– Ах, да, – весело ответил он. – Хват сказал, что ему не везет, потому что «быки», то есть полицейские, преследуют его. Я поинтересовался, где та банда, с которой он сейчас бродит, и он обещал проводить меня к ним. «Хозяин» – значит вожак банды. Хват претендовал на это звание. Итак, мы с Хватом подошли к опушке рощи за городом, где на берегу журчащего ручейка живописно расположилась группа здоровенных молодцов.
– Эй, ребята, поднимайтесь! – обратился к ним Хват. – Я привел Пепла, надо оказать ему честь.
Его слова означали, что следует немедленно отправиться в город и настрелять там денег, дабы достойно отпраздновать мое возвращение после целого года отсутствия. Но тут я вытащил свой гонорар, и Хват немедленно отрядил несколько человек за выпивкой. Честное слово, Анак, это была попойка, и по сей день памятная всем хобо. Просто удивительно, какое количество напитков можно купить на тридцать долларов, и столь же удивительно, какое количество пива, дешевого вина и виски могут выпить двадцать мужчин. Это была грандиозная оргия под открытым небом, настоящая картина первобытного свинства. Для меня есть что-то привлекательное в пьяном человеке; и если бы я стоял во главе какого-нибудь учебного заведения, я бы непременно учредил кафедру изучения психологии пьяниц, с обязательными практическими занятиями. Это дало бы больше, чем любые книги и лаборатории.
Увы, мне не суждено было осуществить свою мечту, потому что спустя шестнадцать часов, то есть на следующее утро, вся наша компания была арестована превосходящими силами полиции и препровождена в тюрьму. После завтрака, часов в десять, всех нас, двадцать человек, приунывших и вялых, привели в суд. Здесь, в пурпурных судейских доспехах, восседал сам Сол Гленхарт, человек с крючковатым носом, как у наполеоновского орла, и маленькими блестящими глазками.
– Джон Амброз! – выкрикнул клерк, и Чикаго Хват с ловкостью бывалого человека быстро вскочил.
– Бродяжничество, ваша честь! – объяснил судебный пристав, и его честь, не удостоив арестованного и взглядом, буркнул:
– Десять дней.
Чикаго Хват сел.
Судебная процедура продолжалась с точностью часового механизма: пятнадцать секунд на человека, четыре человека в минуту. Бродяги вставали и садились, как заводные манекены, клерк выкликал фамилии, пристав называл статью, судья изрекал приговор – и все. Просто, не правда ли? Красота!
Чикаго Хват подтолкнул меня:
– А ну, поговори с ними, Пепел. Ты ведь умеешь.
Я отрицательно покачал головой.
– Разыграй их, – настаивал он, – сочини что-нибудь! Ребятам это понравится. А потом сможешь носить нам табак, пока мы не выйдем на волю.
– Клэй-Рэндолф! – выкрикнул клерк.
Я встал, но в это время за судебным столом произошла какая-то заминка. Клерк что-то нашептывал судье, а пристав ехидно улыбался.
– Вы, оказывается, журналист, мистер Рэндолф? – любезно спросил его честь.
Этот вопрос застал меня врасплох, потому что в бурном ходе событий я уже успел забыть и «Каубелл» и свою статью, – и теперь увидел себя на краю ямы, которую сам себе вырыл.
– Давай, давай, выкручивайся, – бормотал мне Хват.
– Нет, все кончено, остается только горько плакать, – простонал я в ответ.
Хват, ничего не знавший о моей статье, был очень удивлен.
– И да и нет, ваша честь, – ответил я судье. – Немного пишу, когда удается получить работу.
– Вы, насколько я знаю, проявляете большой интерес к местным делам. (Тут его честь взял со стола утренний выпуск «Каубелла» и пробежал глазами мою статью.) Колорит хорош, – заметил он, многозначительно поглядев на меня, – картины превосходны, написаны широкими мазками, в сарджентовской манере.[7] А вот этот… этот судья, которого вы описываете… Все взято из жизни, как я понимаю?
– О, далеко не все, ваша честь, – ответил я. – Это так… собирательный образ… так сказать тип…
– Но тут особенно чувствуется местный колорит, сэр, явно местный колорит.
– Это уже прибавлено потом, – объяснил я.
– Значит, этот судья не списан с натуры, как можно было бы думать?
