Это был лагерь смертников. Сюда попадали только коммунисты, «красные» и отчаянные рецидивисты. Сотня политических заключенных была обречена. Их уничтожали постепенно, одного за другим.
Обо всем этом шепотом рассказал Мкизе его сосед по нарам, зулус лет сорока, руководитель непризнаваемого правительством профсоюза текстильщиков. На пробитой каким-то тупым предметом щеке его зияла незаживающая рана. На следующий день его самого увели из барака. Ни ночью, ни утром он не вернулся. Он ушел навсегда, вслед за десятками тех, кто был перед ним.
Тома, мрачный, обеспокоенный, сказал Мкизе:
— Уходить надо.
— Есть какой-нибудь план?
Плана побега у Тома не было.
В лагере не хватало воды. Ее привозили в цистернах. Заключенный дорожил своей порцией воды больше, чем обедом.
Однажды в столовой к беззубому Джабулани, который приехал с Мкизе и Тома, подошел уголовник. Он был развязен и держался вызывающе.
— Слушай ты, ситуация, — обратился он к Джабулани, — отнеси свою воду Мписи.
Мписи был главарем рецидивистов в лагере.
— Вот твоему Мписи, — Джабулани показал большом кулак и засмеялся беззубым ртом. — Видели шакала, воду ему!
— Отойди! — с угрозой сказал Генри уголовнику. — Отойди, я сказал!
Майкл Тома вылез из-за стола, подошел к цоци. В его долговязой фигуре и нарочито медлительной походке было что-то угрожающее, зловещее.
— Ты что же! — прошипел он сквозь оскаленные сжатые зубы и вдруг сгреб цоци за ворот красной рубахи. — Хочешь, я сделаю твой длинный череп сладким?
Но цоци в ответ хватил Майкла кулачищем по лицу.
Рядом с ними вырос надсмотрщик Опперман. Толстый, лысый, он редко кричал на заключенных и почти никогда не дрался. Он оттолкнул Тома и молча залепил цоци оплеуху. Тот едва устоял на ногах, но убежать не посмел. Вытянув руки по швам, он отрапортовал по лагерному уставу:
— Благодарю, баас.
Баас наподдал ему еще раза два, и цоци дважды поблагодарил.
— Пшел!
Слово это сдуло уголовника с места, будто ветер пух с цветка. Он ринулся из столовой, расталкивая заключенных.
Казалось, на этом столкновение и окончилось. Но, видно, над Джабулани уже был занесен меч. На другой вечер, когда заключенные шли спать, два надсмотрщика остановили его у барака.
— Ну, моя, очередь, — сказал Джабулани упавшим голосом.
— Может, на допрос? — сказал Мкизе. Но сам он был уверен, что его новому другу пришел конец.
— Если спасешься, расскажи жене, Генри…
— Иди, иди! — надсмотрщик с рыжей щетиной на щеках толкнул Джабулани. — Все вы спасетесь.
Подталкиваемый в спину тюремщиками, Джабулани растворился в вечернем мраке, ушел навсегда из жизни Генри.
— Видел! — сказал Тома. — А Джабулани ведь с нами приехал. Мы следующие.
Генри и сам думал об этом.
Каждый день исчезали два-три политзаключенных. Смерть кружилась над Мкизе и Тома, и круги все сужались.
Как-то утром половину заключенных построили и вывели за ворота в пустыню.
— Что-то затеяли, — мрачно сказал Тома, шагая рядом с Генри Тома обливался потом. Он очень ослаб за последнее время.
Нестерпимо палило солнце. В высоком выцветшем небе парили орлы. Горячая пыль обжигала лицо.
— Захватить бы охрану, брат. Их всего четверо, — шептал Тома. — Куда нас ведут?
Остановились около каменоломни. По команде надсмотрщиков каждый взял по камню, и колонна отправилась обратно. Администрация решила строить себе новый дом и запасалась материалом.
В каменоломню стали ходить часто.
Поднимаясь на песчаные дюны, Мкизе всматривался в даль, глядел на дрожащий в мареве горизонт. Сколько дней идти через пустыню? Что ждет путника там, в глубине ее?
Лагерь был обнесен колючей проволокой. На вышках — часовые. Трудно выбраться. А где взять воду и пищу?
Но случилось непредвиденное.
Толстый Опперман, оказавшись как-то наедине с Мкизе, сказал хмурясь:
— Вам надо уходить. Я помогу.
Мкизе будто не слышал.
