— «Ссептр» прогуливалась, сохраняя полнейшее спокойствие, лёгкой и грациозной походкой. Ропот восхищения прошёл среди присутствующих! Тот, кто видел её, не забудет никогда. Её фигура прелестна, а линии тела замечательны. На лебединой шее покоится очаровательная головка. Её лицо очень выразительно (Sic! «La physionomie est très expressive»[22]). Её грудь поражает красотой своей формы, а ноги обещают многое.
Выкиньте досадное словно «кобыла» и скажите, какой придворный льстец описал бы лучше маркизу Помпадур?!
Её объявили «самой изумительной машиной для галопа».
А об её жокее не писали иначе, как:
— «Сопровождать „Ссептр“ на Grand Prix будет её всегдашний кавалер г. Рандоль».
Любезно даже до обидности.
Словно речь идёт не о лошади, а о кокотке!
— «Ссептр»! «Ретц»!! «Ретц»!!
Страсти разгорались с каждым днём.
В Англии заключались огромные пари на «Ссептр». Париж, и на выборах показавший себя националистом, держал за «Ретц».
«La Patrie» и «La Presse», две самых националистских газеты Парижа, писали:
— Все говорят, что «Ссептр» в самом лучшем порядке. Если она будет побеждена, это будет служить доказательством, что наша, французская, лошадь выше английской.
«Бобби» предложил Камиллу Блану пари.
Блан принял блестяще.
Он держал 300,000 франков за своего «Ретц» против 200,000 франков, которые положил «Бобби» за «Ссептр».
«И грянул бой».
Дождливый день. Тяжёлый грунт. Не дорожка, а болото. Земля размочена в грязь восьминедельными дождями.
Льёт, льёт и льёт.
Тем не менее, на Grand Prix столько народу, сколько бывает только 14-го июля, в день национального праздника.
Приезжает президент.
Но если бы не трубы, играющие «поход», и не десяток криков «Vive Loubet» — никто бы этого не заметил.
Сегодня день оваций лошадям, а не людям.
В 4 часа 5 минут перед трибунами пёстрою лентой протягивается шествие. Стартер верхом, за ним конкуренты на один из почётнейших призов в мире.
Из 474 записанных на Grand Prix лошадей явилось одиннадцать скакунов.
— «Ретц»! «Ретц»!
Он проносится, огромный, могучий, упругий, с литыми, стальными формами.
Работает словно машина.
Вдруг что-то замелькало по зелёному полю.
Это «летит как птица», это мчится как заяц «Ссептр».
Она без шляпы!
Она не касается земли. Она проносится, она порхает над землёй.
Видели вы, как ласточка перед дождём стрелой проносится над водою? Вот-вот она коснётся воды и острым крылом оцарапает спокойную, заснувшую, зеркальную гладь.
Но не дрогнет водная гладь. Ласточка взвилась и снова упала и снова стрелой зигзагом пронеслась над самой, над самой водой.
Так проносится над землёю «Ссептр».
Она «англичанка». Но крик восторга вырывается у всех:
— Что за чудное созданье!
— Кобыла Милосская, — в упоении шепчет стоящий рядом со мной московский спортсмен.
В 4 часа 10 минут опустился флаг.
Вперёд стремглав кидается «Оризона» и предлагает безумную скачку.
Дистанция в 3,000 метров (около 3 вёрст) была покрыта в 3 минуты 26 секунд 36 терций!
«Оризона» оторвалась и летит. «Ретц» идёт третьим. «Кизиль-Курган», «Максимум» и «Ссептр» держатся в хвосте.
Лошади скрылись за лесом и вылетают оттуда всё в том же порядке.
«Оризона» ведёт. «Ретц» третьим «Ссептр» в конце.
Поднялись на горку. Летят вниз. Поворот на прямую.
«Ретц», как машина, кидается вперёд.
Три прыжка, и «Оризоны» нет. Он первым вылетает на прямую и в руках летит к призовому столбу.
Словно ветром наподдало разноцветную группу.
Всё ринулось.
