Поздним вечером 20 марта 1944 года подразделения бригады скрытно сосредоточились на исходных позициях для наступления.
Нехотя наступало промозглое утро. Мокрый снег ложился на грязный асфальт, горками рос на броне танков, закрывая смотровые щели. Лейтенант Ясиновский в кювете нарвал жгут прошлогодней травы и, сметая с брони снег, возбужденно сказал:
— Чтоб лучше видеть врага да точнее бить его.
А немцы совсем рядом. До них — рукой подать. Но фашисты не ожидают нас здесь. Они полагают, что мы, перерезав и оседлав шоссе Проскуров — Тернополь, дальше не осмелимся наступать, побоимся оторваться от своих тылов. Взятый в плен разведкой корпуса гитлеровский солдат сообщил, что вдоль дороги на Скалат расставлены противотанковые орудия, «тигры» и «пантеры», имеются хорошо оборудованные опорные пункты. Судя по всему, схватки будут горячими, и немцев не так-то легко будет сбивать с занятых рубежей.
В 9.30 ударила наша артиллерия. Снаряды просвистели над нашими головами и разорвались где-то южнее, в расположении немецко-фашистских войск. Залп повторился еще раз. А вскоре танки головной походной заставы скрылись за поворотом. За ними начали продвигаться основные силы бригады. Фашисты пытались огнем нескольких орудий расстроить наш боевой порядок. Беспорядочная стрельба внезапно прекратилась. Танк младшего лейтенанта Кулешова первым достиг расположения огневых позиций и с ходу подмял два длинноствольных орудия, очередями из пулемета уничтожил рассыпавшихся по полю фашистских артиллеристов.
Оборона треснула, раскололась. Под натиском челябинцев гитлеровцы попятились назад. Временами они отчаянно сопротивлялись. Из-за засад били тяжелые танки. С высоток, возвышавшихся по сторонам шоссе, фаустники обрушивали на нас смертоносный огонь. На пути — заминированные участки. Над головами челябинцев проносились пристрелочные снаряды. Но мы шли и шли вперед.
Скалат, районный город Тернопольской области, был освобожден еще 13 марта. Но так как не было сплошного фронта, немцы, отступавшие на запад, вновь захватили его.
Мы спешим. Впереди — Гримайлов, Гусятин, Каменец-Подольский. Там наши земляки, братья, отцы, дети. Мы идем освобождать их. Челябинцы взламывают сопротивление врага, с необычной ненавистью сминают их небольшие отряды. Боль по надруганной земле заставляла позабыть о еде и сие, об усталости.
На подходе к Скалату наши подразделения попали под сильный огонь. Немцы жестоко сопротивлялись.
— Будем левее обходить Скалат, — решили мы в штабе.
Наша задача — перерезать, захватывать дороги. Совершая рейд по тылам, рассекать на отдельные группы вражеские группировки.
Идем восточнее Скалата. Моросит назойливый колючий дождь. По размокшей дороге передвигаться нелегко. Надрывно ревут танковые двигатели.
С наступлением темноты бригада ворвалась в село Остапе. Немцы бросили танки в контратаку. Маневрируя между хатами, «тридцатьчетверки» вплотную столкнулись с фашистами. Завязалась ожесточенная схватка. Вспыхнули дома, загорелись скирды соломы. Слева ударили по нашим танкам «пантеры». Трудно было понять, где враг, а где свои.
Натиск немцев нарастал с каждой минутой. Противник обрушил на подразделения бригады шквал артиллерийского огня. Фаустники начали подбираться к танку старшего лейтенанта И. Любивца. Офицер при свете ракет обнаружил немцев в огороде и пулеметной очередью уничтожил их.
Механик-водитель повел машину вперед. С ходу раздавил расчет тяжелого пулемета. Танк, маневрируя по огородам, первым вышел на южную окраину деревни. Из засады ударил фаустник. Языки пламени лизнули трансмиссионное отделение. Вот-вот вспыхнут баки с горючим. Любивец бросился сбивать пламя. Пулеметная очередь полоснула по броне машины. Офицер на миг спрятался за башню. Потом снова начал сбивать пламя. Фашисты окружили «тридцатьчетверку» и хотели членов экипажа живыми взять в плен. Старший лейтенант вынул из-за пазухи гранату и швырнул ее во врага. В один миг он вскочил в танк.
— Вперед, дави! — крикнул Любивец механику.
