И бедный находил утешение в мире загробном, а богатый не имел надежды проскользнуть в игольное ушко. Я снова стал писать, и прилично зарабатывать.
Я полюбил и женился. Я вернул пропавших детей. И, в целом, вернул душевное равновесие. О Словаре я не вспоминал, пока он сам о себе не напомнил.
НАДО ПОГОВОРИТЬ
Словарь позвонил мне за полночь.
И он был навеселе. То есть, мрачный, как погорелец.
- Надо поговорить, - сообщил он твердо, но не четко.
- Валяй, - согласился я без особенного энтузиазма.
- Не по телефону.
- А как?
- Через два часа, - прошептал Словарь еле слышно. - У метеостанции «Текстильщики».
- Пошел ты в жопу, - отозвался я в надежде, что он обидится. Словарь не обиделся. Словарь остался, сдержан, многозначителен и печален:
- Промедление смерти подобно.
- Черт с тобой. Водителя вызову. Диктуй свой адрес.
- Отставить водителя - в голосе Словаря прозвучала давно забытая командирская нотка. - Водители суки. Если узнают, всем хана.
Подо всеми он мог иметь в виду кого угодно. Возможно, многих людей, включая удмуртов и чувашей. Удмуртов мне стало жаль. Моя мама из удмуртов.
- На попутках добирайся, - Словарь, между тем, продолжал инструктаж. - Адрес метеостанция «Текстильщики». Выход к эстакаде. И запомни: через два часа, не раньше.
- Сволочь ты, - бросив трубку, я стал одеваться. Двадцать пять лет беспорочной дружбы требовали принести себя в жертву пьяному разговору по душам.
«Принесу, и забуду к чертовой матери, - думал я, натягивая джинсы. – Сколько ему требуется? Хорошо, если долларов двести на пару недель. Если двести, тогда он точно больше не позвонит». Я вышел дворами на проспект и поймал такси. Через два часа я стоял у метро «Текстильщики». Курил минут пятнадцать. Полторы сигареты выкурил. Оказалось, Словарь явился раньше на полчаса. Из-за киоска он высматривал, нет ли за мной постороннего наблюдения. Враги запросто могли притаиться в темноте, и Словарь терпеливо ждал, у кого нервы первыми сдадут. Первыми нервы сдали у меня. Бросивши окурок в цилиндрическое устройство, я отправился было на поиски частника. Словарь мигом покинул укрытие, перехватил меня за руку и вывел из-под огня.
- Куда ты полез на самое освещенное место? – озираясь, он достал одноразовую зажигалку. - Ну, и нервы у тебя. Стальные, бля буду.
Видимо, зажигалка один раз уже горела, потому что больше Словарь зажечь ее не смог. Даже в сумерках глазные белки Словаря казались мне красными.
Его паранойя меня уже достала, и я хотел поскорей все кончить.
- Сколько тебе? Две сотни хватит?
- Не в бабках суть - Словарь плюнул под ноги, стихийно обозначив свое отношение ко всему, что ниже Словаря.
- А в чем? – удивление мое было неподдельным.
- Поговорить надо.
- Валяй, - мне стало понятно, что разговора по душам не избежать.
- Не на улице, - Словарь кивнул на пришвартованную метрах в пятидесяти грязную автобусную коробку.
- Пить отказываюсь, - сразу предупредил я Словаря.
Но он уже быстро шагал к автобусу.
- Приют странника? Ты живешь в нем? Или работаешь?
Молчание. Условный стук в переднюю дверь. Автобус оказался нашпигован сомнительной публикой. Дюжины три отщепенцев, разбросанных по салону, дремали, выпивали, и закусывали. Ватага бичей о чем-то яростно спорила на заднем сиденье. Я остановился рядом с двумя старухами, прикорнувшими за отсеком водителя. Старухи, похоже, недавно вылезли из могилы. На коленях они держали по здоровой авоське с имуществом. Зловонный запах, исходивший от них, похоже, народ не беспокоил. Чувствовалось, что народ собрался в автобусе приспособленный. Водитель, застеливши баранку схемой дороги, что-то помечал на ней сложным карандашом. К простому карандашу еще было изоляцией прикручено какое-то подобие циркуля.
- За двоих, - Словарь протянул ему сторублевку.
Водитель принял деньги, и снова стал прокладывать маршрут.