— «Ссептр»! «Ссептр».
«Ссептр» делает несколько молниеносных скачков. Только несколько! Тяжкий грунт не по силам лёгкой кобыле.
Всё пронеслось мимо неё.
До призового столба десяток корпусов.
«Ретц» идёт уверенно, в трёх-четырёх корпусах впереди. И вдруг вопль, настоящий вопль потрясает трибуны и круг.
Словно стрела, пущенная из туго натянутого лука, с задних мест вылетает кобыла «Кизиль-Курган».
«Ретц» в бешеном посыле старается вырваться.
С обеих сторон у него полосатые, как у Ильенко, оранжевые с чёрным цвета Сент-Элари, лидер «Оризона» и «Кизиль-Курган».
«Ретц» за флагом. «Кизиль-Курган» в изумительном финише берёт голову. И «Ретца» настигает делающий финиш «Максимум».
Секунда бесполезной борьбы. Обе лошади распластались в воздухе, и голова в голову, нос в нос, пролетают мёртвым гитом мимо призового столба.
«Оризона», сделав своё дело и проведя для «Кизиль-Кургана», отпала на четвёртое место.
«Ссептр», с удивительно интеллигентным лицом и чрезвычайно выразительными глазами, — завяла где-то на предпоследнем месте.
Вероятно, рассматривает дамские шляпки.
Когда победительница проходит среди публики, её встречают неистовыми криками, и мне показалось, что интеллигентная мисс «Ссептр» даже раскланивается.
Она так привыкла к аплодисментам! И принимает их на свой счёт.
Все проигрались на «Ретц».
Все проигрались на «эту проклятую англичанку».
И всё-таки колоссальная овация «Кизиль-Курган».
— Англия побита! Взяла французская лошадь.
«Кизиль-Курган». Это имя, от которого пахнет не то вареньем, не то востоком, — самое популярное слово в Париже.
Кизиль у всех на языке.
Вечером в честь победительницы взвиваются фейерверки в увеселительных садах.
А газеты пишут о патриотическом подвиге французской лошади.
«Кизиль-Курган» отомстила за поражение отца «Омниума», побеждённого когда-то англичанами на Grand Prix.
В заключение несколько цифр.
Г. Сэн-Алари получил за победу «Кизиль-Курган» приз в 300,000 франков.
Г. Блан выиграл с «Бобби» за то, что «Ретц» пришёл впереди «королевы английских лошадей», — 200,000 франков.
Публикой было поставлено в тотализатор на Grand Prix 1.675,145 франков.
Такова, — выражаясь громко, — гекатомба на этом празднике лошадиного культа. И таков культ лошади.
Поэт с Монмартра (Парижский тип)
Позвольте вас познакомить: Monsieur Пишон.
Да вы его знаете!
Поэт Пишон.
Ну, конечно ж, вы его знаете! Вы никогда не читали его стихов, но если вы просматриваете парижские газеты, вам, вероятно, намозолило глаза это имя. Пишон. Светский поэт Пишон.
— Вчера у графини X… состоялся именитый вечер, — один из самых блестящих в сезоне. Любезная хозяйка приготовила для избранного общества редкий сюрприз: присутствовавший в числе гостей известный поэт Пишон прочёл несколько новых произведений своей музы.
«Редкое» удовольствие! Оно повторяется каждый день. Там, здесь, тут…
— После обеда у маркизы Игрек известный поэт Пишон декламировал свои стихи.
— Приятным экспромтом на балу у княгини Зет был известный поэт Пишон, который по усиленной просьбе гостей согласился прочесть несколько своих стихотворений.
— Украшением артистического вечера у архи-миллионера W… было несколько стихотворений, прочитанных автором, известным светским поэтом г. Пишоном.
Пишон человек лет 45, коротенький, пузатый и жирный. С наружностью свиньи и с душой, в которой есть немного бога. В засаленном фраке и всегда немного. смятой рубашке; от толщины Пишон ужасно потеет.
