Уж первый-то знал, о чем говорил. Он сам пришел на свой пост тридцатилетним… Да еще в такую область…
Михайлов… Он окончил тот же институт, что и Рокотов, только на пять лет раньше. Сестра его училась с Рокотовым в одной группе. Была подругой Жанны. Вот и сосватала. Уехал Владимир на каникулы после четвертого курса, за день до этого поссорившись с Жанной, а первого сентября узнал, что Жанна вышла замуж и бросила институт. И укатила с мужем. Глупость какая… Потом ей пришлось мучаться на заочном, прежде чем диплом получила. Что греха таить, отработав в Кривом Роге три года, только из-за нее и приехал сюда… Чтобы рядом быть, хоть иногда видеть. Приехал, встретил… И закрутилась карусель. Еще больше запутался. Требовал уйти от Михайлова, брался сам с ним поговорить. Она соглашалась, что жизнь не удалась. И все жаловалась на мужа.
Разговоров было много. Иногда она даже использовала их в семейной стратегии. Бывало, нет-нет да и раздастся звонок посреди ночи… Слышит Рокотов в трубке плач, крики… И всхлипывающий голос Жанны:
—
Вовка… я к тебе сейчас иду… Вот уже чемодан собрала. Ленку сейчас одену и иду… Ты слышишь, Михайлов? Я ухожу к Владимиру.
Несколько раз он часа по два ждал у своего подъезда. Она не приходила. Потом перестал ждать. Года два тому назад во время одного из последних ее взрывов, в промежутке между криками, посоветовал:
—
Ты успокойся. Сейчас он будет у тебя прощения просить, а я, пожалуй, спать буду… Не возражаешь?
И положил трубку.
У него к ней было странное отношение. Когда-то он чрезвычайно тяжело пережил ее поступок. Потом надеялся на то, что она вернется к нему. Когда приехал в Васильевку, его поразило несоответствие между ней в прошлом и теперешней. Стала она эффектней, красивее… Умело использовала обширный арсенал очарования. Она плакала у него на плече, и ему почему-то показалось, что все ее поведение, начиная от этого плача и кончая признаниями своей ошибки, своей вины за все происшедшее, — в чем-то картинно, в чем-то неискренне. Он долго искал причину: стороной до него доносились слухи, что Жанна флиртовала с заезжим корреспондентом. Он спросил ее об этом, она засмеялась и махнула рукой: «Чепуха». Она перестала быть самой собой, скромной девчонкой в старенькой кофточке, в которой проходила с первого по четвертый курс, которая могла быть и другом и собеседником. Она жаловалась на все: и на отвратительную пунктуальность мужа, и на его демонстративную порядочность, и на скупость. («Ты представляешь, он сам мне выдает деньги на продукты… Каждый день… Он в курсе всех цен… Ужас…»)Она жаловалась на здоровье: в последнее время сердце побаливает, на окружение мужа… Больше всего ей льстило то, что он, Рокотов, остался холостяком, не завел семью. В этом она усматривала залог его беспредельной любви к себе и постоянный источник страха для супруга. Еще бы, в любой момент она может просто перейти к Володьке. Он ведь холост…
Дорошин говорил и говорил, объясняя что-то Михайлову, а Владимир думал о том, что вот все они здесь
хорошо знают друг друга и всем нужно делать одно, в общем-то, дело — и все же разговор даже за рюмкой и тот похож на дипломатические переговоры. Интересы переплелись уже одной переменой его места работы.
Когда уезжали из леса, Дорошин сказал:
—
Вот что, Владимир Алексеевич… Начальство ты сейчас высокое. Не самоизолируйся. Вечерком жду тебя в гости. Жена велела передать, что хочет тебя окрошкой угостить, как раньше бывало.
Рокотов не пришел вечером. Позвонил Ольге Васильевне, извинился. За время его отсутствия в доме все запылилось. Нужно генеральную уборку затевать.
…Да, здесь, под ногами, — руда. Вечное противоречие природы: если хочешь взять одно — уничтожь другое. Сорви с земли этот зеленый ковер — и тогда ты получишь руду. Уничтожь леса, поля, птичьи гнезда… И вон тот соснячок на бугре.
