- Фигли ты добился своим этим прогибом... эх, деда, деда.
- Цыц! - Погасил попытку доминирования Феодосий. - В твоей жизни еще не раз такое будет, что ты потеряешь добро. Даже и волю потеряешь. Но не теряй веры.
- Да что это за вера у тебя такая.
- В небо, в небо вера.
- Вот и посмотри на это свое небо. Как оно нас лас-кает.
- Да, это может и неприятно. Но мы же его ощущаем, оно с нами. Жаль конечно, увидеть уже не смогу.
- В том-то и дело...
Во двор въехала еще одна ментовкая машина. Вышел знакомый полицай, из овэдэ Басманный, виноватым тоном заявил:
- Не обессудь, старик. Ребята с главка, у них установка соответствующая. Чуваш и впрямь кому-то там насолил, и разбираться уже не нам. Лавочка ваша закрыта. И так уж от души попользовались, благодарите судьбу. Ну, вы гуляйте, что ли. И да: пацанчика не погуби. Щисливо!
- Мудило. - По-взрослому выругался пацан, когда пузатый блюститель втиснулся в теплый ментовоз.
- О, Господи, Господи, духи небесные... - Причитал дед.
- И что же говорят твои духи, деда? - Издевательски спросил малыш.
- Духи не говорят - зрят.
- На кой хрен тогда они нужны...
Старшее поколение промолчало, что конечно не в его манере. Дед и мальчик поплелись в подземный переход под Лубянкой, по крайней мере там сухо. Не задалось: полусонный сотрудник метрополиции молча, не вступая в дискуссии вытолкал бедолаг на волю стихии, которая все не унималась. На той стороне Лубянки вожделенными огнями светился Дворец Детских Радостей. Вот ведь как бывает в жизни, размышлял Юрка, кажется, здорово повзрослевший в эту ночь: одним все, другим хрен без масла.
Картину наблюдал одинокий бородатый человечек, стоящий у Соловецкого камня и облепленный снежной мантией. Изначально Юрку передернуло - "Дух! Дед не врет, они существуют!" - но фигура чихнула, что развеяло мрачное сомнение.
- Что, - спросил незнакомец противным картавым голоском, - и вы поняли, что у нас за жизнь?
- Обычная, - ответил старец, отирая снег с лица, - но политика здесь не при чем.
- Какая тут политика. Система.
- Она есть даже в безумии. - Рассудил Феодосий.
- Нет. - Парировал Бородач. - Безумие неструктурировано. Здесь именно что система, в которой вы - неотъемлемая часть. Вы - оправдание полицейского государства. Потому вас и не уничтожают. До определенного момента. Ну, что же... пошли...
И они пошли, не задавая лишних вопросов. Пусть даже там, впереди ожидает ад, но там может быть не холодно и сухо. В пути незнакомец со старцем о чем-то непонятно трындели, да Юрка и не пытался вникнуть, ибо его начала одолевать дрожь. Поводырь жался к старцу, тем паче Феодосия нельзя отпускать, он же как ребенок - беспомощный. Переулки, дворы, все мрачное, пустое... что это за город такой неуютный, в котором по ночам кончается жизнь... Наконец вошли бездну подъезда, поднялись на третий этаж. Юрка понял: в эту ночь они с дедом не пропадут!
При свете и без шапки незнакомец выглядел как натуральный местечковый еврей: вороненая борода, выпученные, исполненные невыразимою скорбью глазенки, блестящий череп, обрамленный клоунским венком волос.
- Георгий Перельсон. - Представился добродетель. - Бывший математик.
- Шо там за базар, Жорик? - Раздался скрипучий голос из-за облезлой двери.
- Переночуют, ма. - Громко ответсвовал «бывший». И чуть тише: - Мама больная, с ней надо деликатнее.
- От ить вяжешься со всякими. Гони их к чорту!
- Так мы пойдем все же... - Тактично произнес Феодосий.
- Больных не надо слушать, у них психика. Переночуете, да...
Действительно, голос из-за двери больше не раздавался. Обувшись в тапочки, старик и мальчик по возможности тихонько вошли в зал. Он был весь в книгах - они грудились не только на полках, но и на полу.
- Да... - Продолжил философствовать еврей. - Бывших гэбистов не бывает. А математики вот - встречаются. Да что же это я, Господи! - Человек хлопнул ладонью по лысине. - Чаю и спать.