Машина рванулась по полю. В течение минуты с группой гитлеровцев покончено. Сбито и пламя, опасность позади.
К утру 22 марта весь немецкий гарнизон был уничтожен. Танки бригады начали вытягиваться по улице. Еще дымились сожженные хаты; во дворах, в огородах валялись трупы немецких солдат. Раненые лошади беспомощно бились в упряжке. Под конвоем понуро брели на север около двадцати пленных эсэсовцев.
Небо прояснилось, и вдруг на нем одна за другой появились черные оспинки. Они приближались. По звуку нетрудно было определить: летят «юнкерсы». Где-то сзади нас подали голос зенитки.
— Рассредоточить танки, — приказал я.
«Тридцатьчетверки» расползлись по огородам. «Юнкерсы» сделали заход с юга и один за другим устремились в пике. Бомбы беспорядочно посыпались на село. С новой силой вспыхнул пожар. Горели прошлогодние стога соломы, покрытые камышом хаты. Пламя вихрилось над оставленными немецкими машинами.
Из-за туч вынырнули два «мессершмитта». Трассы разрывных пуль потянулись к земле, застучали о броню танка. «Юнкерсы», сопровождаемые истребителями, ушли на запад.
Ремонт танка в полевых условиях.
Я открыл люк танка, высунулся наружу. Село горело, едкий дым полз по земле. Тороплюсь на окраину населенного пункта. Надо выяснить, какие потери понесла бригада. По пути встречается раненый боец. Он, прихрамывая на правую ногу, тихо идет в тыл, к санитарной машине. Кто-то ему наспех перебинтовал голову, но сквозь бинт густо проступает кровь.
Рукой дотрагиваюсь до лейтенанта Ясиновского. Он понял меня и приказал механику остановить танк. Я окликнул солдата. Он медленно повернул голову в нашу сторону, из-под бинта взглянул на меня.
— Товарищ комбриг, слушаю вас.
Солдат подошел к машине и, придерживаясь левой рукой за скобу, пытается правую руку вскинуть к забинтованной голове. Узнаю рядового Беляева, автоматчика из роты старшего лейтенанта Сидорова.
— Откуда вы появились? Вас ведь ранило в Романувке и, если не ошибаюсь, увезли в медсанбат.
— Было такое, товарищ подполковник. Только пустяковое ранение — пуля царапнула правую ногу. А сейчас осколком полоснуло. — Беляев, сокрушаясь продолжает: — Ну, ладно, подлечусь — и назад в бригаду. Свидимся еще, товарищ комбриг. И не позже, как через месяц-два. Не думайте, найду. По указателям. По надписям «хозяйство Фомичева». Так-то. — Слова автоматчика звучат убедительно и торжественно, как клятва. Он уходит, а я еще долго смотрю ему вслед. Возле сожженной избы танк остановился. Во дворе — уцелевший из самана то ли сарайчик, то ли летняя кухня. Мы с командиром танка лейтенантом Ясиновским вошли в домик. На деревянной скамейке сидела старушка. Она бросилась нас крестить, причитая:
— Нэхай вам бог поможе в бою. Швидчэ нимцив прогоняйте.
На улице вокруг танков собрались местные жители. Они тепло приветствовали красноармейцев. Женщины и девушки, одетые в национальные костюмы, спешили угостить челябинцев пирогами, молоком, вареной картошкой. Бойцы лукаво подмигивали девушкам, а те озорно переглядывались, прячась друг дружке за спину. Кто-то из солдат задорно кричит:
— А ну-ка, смуглявая, покажись. Вернусь из Берлина и, гляди-ка, обвенчаемся.
Девушки хохочут, шутка им понравилась. Они тоже кричат:
— С перьмогой вертайтесь, тоди будэ выдно.
Мы подошли к толпе. Люди расступились, затем окружили нас. Сыплются вопросы. Спрашивают, как дальше им быть. Когда создадут колхозы? Как поступить с полицаями? Я поздравил жителей с освобождением, пожелал им быстрее восстановить разрушенное колхозное хозяйство, посоветовал, не теряя времени, приступить к весенним полевым работам.
Вперед вышел давно не бритый мужчина. Из-под насупленных бровей жадно глядели черные глаза.
— Прошу, пан, мэнэ выслухаты.
— Я товарищ, а не пан, — прервал я мужчину.
