрыл книгу. Через несколько секунд, а может, и минут - не знаю.
- Когда я подошел, мне показалось, что я уже где-то видел вас раньше.
- Да?
Ее голос прозвучал чуть встревоженно. Честно говоря, тогда я не обратил на это внимания и вспомнил только потом.
- Но мне так казалось, пока я не заговорил с вами. Теперь это ощущение прошло.
- И я никого вам не напоминаю?
- Нет, не думаю.
- Тем лучше.
Я собирался спросить, что означает это "тем лучше", но тут услышал музыку - она приближалась. Мимо прошел высоченный тощий парень с рюкзаком за плечами и большим радиоприемником под мышкой.
We destroy the love, it's our way We never listen enough Never face the truth Then like a passing song Love is here and then it's gone.
Парень наполнил пространство не только музыкой, но и терпким первобытно-земляным запахом.
Мелодия стала удаляться, сделалась тише и, наконец, совсем пропала. Запах же оказался более стойким. Вокруг нас вдруг сгустилось невероятное напряжение.
- Странный у него запах, не думаете?
Она посмотрела вслед парню, потом - опять на меня.
- Зачем ты мне это говоришь? - она перешла на "ты", и в голосе ее мелькнула враждебность. Будто я нарушил правила, заговорив о запахе, или чем-то не на шутку обидел ее.
1. Стихотворение без названия, датированное 25 июня 1944 года. (Здесь и далее - прим. перев.)