Прихлебывая на кухне горячий напиток, Юрка осмелился спросить:
- А зачем вы нас к себе взяли? Мы ж непонятно кто.
- Про вас-то мне как раз все ясно. Вы странники. Именно про вашего брата говорят: гость в дом - Бог в дом. А вот про себя я не понимаю ничего. Восемь лет прожив в Америке, вернуться в эту...
- Пошто было возвращаться. - Мальчик спросил механически, уже полусонно.
- Пригласили. В университет, лучший в мире. Красный диплом, кипят идеи продвинуть науку, тщеславие и все в этом роде. Думал, там демократия и либерализм. Оказалось, прохиндеи. Я разгадал одну научную загадку, над которой бились несколько поколений математиков, но авторство присвоил другой, авторитет... чтоб его. Опубликовал он открытие под своим именем - и гудбай. Да тут еще мама больная. Опять же, Старая Москва какая-никакая, а Родина. Ну, да, во временах, в которых довелось родиться, живут и умирают. Да, жизнь не удалась, но...
Григорий увидел, что мальчик уже сладко сопит, и разумно прервал свой спич. Юрке снилось, что он сбежал от старика, затесался в какую-то щель и вдруг очутился в недрах Дворца Детских Радостей. Кругом игрушки, игрушки, игрушки... На голову села птичка и принялась шебуршить в волосах. По телу текли приятные токи...
- Внук? - Спросил Перельсон.
- Напарник, ответил старец, поглаживая мальчика по непослушным патлам. - У нас свое дело: погорельцы Бога ради.
- Понимаю. Нелегкий хлеб.
- Интересно все же. Разные люди, характеры.
- М-м-мда. А я вот родился социопатом. Псих-одиночка.
- Математику-то совсем бросил?
- Почти да. Только в качестве прикладного заработка использую: репетиторствую.
- А может оно и к лучшему.
- Что - оно...
- Вот Юрка. Выучится например математике, станет в формулах ковыряться - мозга за мозгу и... - Феодосий осекся. Будучи великим психологом, старец невольно оскорбил хорошего человека.
- Да... может быть. - Григорий всем видом дал знать, что не обиделся. - Кому-то трафит, кому-то не очень. Колесо сансары. Но от математики редко с ума-то сходят, ведь она суть есть язык Вселенной, при помощи которого мы учимся слышать музыку небесных сфер.
- Да я тоже без семьи, да и родных детей нет. – Старик, казалось бы, сменил тему, но на самом деле сказал о сути. - А ты еще нестарый, найдешь какую-нибудь, настругаете. И все потекет обычным чередом. И почему не на Святой Земле?
- Да нет уж там ничего святого - сплошной живоносный огонь. Там те же люди, что и в Большом Яблоке: прощелыги.
- Ну-у-у, сынок, так тебе везде будет горчица. Ты вот, что: бросай всю эту меланхолию. Начинай наконец жить. Ежели глаза твои видят, хер стоит - радуйся, это ж дар Божий. И вообще утро ночи мудренее. Вот глянь на пацана: его устами сглаголит истина.
Первое, что произнес Юрка, проснувшись и потянувшись на промятом диване, было:
- Деда, поехали домой - а?
СКАЗ ПРО ТО, КАК БОЯРИН ИМПЕРАТОРА ПРИЮТИЛ
Идите, смотрите на сей мир,
подобный пестрой царской колеснице!
Там, где барахтаются глупцы,
у мудрого нет привязанности.
Дхаммапада
Всякий диктатор, чем более пропитывается ближе к старости сентиментальностью (характерно, что все диктаторы до старости доживают, а герои почти что - нет), тем острее ощущает чувство жизненной ущербности, нехватки чего-то такого, отчего существованье могло бы приобрести подлинный смысл. А еще все диктаторы – мелкие, в смысле физическом. Тогда почему же люди ставят на этих существ, почитают и превозносят невеликих закомплексованных тварей? О-о-о, сие есть величайшая тайна, но я сейчас приоткрою эту завесу.
