Командный состав полка, выступившего на войну, был следующий:
Командир полка, всеми нами любимый и глубокоуважаемый полковник Константин Константинович Отрыганьев.
Командир 1‑го батальона – георгиевский кавалер, участник Японской войны – подполковник Борзинский.
Командир 2‑го батальона – подполковник Сацукевич.
Командир 3‑го батальона – подполковник Симоненко, георгиевский кавалер Японской войны.
Командир 4‑го батальона – подполковник Красиков, переведенный из 105‑го Оренбургского полка.
Начальник хозяйственной части – подполковник Войцеховский.
Подполковники Байков и Гензель – при штабе корпуса.
Полковой адъютант – штабс-капитан Цихоцкий.
Командиры рот:
1‑й – капитан Епикацеро.
2‑й – капитан Пясецкий.
3‑й – капитан Кемпинский.
4‑й – капитан Комарницкий.
5‑й – капитан Пузиновский.
6‑й – капитан Гарныш.
7‑й – капитан Серебренников.
8‑й – капитан Костомаров.
9‑й – капитан Трипецкий.
10‑й – капитан Цитович.
11‑й – штабс-капитан Баллод.
12‑й – капитан Соловьев.
13‑й – капитан Барыборов.
14‑й – штабс-капитан Сазонов.
15‑й – капитан Гедвилло.
16‑й – капитан Успенский.
Пулеметной команды – штабс-капитан Страшевич.
Нестроевой роты – штабс-капитан Приходько.
Проводить полк на войну и помолиться за него явились все семьи и знакомые офицеров, сверхсрочных подпрапорщиков и унтер-офицеров и много народу. На аналое положен принесенный из полковой церкви большой позолоченный образ Святого Великомученика Димитрия Солунского, покровителя 106‑го Уфимского полка и образ Уфимской Божией Матери в ризе, чудной работы из жемчуга, поднесенный нашему полку от города Уфы в день сотого юбилея.
Полковой священник, заслуженный протоиерей отец Василий Васильевич Нименский уже облачился.
Командир полка поздоровался с полком. Команда: «На молитву – шапки долой, певчие перед полк», – и начался молебен.
Много повода для толков и суеверий дало случайное падение полкового образа с аналоя во время молебна, причем разбилось стекло киота. Недобрая примета, в действительности, на войне оказалась для полка роковой!..
Прекрасное слово о мужестве и небоязни смерти произнес наш полковой священник, всеми уважаемый пастырь. При целовании креста он всех офицеров и солдат окропил освященной водой.
Затем горячее слово командира полка, напомнившего о присяге, о любви к царю и Родине, «ура», оркестр играет «Боже, царя храни»! У многих на глазах слезы в эту торжественную минуту. Сейчас же после молебна полк двинулся к вокзалу.
Прощание с семьей. Жена благословила меня и повесила на шею образок Остробрамской Божией Матери, зашитый в ладанке. Я глубоко верю, что с молитвой я спасен был во многих боях. Помню слезы ее и моих трех детей: двух сыновей – кадетов Полоцкого корпуса (каникулы еще не окончились, и они были дома) и дочери – гимназистки пятого класса Виленской Мариинской гимназии. Как тяжело было с ними расставаться! В последний раз я благословил их, поцеловал жену и дочь, вскочил на коня и догнал роту. Мальчики мои провожали меня до самого вокзала, идя рядом со мной и с ротой. Я ехал верхом на Янусе – полукровке.
В образцовом порядке совершилась посадка полка в вагоны: ведь столько раз учили мы роты этому в мирное время!
Последнее прощание, последний свисток кондуктора, как эхо – отклик паровоза и… прощай, Вильна – красивая столица Литвы! Прощай, славный город Гедимина, где прошла почти вся моя жизнь: детство, юность и мужество!.. Как в калейдоскопе промелькнули воспоминания: детства, ученья, юнкерства, производства в офицеры, мои увлечения сценой, женщинами, любовь, женитьба, семья, дети… служба…
Что-то дальше будет?! И колеса под вагоном мерно выстукивали, словно повторяя вслух мои мысли: «Что-то будет? что-то будет?» Проехали станцию Ораны, где всегда в буфете можно было скушать необыкновенно вкусные пирожки, а сейчас на этой станции стояли три воинских поезда, ожидая своей очереди отправления, и к буфету трудно было добраться. Из Оран свернули на станцию Артиллерийскую и далее на станцию Симно, куда прибыли 25 июля.