— О нашем разговоре — никому, даже вашему другу. — Опперман улыбнулся и добавил: — Привет от Аплани и Джима Твалы. Оба на свободе. Скоро приедет машина, и тогда…
Генри не верил Опперману. Он понимал: его, одного из секретарей Африканского общества, не так-то просто «убрать» без шума. О нем еще вспомнят. А вот если он попытается убежать и будут свидетели, тогда другое дело. Но вдруг Опперман все же говорит правду?! Может быть, он связан с Обществом европейцев-демократов, в котором состоит и Анна? Почему бы и нет!
Дело было опасное. Генри ничего не сказал Тома. Достаточно одного неосторожного слова. В лагере полно шпионов. Ну, а если Опперман все-таки провокатор?
На следующее утро Опперман сказал:
— Завтра вас передают истребительному отряду. Грузовик, на котором я хотел вывезти вас, приедет только дня через три.
Генри почувствовал, как противный холодок разливается в груди, ползет к животу.
— Я вас предупредил. Дальше действуйте сами, и немедленно. Больше ничего не могу сделать.
Что предпринять! Завтра выведут его со связанными руками в пески. Солдат из истребительного отряда приставит к затылку дуло винтовки…
В этот день в пустыню не ходили. Складывая в кучу камни, Генри ощупывал взглядом проволочную изгородь, В одном участке проволока была заплетена неплотно. Но найдешь ли это место ночью? Может быть, придется пролезть под огнем. Да еще собаки.
Ночью он соскользнул с нар, тихо подошел к окну. Подтянувшись, заглянул в него. Часовой на вышке дремал. Не мешкая Генри принялся копать руками песок у стены. Выбраться нужно до утра, уйти из лагеря в темноте.
Снаружи доносилось ровное постукивание бензинового движка, Работа продвигалась медленно.
Генри разогнул усталую спину и почувствовал, что сзади кто-то шевелится, наблюдает за ним. Затаив дыхание он прошел на цыпочках мимо нар. Всматривался в ряды спавших. Кто из них поднимался? Все спали. Все, видно, показалось ему.
Мкизе снова принялся за работу и вскоре наткнулся на каменное основание, на котором покоился фундамент.
Генри расширил яму и пытался выломать камень по частям, но глыба не поддавалась. Генри, усталый, потный, осмотрелся. Тусклый рассвет проникал в зарешеченное окно. Неужели конец?
Он забросал яму песком, умял его и лег на свою полку. Едва он забылся тревожным сном, как прозвучал подъем.
Наступил день. Когда они собираются передать его истребительному отряду — сразу утром или дождутся ночи?
После поверки Опперман повел его и нескольких заключенных на склад носить ящики с консервами. Выбрав минуту, когда они остались одни, Опперман сказал:
— Уходите сейчас же. Будет поздно.
Генри взглянул на него пристально.
— Ло! Как же уйти? Лезть под огонь часовых?
— Придется пройтись по Калахари. Километров сто — сто пятьдесят. Сейчас отправляемся в каменоломню. В отряде будет на одного человека больше. В лагерь не возвращайтесь. До вечерней поверки не хватятся.
Мкизе не сводил глаз с лица Оппермана: друг или провокатор?
— За каменоломней под сухим кустом я спрятал для вас деньги, воду, консервы. Держите все время на юго-восток.
Мысли Генри приняли решительное направление. Похоже, что охранник говорит искренне. А что ему, Генри, терять?
— Спасибо, Опперман. Надеюсь, встретимся при других обстоятельствах.
Рыжие брови Оппермана поднялись. В глазах хитрые искорки.
— Благодарить не торопитесь. Сначала выйдите из пустыни. Больше ко мне не подходите.
Заключенных строили по пять человек в ряд. Генри, чтобы помочь Опперману, встал в ряд шестым.
Колонна двигалась медленно. Генри смотрел в широкую сутулую спину африканца. Только пройти ворота. А там он сумеет найти дорогу.
Стоя на возвышении, Опперман отсчитывал ряды заключенных, покрикивал:
— Проходи, торопись, проходи!
Вот ряд, в котором шел Мкизе, поравнялся с ним. Генри стиснул зубы. Вечность прошла, прежде чем прозвучало:
— Проходи!
Впереди у ворот — Гофман. Теперь Генри уж не мог выйти из ряда. Он принял решение: если надсмотрщик заметит лишнего в ряду, он прыгнет к нему, вырвет автомат и кинется, отстреливаясь, в пустыню. Если умирать— так в бою. Генри приближался к воротам, спокойный и решительный. Широко поставленные глаза его неотрывно следили за надсмотрщиком. Вот сутулый африканец приблизился к воротам, вот прошел их. Сердце бьется тяжело, сильно. Гофман смотрит внимательно. Мкизе второй от края. Заметит или нет?