- Что значит «за двоих»? Лично я никуда не еду, - развернувшись к дверям, я собрался, было, выйти на чистый воздух. Но двери уже захлопнулись, точно беззубые челюсти с резиновыми присосками. Водитель, прежде которого я рассмотреть не успел, обернулся ко мне. «И третье животное имело лицо как человек», - вспомнил я тотчас Откровение.
- Sich anschnallen! – рыкнуло из мембраны динамика Животное. - Всем касается!
Автобус вздрогнул и рванул к железнодорожному переезду.
- Открой дверь, скотина! – крикнул я, ударившись о пластиковую стенку, разделявшую меня и Животное.
- Засохни, - посоветовал Словарь, падая на кондукторское место. – Он глухой.
Было жарко, и Словарь снял куртку с погончиками. Никаких знаков отличия, кроме пары медных заклепок, на погончиках не имелось. Наивно верить сержанту, потерявшему знаки отличия.
- Требую ссадить меня на первой же остановке! – обратился я как можно громче в слуховое окошко Животного. В ответ оно энергично закивало обсаженным рыжею щетиной подбородком. И я более-менее успокоился.
- Мне скоро сходить, – напомнил я Словарю. – Выкладывай, что там у тебя накипело.
- Не здесь, - отозвался Словарь. – На конечной выложу.
- Я на следующей остановке сойду.
- Следующая будет конечная.
- Ты так думаешь?
- Я так знаю, - Словарь вытащил из кармана брюк початую бутылку водки «Rosstof», которую прежде я отчего-то не заметил. - Расслабься. На сухой желудок трудно соображать.
- Оно меня слышало, - по летящему за окном ландшафту я определил примерное направление. - На Грайвороновской сойду.
- Не в том роде, - возразил Словарь. - Это он. И он глухой как воротник.
Искоса глянул я на Животное. Оно продолжало энергично кивать, вращая руль на повороте. И тогда я заметил, что Животное в наушниках.
- Как же оно музыку слушает? - Я все еще пробовал отыскать в происходящем здравый смысл.
- Инженеры человеческих душ. Куда там, - Словарь отпил из горлышка и криво ухмыльнулся. - Ты не понял, дружище. Душа у него поет. А дебильники он для вдохновения в уши втыкает. По системе Станиславского.
Я понял. Что такое вдохновение, мне, слава Богу, известно. Я знаю, как это происходит, когда слова сами несутся на бумагу. И система здесь не при чем. Хотя Станиславский действительно пробовал отмычки подобрать к тому, что именуется вдохновением. Набор воровских инструментов. Сначала один ключик, потом следующий, и следующий. И Сезам открылся. Ты уже в шкуре героя. Но, поверь, читатель, героизм в моем положении был неуместен. И это я тоже понял. Понял и сдался. Я сел напротив Словаря.
- Когда конечная? – спросил я, перехватив у него бутылку.
- Хрен его знает, - Словарь выхватил из-за пояса узкий газетный кулек с тыквенными семечками. - Впадина скользит. Час езды, полтора. А когда и все четыре.
«Ты не удивишь меня, Словарь, - ожесточенно подумал я, размешивая содержимое бутылки. - Не получится. Не заинтригуешь ты меня. Не дождешься ты от меня больше вопросов. Я многое в жизни повидал. Вот почему я допускаю существование всего, что ни есть. Даже пуговицы от плаща где-то в недрах моей квартиры».
- За разоренный дом, - я приложился к бутылке и выпил ее до дна.
- Закусывать будешь? - Словарь ткнул мне под нос кулек.
- Нет.
Словарь обиделся и отвернулся к окну. Жаль, что поздно обиделся. Оба скунса, загримированные под старушек, свернули шеи в мою сторону как по команде.
Я сдал им пустую посуду. Я извлек мобильный телефон с твердым намерением дозвониться жене. Соврать ей что-нибудь правдивое. Ложь она чувствует за версту. Но и соврать не случилось. Мы были вне зоны покрытия. Изучая слово «поиск» на фоне божьей коровки, я задремал. Очнулся я, когда уже рассвело.
За окном пролетали нанизанные на проволоку деревянные столбы, точно костяшки на счетах. Словарь, запорошенный лузгой от семечек, пел сонет Шекспира и аккуратно зачесывал назад поредевшие волосы. «Оставь меня, но только не теперь», - вытягивал он тенором. «Раньше бы тебя оставить, гаденыша», - подумал я с тоской, и заново проверил мобильную связь.
Телефон уже успел разрядиться.
- Ну, и где мы?
Словарь оборвал следующий куплет, подул на расческу и упрятал ее в поместительный карман штанов, оттопыренный чуть выше колена.