Утро Пишона начинается приёмами. Квартирная хозяйка — Пишон состоит с ней в интимностях и потому не платит за квартиру, — докладывает ему:
— Лакей графини такой-то.
— Дворецкий герцогини такой-то.
— Чёрт с ним! Пусть войдёт! — разрешает Пишон и короткими, грязными пальцами разрывает длинненький надушенный конверт с гербом.
— Cher maitre! Тогда-то у меня обед. Не будете ли добры украсить его вашим присутствием, чем очень обяжете поклонницу вашего таланта и т. д.
— Хорошо. Кланяйтесь! — говорит Пишон и заносит день на бумажку, которая пришпилена у него над кроватью.
Пишон является, холодно выслушивает комплименты хозяйки и нетерпеливо поглядывает на дверь, в которой должен появиться дворецкий и объявить, что обед готов.
— Когда же, чёрт их возьми, дадут жрать? Пишон ест за двоих, с жадностью и чрезвычайно неаппетитно. Он уничтожает невероятное количество хлеба, кладёт всего по два куска, и когда подходящий лакей докладывает:
— Mouton Rotschild, такого-то года, — Пишон ворчит, прожёвывая:
— Хорошо. Лейте.
Пьёт он всё. И всё с жадностью, как человек, палимый неугасимой жаждой. К концу обеда он красен, глаза слегка мутнеют.
Когда все переходят в столовую, хозяйка дома с льстивой улыбкой обращается к поэту:
— Не будет ли добр cher maitre подарить нам несколько строчек вдохновения своей неувядаемой музы.
Пишон слегка ломается. Проводит рукой по красной лысине, говорит, что он не расположен, что:
— Это, право, не стоит того.
И, наконец, становится в позу у камина.
Всё смолкает.
Дамы слегка наклоняются вперёд, приготовляясь слушать, или мечтательно откидываются к спинке кресла. Кавалеры застывают в живописных позах. Пишон делает шаг вперёд, с отчаянным видом ещё раз проводит рукой по лысине и начинает нараспев, то замирая, то крича своим хриплым голосом.
Я переведу вам несколько стихотворений Пишона. Извините, что в прозе.
— Браво! Браво! — сдержанно раздаётся кругом.
— Ах, сколько тут восточного колорита! — вздыхают дамы.
— Cher maitre! — стонет хозяйка дома. — Ещё что нибудь! Ещё!
Пишон на минуту задумывается и, вскидывая голову, начинает новое стихотворение:
— Браво! Браво! Браво! — раздаётся кругом. Пишон читает ещё два-три стихотворения и начинает вдруг ужасно торопиться.
Хозяйка его удерживает, но слабо:
— Не смею мешать вашему вдохновению и отнимать время, принадлежащее музам. Быть может, наше скромное общество навеяло вам несколько строф; cher maitre?
Пишон буркает:
— Быть может. Быть может.
Хозяйка провожает его до передней.
— Ещё раз благодарю вас от имени всех наших друзей!
И она незаметно подаёт ему конверт. Пишон суёт конверт в карман и, не сказав даже «спасибо», поворачивается и уходит.
Он садится в омнибус и едет с бесконечными пересадками к себе, на Монмартр.
Там он заходит в кабачок, подсаживается к приятелям, спрашивает себе:
— Un bock[23]!
Распечатывает пакет и разражается ругательствами:
— Скоты! Хамы! Свиньи! Подлецы! Поэт, настоящий поэт, декламирует им свои стихи! Плоды своего вдохновения! А они платят за это! Негодяи! Твари! Платят как извозчику!
Он с осторожностью складывает сто или двести франков. которые имеются в пакете, «глядя по дому», и прячет их в жилетный карман.
— Негодяи! Буржуа! Аристократишки! Зазвать к себе человека в гости и потом заплатить ему! Как подёнщику! Просят, клянчат, умоляют прийти к ним пообедать, — и потом! Платят! Скоты! Мерзавцы! Твари! Encore un bock, s’il vous plait![24]
Выпив пять-шесть «боков», он отправляется домой спать.