Окрестности Симно были пунктом средоточения всей 27‑й дивизии; авангард же (105‑й полк) уже занимал в это время город Кальварию, а части кавалерии двинуты были на германскую границу.
Симно – небольшое местечко с красивым озером. Здесь полк выгрузился и расположился по хатам и сараям, причем сейчас же было к западу выслано сторожевое охранение: усиленные заставы и дозоры.
II. Первый бой – Сталупенен
Усиленное патрулирование в сторону немецкой границы продолжилось, но о противнике сведений не поступало, и полк простоял здесь неделю. Эта неделя не пропала даром. Мы усиленно, с утра до вечера, занимались со своими ротами рассыпным строем и полевой службой. Крайне необходимо было «подравнять» боевую подготовку запасных под своих кадровых. А особенно «приналечь» на стрелковые боевые упражнения (с учебными патронами), как наиболее приближающиеся к боевой обстановке, а также на обучение штыковому бою с преодолением препятствий и т. п.
Наконец получен был приказ 1‑й армии: 1 августа начать наступление к немецкой границе, не ожидая концентрации и даже окончания мобилизации некоторых частей, как, например, нашей тяжелой артиллерии, потому-то в первых боях она у нас и не участвовала. Объяснялась такая спешка тем, что в это время на западном фронте немцы обрушились на французов; последние просили нас скорее отвлечь на себя силы немцев.
Таким образом, наша дивизия двумя походными колоннами, с раннего утра 1 августа, двинулась через Кальварию в район южнее Вержболово. Шли три дня, делая по 25–30 верст в день. Конечно, для запасных солдат, отвыкших от походов, путь этот был тяжелый, тем более что, придя на ночлег, многим приходилось не спать, а идти в сторожевое охранение: заставы, посты и дозоры.
Помню эти тревожные ночи, когда, зорко вглядываясь в ночную даль, нервно ожидаешь противника. Мои унтер-офицеры и солдаты шутками и смехом поддерживали бодрость запасных. Поверяя этими ночами свои посты и заставы, я ни разу не находил спящих: все понимали (хотя о противнике точных сведений еще не было) серьезность обстановки.
Наконец, 3 августа, вечером, мы подошли к германской границе и в первый раз услыхали справа, вдали, орудийную канонаду: это наша кавалерия вела бой с немцами у Вержболово. Полк остановился.
Поздно вечером получен был первый боевой приказ: 3‑му корпусу четвертого утром, с рассветом, вторгнуться в Пруссию, на юг от Сталупенена. Нашей 27‑й дивизии приказано взять местечки Герритен и Допенен. В частности – нашему полку взять Герритен.
Поздно вечером, часу в одиннадцатом, мы, офицеры 4‑го батальона, собрались в одной хате и читали этот приказ, отмечая у себя в полевых книжках и на картах направление для атаки каждой роте; роты в это время отдыхали, многие, быть может, последним сном, набирая сил для грозного утра! Настроение у нас, офицеров, было приподнятое, бодрое.
Помню в эту ночь шутки убитого на другой день штабс-капитана Михаила Константиновича Попова. Участник и герой Японской войны, русский всей душою, всегда веселый и остроумный, он органически ненавидел немцев; всегда возмущался их засильем в русской армии, особенно на ее верхах.
Вспоминается по этому поводу случай на смотру в 105‑м пехотном Оренбургском полку, когда на вопрос инспектора пехоты генерала Зарубаева: «Кто у тебя начальники?» – солдат начал называть следующие фамилии: «Командующий округом – генерал фон Фрезе. Корпусной командир – генерал Ренненкампф. Начальник дивизии – генерал-лейтенант Флейшер. Командир бригады – генерал-майор фон Торклус», – и когда солдат сказал: «Командир полка – полковник Российский», – то генерал воскликнул: «Слава Богу, хоть один есть российский!»
Штабс-капитан Попов не стеснялся где только можно ругать немцев, даже в присутствии командира полка из немцев полковника Беймельбурга. Во время тактических занятий, когда в полковом офицерском собрании собирались все офицеры, он в присутствии того же полковника Беймельбурга читал заранее вырезанные им из «Нового времени» сатирические стихи на немцев или полные сарказма статьи против немцев талантливого Меньшикова. Конечно, это ему не прощалось: Беймельбург не аттестовывал его для командования ротой, несмотря на то, что это был заслуженный офицер, отличившийся в боях с японцами.