- Мы в дороге. Держим путь. Впадину догоняем.
- Извращенец! – волна праведного гнева захлестнула меня, и выкатилась наружу. - Ты хоть представляешь, что моя жена с ума уже сходит?
Меня одолевало желание выкинуть Словаря из автобуса. Но я не мог выкинуть его даже из головы. Я встал и, кое-как сохраняя равновесие, дошел до лобового стекла. Автобус под управлением глухого Животного несся на бешеной скорости в сплошном потоке транспорта. Машины забивали весь обозримый горизонт. “Полос двенадцать, не меньше, - определил я навскидку. - Нет из Москвы такого шоссе. И не скоро будет. Оптические фокусы. Словарь, каналья, паленой водкой угостил». Не сбавляя оборотов, автобус вдруг нырнул в кювет и сразу взлетел на грунтовую дорогу. Сначала я упал на лобовое стекло, а потом уже на спину, и проехал до задней площадки, где меня охотно приняла ватага бичей. Один, жилистый, заломил мне руки за спину, а второй выдернул из бушлата напильник, заточенный до блеска.
- С резьбы слетел, баклан? - он осклабился и взмахнул холодным своим оружием. С моего зрелого детства я знаю, почему колющие и режущие предметы названы холодным оружием. Холод расползается внутри тебя мгновенно, когда эти предметы нацелены в твое брюхо.
- Табань! - команда Словаря остудила всех. Словарь неспешно двинулся ко мне на выручку. Держатель напильника ловко зачехлил свое оружие в сапожное голенище, и защелкал фалангами на пальцах с белою опушкой. Жилистый бич, в панике отпрянув назад, выпустив мои руки. Да и вся остальная бражка поспешно отступила.
- Ну, и нервы у тебя! Бля буду стальные! - Словарь заботливо обыскал меня на предмет возможного ранения. – Больше не падай. Такой у них принцип. Лежачих бить. Как насчет завтрака?
Он протянул мне все тот же газетный кулек с ночными семечками.
- Иди ты! – я оттолкнул кулек, и вернулся на переднюю смотровую площадку.
Рыская по колдобинам разбитой грунтовки, автобус переваливался с боку на бок, точно матрос на зыбкой палубе. Глухое Животное сбросило скорость, и работало только рулем, стараясь не выскочить из наезженной колеи. По обе стороны дороги простиралась равнина, кое-где разбавленная зарослями кустарника.
«А серьезно их Словарь осадил, - подумал я, вцепившись в полированный шест у кондукторского кресла. - С чего это вдруг целая банда мародеров так обделалась при одном только его появлении?». Тому, что был с напильником, я в глаза успел заглянуть. Такие глаза мне и прежде встречались, уважаемый читатель. Бесцветные глаза альбиноса с красными ободками. Владелец таких глаз не ведает ни страха, ни сомнений. Удивил меня все же Словарь. Удивил определенно. Что-то в нем изменилось. Но что именно, тогда я постичь не мог.
- Помнишь телку из «Лабиринта» с рыжей косой? – Пока я тупо рассматривал скудную панораму, Словарь подошел ко мне сзади и обнял за талию. - Плоская как Земля до Коперника?
- Не помню.
- Она тебя запомнила.
- Какого рожна ты позвонил мне среди ночи? - я снова завелся. - Что за бардак здесь происходит? Во что ты втравил меня, скотина?
- Она тебя запомнила, - Словарь, похоже, и не слышал моих вопросов.
Пустив шест, я встряхнул его за лацканы. Словарь качнулся, и только. Зато автобус внезапно встал.
- Geh mir aus den augen! – рыкнуло из динамика Животное. - Всем касается!
Передние двери с лязгом разошлись. Владел бы я сноровкой предвидеть следующий день, как все журнальные астрологи, хрен бы я сошел даже под угрозой линчевания. Но вместо этого я оказался на пути двух обезумевших скунсов, которых выдавливал наружу еще целый зверинец, и потесниться мне было некуда. Так что я покинул общественный транспорт, совершив тем самым роковую ошибку.
- Мы на конечной станции, - оборотился я раздраженно к следующему за мной отставному чиновнику Словарю. - Достиг, паразит. Выкладывай все, и коротко.
- Момент.
Пока он углублялся во внутренний карман, население автобуса куда-то сгинуло, да и сам автобус уже дал задним ходом. Причем, так резво, что я оторопел.