Медленно пошел к машине. Сел за руль. Мотор завелся сразу, легко.
До Красного оставалось километра три, когда он догнал девушку. Шла она споро, помахивая веточкой сирени, сорванной в лесопосадке. В другой руке — сумка. Когда Рокотов просигналил, посторонилась на обочину. Он обогнал ее, затормозил.
—
Садитесь, подвезу.
—
Мне в Матвеевку…
Он подумал о том, что в Красном ждет его в конторе колхоза Насонов. А может, все ж проскочить в Матвеевку? Давно там не был, а Насонов так или иначе, а дождется.
—
Ладно, садитесь.
Девушка как девушка. Лет двадцати с небольшим. Волосы русые. Нос прямой. Ничего особенного. Ишь как садится, будто милость оказывает. Паузу выдержала, чтобы дать почувствовать, что не со всяким сядет в машину.
А где-то в душе другой, насмешливый голос: дескать, давай сочиняй высокие материи. Все просто как велосипед: тебе хочется подольше побыть с этой девицей — и поэтому ты старательно сочиняешь для себя всяческие версии. А она совершенно безразлична к тебе и даже глядит куда-то в сторону.
—
Вы живете в Матвеевке?
—
Да. И работаю.
—
Где, если не очень большой секрет?
—
Не секрет. В больнице.
—
Медсестра?
—
Врач. Сейчас вы скажете, что я так молодо выгляжу, что меня можно принять за юную медсестру… Так? И еще вам хочется узнать, как меня зовут? Так?
—
Так… — засмеялся Рокотов. — Вы прелесть… Как же все-таки вас зовут?
—
Анкета… Значит, так… Вера Николаевна Серегина… двадцать четыре года… член ВЛКСМ… Пока не замужем… Родители…
—
Достаточно… Для начала вполне.
—
А конца не будет.
—
Зачем же так резко, Вера Николаевна?
—
Значит, вы из интеллигентов. Пока свидания не назначаете. Через несколько минут, когда доставите меня на место, вы гордо уедете на своем броневике. Потом, спустя неделю, а может быть, и две… это в зависимости от вашей нервной системы, вы нарисуетесь под окнами больницы. Окажется, что начальник, которого вы возите, по делам приехал в колхоз и вы решили воспользоваться этой оказией, чтобы просто повидать старую знакомую… Потом вы пригласите меня покататься… кругом же такие чудесные места… вот, а дальше все зависит опять же от того, в какой степени мы умны… Возможный вариант: давайте я свезу вас в райцентр. Вы там сможете походить по магазинам. Или: я могу свозить вас даже в Славгород… Только это в воскресенье… Я с шефом поговорю, чтобы он разрешил, и тогда… Где вы живете, кстати? Вот так, на мой взгляд, будет выглядеть дальнейшее.
Рокотов хохотал. Слезы наворачивались ему на глаза. Он мотал головой от восторга.
—
Смотрите вперед, — сказала спутница. — По моему, вы слишком эмоциональны.
Он перестал смеяться и вдруг, неожиданно для себя, сказал:
—
Слушайте, а если серьезно… Когда вы освобождаетесь? Я заеду за вами.
Она глянула на него насмешливо:
—
Решили напрямик… Правильно, Меньше церемоний. Я занята.
Я спрашиваю, когда вы освободитесь?
Поздно. В половине одиннадцатого.
—
Я приеду. Где мне быть?
—
Может, хватит? Пошутили — достаточно, а?
—
А если я не шучу?
Машина катилась по улице Матвеевки, и Рокотов понемногу сбавлял и сбавлял скорость. Вывернулся из-за: угла трактор… Владимир затормозил, а парень в майке, сидевший за рулем трактора, сделал ему знак пальцем у виска и, поравнявшись, заорал:
—
Глядеть надо!..
Вера смеялась. Рокотов сокрушенно покачивал головой. Она сказала:
—
Вон туда, к скверику…
Когда она выходила, он придержал ее за руку:
—
Я приеду.