И в этот момент Опперман крикнул:
— Сколько должно быть?
— Пятьдесят. — Только на миг повернул Гофман голову, но этого было достаточно. Мкизе уже за воротами. Свежий ветер дул в лицо. Горьковатый запах полыни щекотал ноздри, наполнял грудь радостью. «Вышел! Спасен. Не предал, не подвел Опперман!»
В каменоломне Майкл Тома, худой, оборванный, не отходил от него. В последнее время Генри сдружился с ним. Генри стало стыдно за свое счастье, стыдно, что позабыл о друге. Ведь Майклу тоже грозила смерть. Но если взять Тома с собой, то о побеге узнают сразу. Нет, все же товарища бросить нельзя.
Шепотом сообщил Генри, что произошло. Глаза Тома загорелись:
— И я с тобой, брат.
— Я не знаю, что станет с нами.
— Зато я знаю, что будет со мной, если я не пойду. Ты правильно сделал, брат, что берешь меня. Мы перейдем пустыню. Со мной не пропадешь.
Спустя минуту Генри и Майкл незаметно скрылись за выступом скалы.
У сухого куста нашли рюкзак. Кроме фляги с водой, консервов, спичек и денег, в нем лежали еще пистолет, шляпа и простая — не красная — рубаха. Не обманул Опперман.
Несколько часов, задыхаясь от жары, уходили они подальше от лагеря. Над мертвыми песками Калахари ветер гнал столбы пыли. Прикрытое мутной коричневой занавесью, стояло над головой солнце. Раскаленные песчинки осами кусали лицо. Горячий воздух сушил рот и легкие. Генри и Майкл бежали, увязая в песке, торопливо скатывались по крутым спинам дюн. Иногда пески сменялись каменными равнинами. Раскаленные серые волны в беспорядке громоздились вокруг. Ни травинки, ни кустика.
Под вечер жара спала. Тома выбился из сил, спотыкался, падал. Генри подымал, торопил его.
Наконец решились отдохнуть. Костра не разжигали. Мучила жажда. Выпили по маленькому стаканчику воды.
— Воды и на одного не хватит, — сказал Тома. — Может быть, зря ты взял меня с собой!
— А ты мог бы оставить меня?
— Я только говорю: на двоих этой воды не хватит.
— Дойдем. Дней через пять будем в Иоганнесбурге. Жизнь снова повернулась к нам лицом.
Так говорил Генри Мкизе. Но мог ли он знать, как обернется побег?
Закопавшись в теплый песок, заснули. Часа через два их разбудил лай собаки.
— Они! — Голос Тома слегка дрогнул.
Мкизе сел. Торопливо вынул пистолет, осмотрел его. Билась, металась в голове мысль, отыскивая выход. Усилием воли подавил подступающее волнение. Скрыться в темноте! Но у преследователей собака. Она будет идти по их следу.
— Не стреляй, брат. Они нас прикончат.
Генри поднял глаза на товарища. Майкл Тома, который в Иоганнесбурге один разоружил двоих полицейских, войдя ночью в участок, стал таким осторожным. Или пустыня выпила его волю? Но нужно действовать, и действовать наверняка. Генри стал вглядываться в темноту. Тишина доносила скрип песка под ногами преследователей. Из впадины совсем рядом вынырнули четверо с винтовками за плечами, с собакой на поводке. Собака зарычала, стала рваться.
Генри спустил предохранитель пистолета.
— Если ты выстрелишь — нам конец.
Генри, косо взглянув на своего спутника, сказал сквозь зубы:
— Они и так уложат нас. А что ты предлагаешь?
— Не стреляй. Может быть, возьмут живыми. Раз уж поймали…
— Ну, так в лагере расстреляют. И еще не поймали.
Преследователи, сняв с плеч винтовки, приближались.
Впереди ширококостный невысокий человек с расстегнутым воротом.
Генри целился тщательно — чуть пониже белого треугольника груди. Ствол пистолета плохо виден в темноте. Выстрелил. Охранник споткнулся, пошел боком, медленно, словно сопротивляясь давящей его книзу силе, лег. Грохот кинул остальных на землю…
Ноги беглецов увязали в песке. Позади смутно виднелись двое. Вспыхивали в ночи огоньки выстрелов.
Охранники отставали. Генри уже решил, что им удалось уйти, когда Тома, вскрикнув, коснулся бедра.
— Кость цела, — сказал Генри, осмотрев рану. — Идти можешь?