Придя в нашу хату, «Мишель» шутя начал пророчествовать, что сулит война каждому из нас. Капитану Барыборову сказал, чтобы тот не ел сейчас так много (тот аппетитно ужинал), потому что, если ранят в живот и желудок переполнен пищей – смерть неминуема! Барыборов засмеялся, но есть перестал. Одному капитану сказал, что будет генералом и т. д. А когда мы спросили его, что даст война ему, он серьезно сказал: «Деревянный крест, потому что в Японскую войну я не получил его».
Действительно, всего через семь-восемь часов он был первым из офицеров полка убит в бою! Капитан Барыборов был ранен в живот, но выжил. Остальные предсказания его не сбылись, да и не помню их всех.
Некоторые из нас обменялись своими домашними адресами, чтобы скорей дать знать родным офицера в случае смерти последнего. Несмотря на утомление, мало кто из нас спал в эту ночь.
4 августа в четыре часа утра полк поднялся и в полутьме построился в походную колонну. Высланы вперед походные заставы и дозоры. 27‑я дивизия двинулась в направлении Будветчен, Герритен и Допенен двумя колоннами: правая – наш 106‑й полк, левая – 105‑й полк, справа – боковой авангард – 107‑й полк с половиной всей артиллерии дивизии; 108‑й полк шел сзади в резерве, за левым флангом. Соседняя справа 25‑я дивизия держала направление на Сталупенен, а соседняя слева (по заданию) 40‑я дивизия застряла где-то сзади далеко, что заставляло сильно беспокоиться штаб дивизии, находившийся в это время в деревне Матлавке.
В таком порядке дивизия переходила границу. Мелькнули пестрые пограничные столбы с двуглавыми русскими и, далее, с одноглавыми немецкими орлами.
Солнце давно поднялось, было часов девять утра. На малом привале офицеры закусывали чем Бог послал; шутили, что уже идут усиленные суточные деньги, так как границу перешли, Россия уже позади.
Солдаты наши с изумлением смотрели на немецкие уютные крестьянские усадьбы с черепичными крышами и красивые шоссе, везде обсаженные фруктовыми деревьями. Удивлялись, что висят фрукты и никто их не трогает! Жителей нигде не было видно, ни одного человека.
И вот, когда наш полк стал спускаться в долину и подходить к деревне Платен, тишина сразу огласилась немецкими орудийными выстрелами, в воздухе над рядами нашего полка начала рваться немецкая шрапнель, а далеко позади и «чемоданы», как мы прозвали снаряды тяжелой артиллерии.
Полк быстро стал переходить из походного движения в боевое. 3‑й батальон выслал цепи и быстро продолжал движение вперед. 1‑й, 2‑й и 4‑й батальоны не трогались и стали в резерве. Артиллерия выехала на позицию и открыла огонь, пулеметы тоже. Бой начался.
А утро было такое прекрасное! Яркое солнце, ясное, безоблачное небо, пестрые цветы на лугах, сонное жужжание осы, высокая рожь с васильками, среди которой очутился наш батальон и… режущие звуки шрапнели, свист и вой гранат, звуки летящих пуль, такие ласковые, певучие, тонкие: «ти‑и, ти‑и…» (а ведь главные потери в бою от них!), «таканье» пулеметов и потрясающие всю окрестность взрывы «чемоданов»! Какой контраст!!!
В этот момент среди полка явился со святым крестом и Евангелием наш полковой священник – престарелый о. Василий Васильевич Нименский. Спешно, спешно прикладывались к святыням православные воины, и каждого он окроплял святой водой, напутствуя ободряющими словами. Ушедшие же вперед цепи он издали осенил святым крестом. Это была невыразимая картина!
Между прочим, в конце боя 4 августа о. Нименский со своим церковником в темноте сбились с дороги, попали в Сталупенен, здесь переночевали, но наутро были захвачены немецким разъездом в плен.
Позднее, уже в 1922 году, этот почтенный старый протоиерей не побоялся в Петербурге выступать на политических состязаниях о вере с безбожниками-коммунистами (тогда еще большевики это допускали) и, обладая громадной научно-духовной эрудицией и ораторским талантом, громил большевиков с полным успехом. О дальнейшей его судьбе не знаю.
Продолжаю.
Приказание – «4‑му батальону перейти в наступление левее 3‑го батальона». Я рассыпал свою роту в цепь, правее меня – цепи 13‑й и 14‑й рот, 15‑я рота – в резерве.