Жду
вас в половине одиннадцатого на этом же месте.
Она посмотрела ему в глаза, пожала плечами:
—
Ждите… — и ушла к воротам больницы.
Рокотов посидел несколько минут, не двигаясь. Оседала пыль, поднятая колесами автомобиля. Дребезжа звонком, прокатил мимо мальчишка на трехколесном велосипеде. Женщина-почтальон у ворот дома напротив крикнула во двор:
— Баба Люба… Газетки возьми…
Старушечий голос отозвался сразу же:
—
Иду… иду, Катя. Ты положь-то на скамейку.
Тротуары из бетонных плит, хорошие добротные до
ма… Заборы разных цветов. Матвеевка. А под ней, всего лишь в ста пятидесяти метрах, лежит руда… Огромное количество руды, которая так нужна стране.
А ведь Насонов ждет. Что же он прохлаждается? Дел невпроворот…
Он резко сдернул машину с места,
6
—
Земля здесь золотая, — сказал Насонов, — золотая, право слово. В самые засушливые годы по двадцать три центнера с гектара зерновых берем… Это по кругу… А коли все по-хорошему, так и за тридцать центнеров… Обидно, Владимир Алексеевич, вот что…
К примеру, переселяться… Ведь коллектив разгон
яем?..
Разгоняем. Чего уж тут красить словом дело. Соседи наши тоже своего череда ждут… И «Победа», и Имени Горького, и Сосновский совхоз. Ежели землю не
под карьеры возьмут, так под электрометаллургический… Слыхали, что в наших краях его строить будут? Дело, конечно, важнейшее, любому понятно. А вот мне колхоз наш жалко… После войны здесь головешки одни остались… Все на горбу поднимали. Я тогда парнем был, помню. Хоть клуб возьми, хоть больницу… На последние шиши в свое время строили. А теперь псу под хвост. Люди-то, конечно, в город переберутся… И опять, ну что человеку делать, коли он всю жизнь в животноводах проходил? К делу этому всей душой прикипел… А его на завод… А он там не в привычку…
Идут они с Рокотовым по полю. Газик на обочине, а следом — председательская «Волга» приткнулась.
—
Ночами, понимаешь, не сплю… Горько, и все… Вроде и жизнь впустую прожил. А она-то, земля, бессловесная… С ней что хошь твори. Молчит.
—
Колхоз не сразу ликвидируется… Вначале Красное с окрестностями, а потом уже Матвеевка… Это лет через десяток… Остальные земли отойдут к соседним хозяйствам… Вы понимаете, прямо под вашими селами выход руды. Ну, километров на шесть к речке построились бы в свое время — и остались бы в стороне.
—
Тут уж в стороне не останешься, — сказал Насонов, — все одно рано или поздно прижмут. Вон в «Победе» как? Вроде и далеко от них и карьер и ГОКи, а жизни нет. Все поля дорогами переполосовали. Коммуникации. Скоро у Колыванова, говорят, очистные строить начнут. Вот тебе и все. Да самое-то обидное, что лучшие земли забирают. У меня вон в Кореневке если б забрали земли, так перекрестился бы с радости. Одни овраги. Скот там пасем. Так нет, самое лучшее берут… Да еще села под снос.
Хитер мужик. Нет-нет да и бросит взгляд, чтоб поглядеть, как его слова действуют. Да только на лице у
Рокотова ничего не прочтешь. Дорошинский выученик. Насонов уже с соседями-председателями перемолвился! ежели первый секретарь в районе инженер, видно, сель
ское хозяйство теперь под корень. Таких штук понастроили. Только при одном горно-обогатительном комбинате водохранилище на полторы тысячи гектаров… И то расширять собираются.