— Конечно. Теперь убьют, если схватят.
Все глубже уходили они в пустыню. Где-то далеко в ночи были преследователи.
Наступило утро. Две крохотные фигурки упрямо шагали по необъятному царству песков. Тома опирался на руку Мкизе. Поднялось солнце. Пустыня пила влагу из утомленных тел. Когда жара стала невыносимой, сели в тени большого камня. Тома просил воды. Генри дважды наполнял ему стакан. Сам выпил один.
Остаток дня отдыхали.
Проснулись к вечеру. Генри поднялся на песчаную дюну, осмотрелся. Кусты верблюжьей колючки. Редкие акации с плоскими кронами. В лучах заката розовели солончаковые впадины. Вились роем надоедливые мушки мопани, лезли в нос, в глаза, искали влагу.
Но что это? На западе появились двое с собакой на поводке. Генри кинулся к товарищу, с трудом поднял на ноги.
Тома шел прихрамывая. Он терял силы. Его знобило. Под утро он упал и не мог встать.
Рассвело. Они находились на каменистой равнине среди отполированных ветрами невысоких острых пиков. Пустыня словно скалила каменные зубы. В этом похожем на луну мире, кроме них, были лишь враги, идущие по следу. Тома лежал обессиленный. Какая-то мысль точила его. Он пристально вглядывался в Мкизе, словно хотел рассмотреть его получше.
Легли спать. Вечером Мкизе открыл глаза и увидел, что Майкл пытается извлечь флягу с водой из рюкзака. Заметив движение Генри, Тома притворился спящим.
На следующую ночь, уходя от вновь появившихся преследователей, Мкизе, обливаясь потом, нес на себе впавшего в беспамятство Тома. Он спускался в долины, покрытые сухой золотистой травой. Забрел в окаменевший, поваленный тысячи лет назад лес. В одной из пещер в скалах обнаружил огромный каменный топор. Кто, какой великан мог им пользоваться? Они встретили следы каких-то древних поселений. Но воды нигде не было.
На привале Тома начал бредить. Он тяжело дышал и, видимо, умирал.
— Воды, дай воды ты, красный, — сказал он едва слышно.
Генри удивился:
— Что ты говоришь, Тома?
— Дай воды, я ухожу. — Голос раненого был едва слышен. — К черту вас всех, и красных и европейцев. Зачем я ввязался…
— Так ты не…
— Не Майкл Тома.
— А кто же?
— Зачем тебе мое имя? Чтобы отомстить моей семье?
— Я хочу знать, кто послал тебя.
— Дай пить. Я ухожу.
Генри помедлил, потом налил немного воды.
Тот, кто недавно называл себя Майклом Тома, выпил, вздохнул.
— Кто же послал?
— Разве сам не сообразил!
— Зачем ты пошел в пустыню со мною?
Человек долго молчал.
— Я должен был стать твоим другом и войти в ваше Общество свободы.
— Чтобы всех выдать?
— А зачем же еще? Будь все проклято!
— Это ты наблюдал за мною, когда я делал подкоп ночью?
— Конечно. Я бы убежал с тобою.
— А Майкл Тома? Он бы встретил тебя в Иоганнесбурге.
— Мертвый никого не встретит…
— Убили?
— Они, не я.
— Значит, Опперман тоже из секретной службы?
— Мы вместе. В лагере не знают.
Все было ясно. Генри нахмурился, вынул пистолет, сдвинул предохранитель.
Он встретил взгляд своего спутника, усталый, безразличный.
— Стреляй. Сюда. — Он показал себе в ухо. — Не хочу больше жить.
Он закрыл глаза, ожидая выстрела.
Генри не мог решиться. А зачем ему стрелять? Агент особого отдела и сам умрет. Но бросить его здесь тоже неприятно.
Генри долго сидел рядом. Потом лег, задремал. Когда проснулся, человек был мертв.
Генри закопал тело, выпил остатки воды и пошел на юго-восток.
Около полудня он остановился. Жарко горело солнце над головой. В ложе ручья Мкизе сорвал травинку, пожевал. Горькая, сухая.
Из-под ног вывернулся долгоног, похожий на тушканчика. «Как он живет здесь? Рядом должна быть вода». Но воды не было, долгоног месяцами не пил, довольствовался лишь тем, что содержали сухие растения. Мкизе увидел ящерицу, застывшую в неестественной позе. В жилах ее текла кровь, жидкость. Генри подобрался к ней, быстро протянул руку, но схватил раскаленный песок. На глазах ящерица закопалась, словно провалилась.