- Вот она, - Словарь наделил меня какой-то четвертованной бумажкой. – Плацкарта в масштабе один к десяти.
- Когда следующий автобус? – спросил я, провожая пыльное облако и как-то механически разворачивая бумажный лист.
- Никогда, - поторопился меня обрадовать Словарь. - Это конечный был по графику.
- По какому еще, к чертовой матери, графику? - с надеждой узреть некий графический вид расписания автобусов, я тупо исследовал развернутую схему.
- По скользящему графику, - Словарь ткнул в схему пальцем. - График скользит. Иной раз автобусов три года жди. А лучше и не жди. Лучше плацкарту запомни, если потеряешься. Здесь наше место сбора. Плац в переводе по-немецки. А это магазин. Восемь тройных прыжков на запад, считая от позорного столба.
Я сразу вспомнил Глухое животное за баранкой автобуса. Похоже, тут многие переводили по-немецки. Словарь забрал у меня «плацкарту», сдвинул рукав и посмотрел на часы.
- Ровно, - Словарь указал мне на грунтовую дорогу. - Чтобы не разминуться, гони прямиком до понтонов, и на площадь. А я в обход срежу.
- Ты закончил? - присев на обочину, я закурил. - Полагаю, это все, о чем ты хотел со мной по душам поговорить ночью давешней? Просто кивни, если я прав.
- Не все, - Словарь оглянулся, будто и в голой степи нас подслушивали. - Не все, и не здесь.
- Прощайте, Владислав Семенович, - обратился я к нему официально впервые за годы знакомства. - Желаю вам, чтоб вы сдохли, Владислав Семенович, до того, как мы снова увидимся. В противном случае торжественно клянусь, Владислав Семенович, вышибить вам последние мозги разводным ключом девять на двенадцать. А теперь пошел к чертовой матери.
- Сочувствую, - он, то ли кивнул, то ли клюнул со скорбной гримасой на утонченном и порочном своем лице. - У тебя есть выбор. Остаться сидя, пока склюют бродячие вороны, или следовать плацкарте, товарищ. Скоро магазин открывается.
Размашистым шагом Словарь устремился куда-то в степь. Я докурил сигарету.
Пока я курил, я думал. Словарь, конечно, оказался больным на всю голову. И паранойя была отнюдь не единственным его диагнозом. Учитывая абсолютно дикое поведение Словаря и ту безумную ахинею, что нес он с момента нашей встречи в Текстильщиках, без алкогольного психоза, известного медицине как белая горячка, тут вряд ли обошлось. «Хорошо, если белая, - подумалось мне в тот момент. - А если черная как оспа? И если, допустим, передается она воздушно-капельным сообщением? Если сам я уже того? Реальность с вымыслом путаю?». Итак, оставался единственный верный способ объективно проверить наличие у меня признаков соматического расстройства. Осмотреться, уважаемый читатель. Осмотреться на местности, и сделать надлежащие выводы. Вместе с окурком я отбросил последние сомнения, и встал на грунтовую дорогу. Весь остаток пути я проделал пешком. Метров десять, не более. Дорога оборвалась вдруг, и прямо под моими ногами. В дальнейшем я замер, сраженный угнетающей перспективой. Или психоз уже поразил мои нервные окончания, или оказался я в полном дерьме, уважаемый читатель. Одно другого стоило. Глиняный обрыв с дождевыми промоинами стремился вниз почти вертикально, и где-то на излете переходил в отлогий уклон до пустыря, отмеченного разовой мачтой из тех, что поддерживают высокое напряжение. Сверху она смахивала на осыпавшуюся новогоднюю елку с обломанным лапником. Купированные провода свисали с нее, будто ниточки лишенные праздничных украшений. Пустырь из конца в конец пересекала мелководная речушка, узкая и длинная точно линия жизни, впадавшая в грязный рукав заводского тоннеля. Сам завод со всеми корпусами, гигантскими трубами и какими-то ржавыми контейнерами занимал довольно существенное пространство. Трубы его, призванные, верно, бороться с чистотой окружающей среды, безбожно дымились. Открытый склад на заводской территории был завален станками, ржавыми бочками и металлическими курганами стружки, напоминавшими каски викингов. Они тускло мерцали под моросящим дождем. «Сами викинги, должно быть, ушли под землю, - рассудил я со всем основанием, - а, может, и смылись, побросав тяжелую амуницию, на свой экологически чистый полуостров. Если так, я их не осуждаю». Отдельный штабель, посвященный деревянным ящикам, был габаритнее Домодедовского аэровокзала. За штабелем простиралась взлетная полоса. Или, скорей, посадочная. Лайнер, по