И вот, как только мы поднялись на гору с тремя соснами и наши цепи открыли огонь по немецким окопам на опушке, немцы засыпали нас ружейным и пулеметным огнем. Здесь произошло внезапное замешательство: упал на самой горе раненный в живот командир 13‑й роты капитан Барыборов; послышались стоны и крики еще нескольких раненых солдат. 13‑я рота заколебалась, залегла на самой вершине горы, а главное, почти прекратила огонь… и вот, в это время является заместитель выбывшего из строя командира роты, штабс-капитан М. К. Попов.
Как сейчас вижу: выходит «Мишель» вперед перед ротой, берет ружье у ближайшего солдата и громко кричит: «Что вы, братцы, чего испугались? Немца?! Да он сам вас боится! Стреляйте, не прячьтесь! Смелее! Смотрите, вот как надо бить его!» Прикладывается, прицеливается и стреляет стоя. Вся рота как один открывает огонь! И в этот момент немецкие пули поражают героя, и штабс-капитан Попов, держа ружье наизготовку, падает навзничь как подкошенный. Какая красивая и завидная смерть! Вечная ему память!
Командир батальона подполковник Красиков командует: «Роты, вперед», – и цепи, несмотря на сильный огонь, по нашим командам: «Цепи, вперед, бегом», – быстро двигаются вперед, словно на учении, даже не окапываясь на остановках.
Вспоминаю мое личное впечатление и самочувствие в этот первый момент боевого крещения. Враг не виден, но огонь его ужасен: сверху сыплются осколки рвущейся шрапнели, с каким-то особенным блеянием звучащие в воздухе (подполковник Соловьев по этому звуку прозвал их «козодуями»), нежные, жалобные звуки летящих и больше всего разящих пуль, свист и вой гранат, разрывающихся при ударе с особенным треском! Огромные фонтаны земли, камней, песку и дыма от взрыва «чемоданов», крики и стоны раненых, корчи и агония умирающих…
И вот чувство ужаса и страха смерти невольно овладело мною! Мысленно я прощался с жизнью и исступленно молил Бога (вот когда ярко вспыхнула вера!), если на то Божья воля – сразу отнять мою жизнь, чтобы не мучиться тяжелораненым…
Но вот мы перебежали на новую позицию… Нужно скорее открыть огонь, указать взводным цели и напомнить о прицеле, пополнить патроны и т. д. Значит, предаваться страху некогда, да и чисто эгоистическая мысль, что вот, я остался жив – так Богу угодно, – поддерживает мою бодрость…
Направление, согласно заданию, я дал своей роте на левую опушку деревни Герритен, но у самого Герритена большие проволочные заграждения, волчьи ямы и даже рвы, наполненные водой, остановили нас… Очевидно, немцы, ожидая нас, хорошо приготовились. Много здесь потеряли мы убитыми и ранеными, пока преодолели эти препятствия: ножниц для резки проволоки было в ротах мало.
Но, вообще, наше быстрое продвижение вперед к этим проволочным заграждениям, а главное – фланговое движение и огонь цепей Троицкого полка, заставили немцев бросить свои окопы у Герритена, и наши цепи, преследуя отступающего противника огнем, ворвались в Герритен. Здесь завязался уличный бой. Немцы, не выдержав штыкового боя уфимцев, очищали дома и улички селения. Фланговый огонь троицких цепей, наступавших с юга в обхват Герритена, довершил наш успех, и Герритен был взят нашим полком.
Как полагается, пробежав селение до его западной, холмистой, опушки, мы залегли и открыли огонь по отступающим немцам. Я оглянулся назад. Как приятно было сознавать этот первый успех захвата позиции врага! В двенадцать часов тридцать минут было послано донесение о взятии Герритена.
Командир 4‑го батальона дает ротам направление вдоль шоссе, для движения далее. Сам подполковник Красиков, скомандовав: «4‑й батальон, вперед», – выходит открыто на шоссе среди своего батальона, но в это время немецкая пуля ранит его в ногу. Сделав тут же, при помощи санитара, скорую перевязку, он не оставляет строя до конца боя.
Немцы в это время особенно усилили огонь своей артиллерии. При нашем дальнейшем наступлении их артиллерия начала стрелять японскими «шимозами», начиненными ужасно противными удушливыми газами с дымом серо-зеленого цвета. В дальнейших боях этих «шимоз» мы не видели.