Целый день возит Насонов первого секретаря по колхозу. Специально ковырял фундамент Дворца куль
туры, чтобы показать: на века строили. Фермы показал, школы в обоих селах. Предложил было заехать в больницу… шутка ли, на сто коек отгрохали, четырех врачей держим, парк, понимаешь, насадили, чтобы больной труженик побольше кислорода вдыхал… И все это под корень? Больницу осматривать первый секретарь отказался, причем торопливо как-то… Не понял ничего Насонов, но на всякий случай решил еще попробовать эту мозоль у Рокотова. Опять предложил глянуть хоть глазом на больницу. И сразу же глаза у шефа округлились от злости. Резко оборвал. Чего-чего, а характера у него хватает. Ясности в этом вопросе у Насонова не осталось, решил подумать на досуге: чем же так не ко двору Рокотову больница? Проголодался? Не может быть. Совсем недавно обедали в закутке колхозной столовой. Шикнул на повариху, когда вел умываться начальство, чтоб тащила все самое лучшее. От рюмки Рокотов отказался: и опять тут поневоле сравнишь его с Логуновым. Тот спуску не давал, когда за дело, а рюмку с председателем не брезговал пропустить.
Дело уже шло к восьми вечера. Была одна мысль у Рокотова, и для того чтобы уточнить кое-что, потребовал он у Насована карту угодий колхоза. Заехали в правление. Засел первый секретарь за карту, а председатель стой около него чурбан чурбаном… Хоть бы сказал, в чем дело. Сопит, и все. Еще брови хмурит.
—
Ну-ка, кореневские пастбища…. ну овраги, очертите… Сколько здесь гектаров будет?
Насонов кинулся к карте и начал черкать:
—
Вот тут… тут и сюда… Да кругом тыщи четыре гектаров… Земля, коли есть, так сплошной мел… Ни шута не растет, а на колхозе числится: угодья.
Ай да секретарь… Никак задумал?.. Еще Дорошину пытался всучить эту земельку Насонов, да тот сразу отыгрался: ты что, дескать, государство надуть норовишь? Это тебе не на колхозной ярмарке торговаться…
—
Карту возьму, — сказал Рокотов, — потом верну… До свиданья.
Он вышел из правления, а Насонов торопливо поспевал за ним, чуть ли не бегом, прикидывая: а вдруг получится? Ну может же такое чудо статься?
Рокотов сел в машину, торопливо пожал руку Насонову и укатил, оставив председателя в чувствах неопределенных: как оно еще повернется? Если будет решение исполкома об отчуждении, считай, что все. Потому что
ив области решат, и в Москве утвердят. Без Москвы оно, конечно, ничего не выйдет, и можно будет еще и с жалобой туда поехать, да только коли на месте решат… Одна надежда на бумагу, которую всучил в свое время Дорошину. Да только за трюк этот может такое нагореть. Ох, боже ж ты мой…
А Рокотов гнал машину так, будто по меньшей мере судьба человечества решалась. Сейчас ему нужно было увидеть Саньку Григорьева, нынешнего главу «могучей кучки» дорошинской… Только бы застать его в кабинете и глянуть на геологическую карту района… Что там,
вКореневке? Какие выходы? На какой глубине?
Окна в кабинете отливают багрянцем. Солнце садится. Затормозил у самого крыльца, выключил мотор.
Быстро вошел в прихожую. Вахтерша тетя Варя сбросила со лба на нос очки, руками всплеснула:
—
Владимир Алексеевич… чего ж так-то поздно?
—
Григорьев у себя?
—
Там… И сам тоже у него…
«Сам» — это Дорошин. Что ж, тем лучше. Через три-четыре ступеньки Рокотов взлетел на третий этаж, пробежал по коридору, рванул дверь комнаты, которую с легкой руки Дорошина называли «мыслительной». Так и есть, все на месте… И Дорошин, и Санька, и Петя Ряднов… в общем, друзья-единомышленники… В сборе.
—
Тра-та-та… — пропел Санька, — само начальство… Команду почему не подаешь, Ряднов? В кои века эта скромная келья видала умы, которые не испугались даже лестницы, имея персональный лифт…
—
Юродствуешь? — спросил Рокотов. — И вообще, отдай циркуль. Я его здесь забыл, а ты уже просто — напросто приласкал… Любитель чужих вещей.
Санька хихикнул:
—
Не приласкал, а оставил в качестве сувенира. Когда теперь возможность выпадет накоротке с начальством пообщаться? Небось в приемной у Владимира Алексеевича насидишься?