На смешанном украинско-польском языке он просил совета, как ему быть. У него осталось две коровы, не заберут ли одну из них. Может, справочку ему дадут, что обе коровы действительно его.
— А у вас есть скот? — спросил я стоявшую рядом женщину.
— Нэма, германец угнал.
— А у вас?
— Тоже нэма, — ответила старушка.
— Вот что, — сказал я мужчине, — одну себе оставь, а одну отдай старушке. Так будет по-совести.
— Я же их берег от германца.
— Правление колхоза разберется. А пока что, товарищи, — обращаюсь к населению, — всячески помогайте Красной Армии в разгроме ненавистного врага. Кто чем может: продуктами, одеждой, деньгами. Помогайте чинить дороги, вытаскивать застрявшие машины, подносите боеприпасы. Мы на вас надеемся.
Я шагнул к своей машине, взобрался на броню:
— Вперед!
Взревели двигатели. Бойцы на прощанье приветливо машут освобожденным людям, а те в ответ тепло кивают головами, дарят уральцам веселые улыбки.
После короткого отдыха усталость как рукой сняло. Настроение отличное. Потери бригады небольшие. Связываюсь с комкором. Слышимость хорошая, и я доложил генералу Е. Е. Белову о наших успехах. Выслушав меня, генерал сказал:
— Продолжайте выполнять поставленную задачу.
Бригада рвется к Гримайлову — районному городку. За нами следует Пермская бригада. Танки идут на предельных скоростях. С ходу они таранят груженые немецкие автомашины, оставленные повозки с награбленным добром, подминают небольшие заслоны.
Батальон капитана Федорова должен захватить мост через реку Збруч, рассекающую город на две части. В головной походной заставе рота Акиншина. Три его танка уже на подходе к Гримайлову. Он радостно мне докладывает:
— В триплексе замелькали домики Гримайлова. Вижу станционные постройки. Спешу захватить вокзал.
А через минуту-две он взволнованно сообщил:
— Товарищ комбриг, танки роты встречены сильным огнем артиллерии. У моей машины перебита гусеница. Повреждение устраняем.
— Постарайтесь пробиться к мосту. Обходите справа станцию. Не задерживайтесь.
— Вас понял. Выполняю. Уже заменили трак, а разбитый оставили для музея. — В голосе Акиншина звучат шутливые нотки. Даже в бою он остается верен себе: быть в хорошем настроении. А это много значит!
Выдвигаю к вокзалу часть танков первого батальона майора Гоя. Силами бригады ведем бой за станцию, которая расположена на северной окраине города Гримайлов. Рота старшего лейтенанта Коротеева одной из первых вышла к вокзалу. Гусеницы танков лязгнули о рельсы. На вагонах выведены мелом надписи: «Штеттин, Бреслау, Лейпциг». Туда предназначалось награбленное добро.
Автоматчики завязали бой за отдельные дома и попали под сильный огонь. Положение создалось не из приятных. Пора бы уже овладеть станцией, а мы все еще топчемся у пристанционных построек. Связываюсь со старшим лейтенантом Коротеевым, уточняю ему задачу. Его танки тут же выходят на прямую наводку и начинают обстрел дзота.
Откуда-то гитлеровцы подтянули свежие силы. Вдоль железнодорожного полотна неожиданно появились два тяжелых танка с черно-белыми крестами на бортах, а за ними в полный рост двигалась рота пехоты. Я тут же уловил замысел контратакующих: фланговым ударом рассеять наши планы, на какое-то время задержать наше продвижение вперед.
— Слева «тигры», товарищ комбат, — крикнул лейтенант Ясиновский.
— Вижу их, — опуская бинокль, сказал я.
Танкисты заметили атакующие роты и открыли по фашистам огонь. В это время по рации слышу взволнованный голос капитана Федорова:
— Мост успели захватить. Удержим до вашего подхода.
У меня отлегло от сердца. Позже узнал, что Федоров с несколькими танками, маневрируя по закоулкам, пробился к реке Збруч, перебил охрану и захватил уцелевший мост.
А тут в районе вокзала шла ожесточенная перестрелка. Наш танк выскочил из-за угла дома: мы торопились в роту Коротеева.