Если у нас в Старой Москве есть Китай-город, почему бы не быть и еще чему-нибудь такому... поднебесному? Я намекаю не на сонмы туристов из братской республики (столь нагло поработавшей Тибет, а в будущем, возможно и Сибирь...), не на труппы (не путать с трупами!) шаолиньских монахов, таскающихся по миру в поисках пропитания, и не на хозяев подпольных цехов, производящих все известные мировые бренды, и уж тем более не на держателей спа-секс-салонов и сомнительных заведений общественного пищеприема. Я о чем-то более возвышенном, словами трудноописуемом.
Пуи, пепельного цвета кобель породы пекинес, получил свои имя в честь последнего китайского императора. Да он и ведет себя так же как все восточные самодержцы: надменно и царственно. И не беда, что минимум двенадцать крайних поколений рода Пу, к которому имеет честь принадлежать Пуи, увидели Свет Божий на русской почве. Евреи вон по планете Земля тысячелетиями скитались, и все одно сохранили присущие только им черты.
На родине чая определенный нрав породы культивировали на протяжении восьми династий. Взращивали животных особого рода, должных скрашивать бытие лиц никак не ниже мандаринов и уж наверняка выше апельсинов. Ну, не беда, что получилась пародия на высшую знать: главное - соответствие заданному образцу. Примерно так создавались болонки, пуделя да бультерьеры - в общем все производные волков, у которых отняли способность выживания вне человеческой среды.
Как и остальные шавки породы пекинес, Пуи глядит свысока на особей всех пород своего вида, вне зависимости от половой принадлежности и габаритов. Оно конечно, с таким росточком выглядит подобное поведение довольно забавно, но верь размер не главное даже в собачьем мире. Вот гляньте на нашего Путина - многое поймете. Даже если четвероногие пытаются заигрывать с Императором, он резко огрызается и норовит куснуть (если что - я не про Путина, а о Пуи). Примерно то же самое он делает и по отношению к двуногим, даже если они ему знакомы. Марку держит - а это уже генотип.
Поводырша Пуи - внушительных объемов тетка, от которой почти всегда дурно воняет, за исключением момента, когда та выходит из ванной комнаты. Причем тетка сама себя старательно обмазывает вонючими веществами, и похоже делает она это назло окружающим.
Ну, там - в жилище Пуи - обитают и другие двуногие, к которым пес благородных кровей относится по-хозяйски строго. В квартире у Пуи козырное место: в центральной зале, из которой двери в другие комнаты. То есть, свита оказывает Императору достойную честь, прячась по ночам в своих конурах, оставляя своего господину срединное пространство. Мимо Пуиного трона они всего крадутся почтительно, потому как Император всегда адекватно реагирует на резкие движения. И уж чего-чего, а не любит Пути… тьфу – Пуи запанибратства. Всякие попытки прикоснуться к себе пес-самодержец пресекает на корню, а зубы ему Собачий Бог дал что надо.
Трапезу четвероногому хозяину подают вовремя, а попробовали бы задержать. От того что Императору не по вкусу, тот выразительно воротит морду, вкусности же принимает великодушно. Конечно, Пуи соблюдает все церемонии, главная из которых - выход в пространство. Там Пуи со всею приличествующей статностью метит разные места, а так же неторопливо, основательно выбирает точку, на которой подобает посрать. Нормальная жизнь высшего существа, которая вообще говоря удалась.
А тут весна, позывы тепла с улицы, флюиды и все такое. Благородный пес привык таскать на себе это неповоротливое вонючее существо, утягивая его туда, куда пожелает душа. Но однажды ошейник сам собою расстегнулся (а может вовсе не случайно, а имело место дворцовая интрига?!), и совпало событие с проходом мимо аппетитно пахнущей сучки. Лихим молодцом Император загалопировал в сторону самки, которая, задрав задницу, ускорила ход. Отчаянный окрик поводырши не возымел действия - супротив природы не попрешь.
Вы не заметили, что императоров и диктаторов иных типов всегда губят случайные сучки? Сие касается не только четвероногих...
В узком проходе Пуи пристроился сзади проходимицы и после нескольких не слишком точных попыток величественно таки впендюрил по самое небалуйся. Та покорно не сопротивлялась, тем самым выразив почтение Высокому (хотя и коротконогому) Лицу. Ну, или морде – неважно.
Когда все закончилось, сучка унеслась прочь. Наш же герой обнаружил, что пребывает в совершенно незнакомом месте.
Так началось Дао Пуи.