А на завтра снова обед в аристократическом или просто богатом, — теперь это одно и то же, — доме. Пишон опять читает стихи и потом опять ругательски ругается за то, что его оскорбили, заплативши.
Так оскорбляют Пишона каждый день. Впрочем, что ж это я рассказываю всё в настоящем времени? Это было. Этого больше нет.
В прошлом году я встретил Пишона в одном аристократическом кабачке на Монмартре.
Он был, как всегда, красный, потный, полупьяный, в лоснящемся фраке и взъерошенном цилиндре.
— Вы не на вечере, cher maitre! Или уже ушли, получивши оскорбление?
— К чёрту! — отвечал он. — Я бросил этих скотов, мерзавцев, негодяев, ничего не понимающих в поэзии! Довольно с меня этих свиней.
— Как, maitre? Вы больше не ведёте светской жизни?
— Иногда… бываю… в избранных домах…
«Избранными домами» Пишон называет те, где платят не менее трёхсот франков.
— Тоже скоты… Но сноснее!
— Чем же вы теперь занимаетесь, cher maitre?
Пишон посмотрел на меня величественно:
— Театром!
— А? Вы драматический автор? Поздравляю, cher maitre, от всей души поздравляю. Для какого театра работаете? Для комедии? Для одеона? Для какого-нибудь из больших бульварных?
— К чёрту! Ерунда! Мякина! «Комедия» — рутина, пошлость, старьё. Одеон — выставка туалетов. Gymnase — дрянь. Бульварные вздор, плоскость, мещанство. Выставка кокоток. Тряпки. Ерунда. Я работаю для Grand-Guignol. На Монмартре. Вот театр. Работал ещё для реального театра. Вы знаете директора? Maitre Ширак. Вот голова. Он теперь в тюрьме.
— В тюрьме? За что в тюрьме?
— Полиция посадила в тюрьму. Реакционеры, твари, дурачьё! За сцену адюльтера. В моей пьесе. Муж застаёт жену en flagrant délit[25]. Но вы понимаете: настоящий! Со всем реализмом! Ново! Смело! Великолепно! В тюрьму. Его в тюрьму. Я выскочил. Рутинёры, скоты, низменная тварь, — им бы всё на сахарной водичке. Не понимают. Ширака в тюрьму, театр закрыли. Работаю теперь для Grand-Guignol. Успех колоссальный. Сборы битком.
— Что-нибудь в стихах?
— Проза. Один акт. К чёрту стихи! Проза. Реализм. Действие в Кайенне. Два каторжника. Бежали. Убили третьего. Едят мясо.
— Его мясо?
— Его.
— Бррр…
— Сходите. Это интересно. Сначала боятся друг друга. «Убьёт и съест». Убит третий, — конец. Жарят, едят. На сытый желудок полны благодушия. Доверие друг к другу. Наскребают табаку. Курят. Разваливаются около огня. Шутят. Смеются. Рассказывают анекдоты. Переходят к высоким разговорам. Даже впадают в сентиментализм. Совсем как буржуа после обеда. Скоты. Мерзавцы. Твари. Нравятся?
— О, чрезвычайно, cher maitre! Чрезвычайно!
— Всем нравится. Высшее общество. Ложи по сто франков. Расписаны всегда за неделю. Сидят в закрытых ложах. Смотрят. Подлецы. Мерзавцы. Негодяи. Как человека едят. Не скоты?
— Как? На сцене едят?
— Едят. Телятину жрут. Актёры нарочно. Целый день не жрут. Телятина немножко не дожарена. Кровь. Иллюзия полная. Многих тошнит. Подлецы.
И maitre продолжал тянуть «бок» за «боком» и ругательски-ругать и анафематствовать публику, которая смотрит такие спектакли:
— Ужинать потом едут. Жрать. Не скоты? Не твари?
— Имеете ещё что-нибудь в голове cher maitre, в этом роде?
— Имею. Почище.
В этом году, зайдя в кабачок, где в полночь всегда можно застать Пишона, я его не нашёл в числе других maitre’ов.