Однако продвигаться вперед было рискованно. Со стороны станции вели интенсивный огонь противотанковые орудия, и снаряды рвались где-то рядом. Тогда мы попытались ехать вдоль насыпи. Наткнулись на солдата, возле которого усердствовала девушка-санинструктор. У бойца были перевязаны голова, руки и нога. Девушка пыталась оттащить раненого в безопасное место, но тот всячески сопротивлялся.
Я выскочил из танка, подбежал к раненому. Он весь лежал в крови. Осколки разорвавшейся мины разбили челюсть, впились в обе руки и ногу. Санинструктор Тамара Костина упрашивала солдата, называя его по имени:
— Думаешь, без тебя Гримайлов не возьмем? Возьмем! Поверь мне, а теперь, родненький, разреши тебя в санвзвод отнести.
Боец отрицательно мотает головой.
— Не слушается, — сказала мне девушка, когда я подошел. — Весь искалеченный, а рвется в бой. Куда ему — ходить даже не может.
Солдат смотрит на меня, что-то хочет сказать, шевеля побледневшими губами. Потом он потянулся в карман, вынул огрызок карандаша и запекшимися в крови пальцами с трудом вывел слова на измятом солдатском треугольнике:
«Троих в рукопашной уложил, а четвертый гад убежал. Жаль. Коммунист Акимов».
В нескольких метрах разорвался снаряд. Взрывной волной меня бросило на кучу прогнивших шпал, обдало грязью. Немцы, видимо, нас заметили и открыли огонь. Вскочил на ноги. С санинструктором Костиной подхватили раненого Акимова и оттащили за железнодорожную насыпь.
К этому времени подоспели танкисты Пермской бригады, подошли истребительно-противотанковый полк и 29-я мотострелковая бригада. Через час станция полностью была очищена от гитлеровцев. На здании затрепетал красный флаг.
Направляюсь к вокзалу, на пути встретилась группа солдат. Они с интересом что-то осматривали. Я попросил лейтенанта Ясиновского остановить танк. Дзот, вокруг которого собрались челябинцы, огромного размера. Он втиснут в железнодорожную насыпь, снабжен одним орудием и двумя тяжелыми пулеметами. Крепость была разворочена, и груды металла еще дышали жаром. Тут же валялись обгоревшие трупы фашистов.
Кто-то дотронулся до ствола исковерканного орудия, произнес восторженно:
— Ничего себе, штучка, теперь поминай как звали. Уральцев работа. То-то же!
Раздавались отдаленные разрывы. В центре города вели бой подразделения нашей, Пермской и Унечской бригад. Капитана Федорова я нашел в разбитом кирпичном домике. На полу валялось битое стекло, обрывки грязной бумаги, куски кирпича. Из проема окна капитан следил, как развивался бой. Василий Александрович доложил мне, что немцы подбили его танк и экипаж устраняет повреждения. В батальоне всего два раненых, других потерь нет. Федоров сообщил довольно неприятную весть: сгорела машина моего заместителя майора Кришталя.
— А как экипаж?
— Кажется, кто-то ранен. Видел, как на носилках унесли в дом, что на противоположной стороне.
В сопровождении капитана Федорова и лейтенанта Ясиновского перебежал улицу. У входа в подвал нас встретил заместитель начальника оперативного отделения бригады капитан И. П. Гаськов.
— Кришталь ранен в ногу, — сообщил он.
В освещенном углу на пружинном матраце лежал майор. Старший фельдшер роты управления лейтенант М. Д. Мостовов забинтовывал ему ногу. С трудом сдерживая стон, майор корчится от боли. Мостовов успокаивает его:
— Не шибко, товарищ майор. Заживет.
Кришталь мучительно кривит лицо, просит пить. Заметив меня, вяло улыбнулся и, словно в оправданье, тихо сказал:
— Не повезло, товарищ комбриг. Надо же так — из-за угла «фердинанд» резанул. В упор. И ему не поздоровилось. Я успел выстрелить.
Майор умолк. Я наклонился, попрощался с ним:
— Еще встретимся, выздоравливай.
Но встретиться нам больше не пришлось. Через несколько дней я с болью в душе узнал, что ранение оказалось смертельным. Мы потеряли храброго офицера. О майоре Криштале у меня сохранились самые светлые воспоминания. Он был хорошим помощником во всех делах.
Мы вышли из подвала. Бой уже шел на южной окраине города. Кое-где шлепались шальные снаряды, горели дома, рушились крыши. От копоти и дыма почернели каменные стены. У выхода нам путь преградил автоматчик.