крайней мере, взлететь с нее не мог бы. У единственного лайнера, занимавшего полосу, были отхвачены оба крыла, а хвостовая часть расплющена как у рыбы молот. Где-то на самом краю полосы виднелись резервуары для горючего. Сверху они походили на черные шашки для настольной игры. По иную оконечность пустыря все та же мутная речка выпадала из широкого желоба над бетонной стеной, опоясавшей еще какой-то менее крупный завод. Возможно, фабрику. Колея, протоптанная от обрыва мимо пригорков, оборудованных крестами из арматуры, вела к переправе. Помимо крестов, иных насаждений, как на протяжении пустыря, так и за его пределами, я не обнаружил. Переправой или, как узнал я чуть позже, «понтонами» назывались у местных жителей две рельсы, перетянутые через речку. Шпалы между ними отсутствовали, зато на них был установлен товарный вагон без передней и задней стенок, сквозь который и следовало желающим попадать на другую сторону, где раскинулся населенный пункт смешанного типа из тех, что называются городскими поселками. Желающие попасть в городской поселок еще не подоспели. Зато желающих покинуть его хватало с лихвой. Длинная очередь желающих со стороны поселка медленно затягивалась в товарный вагон, и на берег по другую сторону никто уже не выходил. «Или в проклятом вагоне поселился Хронос, давно пожравший своих детей, и теперь утоляющий голод пасынками, - заключил я опрометчиво, - или вся эта публика набивается внутрь, чтобы отъехать куда-нибудь к ядреной фене. Если так, я ее не осуждаю». Тесные улицы городского поселка были застроены в большей степени бараками. Так же имелись в избытке лачуги, воздвигнутые из различного подсобного материала. Помимо редких бревен в их строительстве, несомненно, участвовали куски толи, цемент, полиэтилен, глина и те же деревянные ящики, что пошли на возведение заводского штабеля. Имелась и пара кирпичных домов без окон. Как я прикинул, хозяйственного значения. Все улицы городского поселка от окраин стягивались в узел центральной площади. Редкие пешеходы, издали похожие на вертикальных муравьев, стягивались туда же. Там кипела жизнь. Вертикальные муравьи на площади суетливо сбивались в толпу, разбивались на отдельные группы, стояли в одиночку или же бегали между стихийными своими организациями. Все, что я успел рассмотреть за пределами поселка, оставляло не менее тягостное впечатление. По сути, это была огромная мусорная свалка, окруженная сплошными болотами. И то, и другое местами тлело. Очевидно, торфяник и зажженные кучи мусора. И, очевидно, только дождь препятствовал развитию пожара, который в момент испепелил бы всю поверхность впадины с ее населением, заводами, железной дорогой и воздушными силами. Как потом оказалось, дождь надо впадиной шел непрестанно. Полагаю, таким образом, Создатель выражал терпимое отношение к существам, исповедующим самый безумный образ жизни и насаждавшим самые дикие традиции, какие только себе можно вообразить. Такая подробная опись впадины, открывшейся мне с высоты обрыва, естественно, производится мной согласно зрительной памяти. Начальное же мое впечатление было мгновенным и смутным. Впечатление затравленного зверя, обозревшего смятенно все окрестности в поисках выхода. Чаще прочего любой живописный пейзаж имеет объект или фигуру, какая сразу кидается в глаза. Таким объектом или фигурой данного пейзажа был дворец на центральной площади. А, возможно, и храм. Если храм, то античный. Потому, как был он, вопреки пустырным холмикам, без креста или мусульманского полумесяца. На синагогу, и тем более, пагоду он вряд ли тянул. Архитектурно он был исполнен в псевдоклассическом стиле. То есть, на переднем плане храма четыре колонны, подобно слоновьим ногам, подпирали каменную треуголку. Описывая впадину, я нарочно отложил этот храм напоследок. Ибо думал я, прежде всего, о спасении физическом, но не духовном. Об отходных путях. О возможных лазейках для бегства в город Москву. Потому и рассмотрел я, прежде всего, окраины. Конечно, ты подумаешь, уважаемый читатель: а как же обратный путь по грунтовке до магистрали? Но обостренная интуиция уже тогда подсказала мне, что это вообще был не путь. Знания, обретенные в дальнейшем, лишь только подтвердили оную подсказку. Словарь оказался прав: я мог или спуститься вниз, или сгинуть в степи.