Незнакомые места и непонятные запахи сменялись бешеной чередой. Вначале было прикольно, но вскоре стала подступать паника. Пуи успокаивал себя: "Это лишь легкое приключение, легкое приключение, легкое..." Перво-наперво помогало, но аутотренинг - не универсальное средство.
В некоторых местах двуногие пытались приставать к Пуи, тот по обычаю выдавал адекватный ответ. Пуи любит это состояние легонького голодка – оно ведь побуждает к жизни. Но дома - это одно: только дашь знак слугам, они тут же выкладывают яства. Здесь же все было как-то не так.
Прошло еще немного времени, и жрать захотелось слишком даже очень. Практически, мысли о еде вытеснили все остальные чувства. Пуи сейчас разодрал бы кого угодно, чтобы только набить чрево и угомонить наконец того первобытного зверя, который в нем глубоко засел.
Пуи тащился по незнакомым местам и отовсюду его обонянием овладевали запахи жратвы. Иногда двуногие его даже пихали, некоторые опять же норовили обратиться к Императору с какими-то человеческими словами. Пуи всегда считал, что разбирать этот вой двуногих не его императорское дело, сейчас же пришлось пересмотреть обычай. Пуи замирал, чтобы выждать паузу: авось да поднесут пожрать. Но что-то все не подносили и не подносили.
Однажды пронзила очень простая мысль: да надо вернуться наконец к этой дуре-поводырше, простить слуг за нерасторопность и восстановить божественный порядок. Дом где-то рядом, стоит лишь здраво рассудить и сориентироваться наконец в этом чёртовом пространстве. Пуи просто не знал, что коварные селекционеры в породе пекинес напрочь убили способность находить выход. Рассудок точила мысль: а может все это сон, всякая такая хрень снится часто. Раньше, в далекой молодости, в своих снах Пуи даже летал по воздуху и надлежащим образом обтяфкивал нижестоящих. Теперь сны уже не те - они о покое и пустоте, в которых тоже какой-то кайф.
Вдруг Пуи замер, увидев картину: отвратительный, облезлый вонючий кот владел посудиной, в которой грудой возвышалась ОНА: жратва. ОНА не выглядела аппетитной, да и запах не являлся восхитительным. Но некая сила, сидящая в голове, настойчиво твердила: "Жрать, жрать, жрать, ж-ж-ж..." С голодухи аж подташнивало.
Пуи величественно подбрел к месту трапезы. Странно, но котик не отступал. Пес острастительно тяфкнул. Облезлый выгнул спину, приподнял хвост - и-и-и... прыгнул на Императора. Все предыдущие коты в жизни Пуи панически улепетывали от нашего героя. Этот же когтями цапанул собачий нос! Пуи визжа отпрянул. Далеко убегать не стал, голод добавил отчаяния. Вторая попытка приблизиться к НЕЙ окончилась приблизительно так же. В третий раз пес пошел в яростную атаку. Рыча и оскалив пасть он ринулся в последний и решительный бой.
Кота зовут обычно: Барсик. В детстве он был домашним котенком, но когда однажды перешалил и несколько нашкодил, его выкинули в реальную жизнь. Сгинуть не дали инстинкты: животное взрастили реалии улиц и дворов Старой Москвы. Поскитавшись, Барсик осел во дворе, богатом кухнями. Свирепый нрав помог зачистить пространство от конкурентов и стать Царем двора. Барсик умеет подавлять противника и держать хвост трубой. А еще котяра - отменный крысобой, за что среди двуногих своего двора он пользуется особенным уважением.
Барсику не впервой давать прикурить всяким таким поганым псам, и он это умеет. А уж потерявшиеся домашние собаки - тупые из тупых. Они и теряются-то оттого что дебилы. Барсика прикалывает добродушие потерянных и их вера в свою какую-то исключительность. Наивные кретины на воле долго не живут. Но что-то в облике этого расфуфыренного ничтожества Барсика зацепило. В третий раз мурлыка отошел в сторону и возгласил троекратное "м-э-э-эу-у-у": даже в среде четвероногих безумству храбрых поют песни.
Когда Пуи наконец набил утробу, он поднял голову и разглядел человеческие ноги. Котяра в позе копилки и с выражением Будды на самодовольной морде пребывал чуть поодаль. Человечьи ноги пахли чем-то малознакомым, но все же не неприятным. Приподняв свои блестящие пуговки, Император узрел разве что пышную бороду.