– Нет, ваша честь.
– Ага! Значит, просто пример безнравственного судьи?
– Более того, ваша честь, – храбро сказал я. – Это символическая фигура.
– Которой впоследствии придали местный колорит? Ха! А разрешите полюбопытствовать, сколько вы получили за эту работу?
– Тридцать долларов, ваша честь.
– Гм, хорошо! – Его тон резко переменился. – Молодой человек, местный колорит – опасная вещь. Признаю вас виновным в злоупотреблении им и приговариваю к тридцати дням лишения свободы, которые могут быть заменены штрафом в тридцать долларов.
– Увы! – сказал я. – Эти тридцать долларов я прокутил вчера.
– Приговариваю еще к тридцати дням дополнительного заключения за растрату своего состояния. Следующее дело! – сказал его честь клерку.
Хват был ошеломлен.
– Вот так так! – прошептал он. – Ничего не понимаю! Все наши получили по десять дней, а ты шестьдесят. Вот так так!
Лейт зажег спичку, раскурил потухшую сигару и открыл книгу, лежавшую у него на коленях.
– Вернемся к прежнему разговору, – сказал он, – не находите ли вы, Анак, что, хотя Лориа разбирает особенно тщательно вопрос о распределении прибыли, тем не менее он упустил один важный фактор, а именно…
– Да, – рассеянно сказал я, – да.
Любительский вечер
(перевод В. Курелла)
Мальчик-лифтер понимающе усмехнулся. Когда он поднимал девушку наверх, глаза ее блестели, на щеках пылал румянец. И таким едва сдерживаемым волнением веяло от всего ее молодого существа, что даже в тесной кабинке стало как-то теплее. А теперь, на обратном пути, в кабинке словно зима наступила. Блеск глаз и яркий румянец погасли. Она хмурилась, и, когда ему удавалось поймать ее взгляд, он видел, что серые глаза потемнели и смотрят холодно. О, он хорошо знал все эти признаки. Его не обманешь, он все видит насквозь. Ведь когда-нибудь он и сам непременно станет репортером, вот только подрастет немножко, а пока… пока он изучает поток жизни, который разливается из его кабинки по всем восемнадцати этажам огромного небоскреба. Он распахнул перед девушкой дверцу и сочувственным взглядом проследил, как она решительным шагом направляется к выходу.
Во всей ее повадке чувствовалась сила – та сила, что дается близостью к земле и не так уж часто встречается на асфальте городских тротуаров. Но это была своеобразная, утонченная сила, придававшая всему облику девушки что-то мужественное, в то же время ничуть не лишая ее обаяния женственности. В этом сказалось доброе наследие предков. Искатели и борцы, люди немало поработавшие и головой и руками, – эти тени далекого прошлого, – подарили ей неутомимое тело и вложили в него деятельную и смелую душу.
Но сейчас ее обидели, оскорбили.
– Я заранее знаю все, что вы скажете, – вежливо, но твердо прервал ее многословное вступление редактор, кладя конец свиданию, на которое возлагалось так много надежд. – И вы сказали мне предостаточно, – продолжал он (с поразительным бессердечием, как казалось ей теперь, когда она припомнила весь разговор). – В газете вы никогда не работали. У вас нет ни опыта, ни сноровки. Вы, что называется, не набили себе руку. Вы получили среднее образование, а может быть даже окончили колледж или университет. По английскому языку у вас всегда были прекрасные отметки. Друзья в один голос твердят, что пишете вы великолепно, талантливо и так далее и тому подобное. И вот вы забрали себе в голову, что можете работать в газете, и требуете, чтобы я вас принял в штат. Но, к великому моему сожалению, вакансий у нас нет. Вы не знаете, сколько…
– Но, если, как вы говорите, у вас нет вакансий, – прервала она, в свою очередь, – как же попали к вам те сотрудники, которые уже работают? И как мне тогда убедить вас, что я тоже могу работать не хуже прочих?
– Они сумели доказать, что нужны редакции, – последовал краткий ответ. – Докажите и вы.
– Но как же, если вы не даете мне случая?
– Случай уж вам надо найти самой.
– Но как же, как? – настаивала девушка, мысленно возмущаясь тупостью своего собеседника.
– Как? Это уже дело ваше, – сказал в заключение редактор и поднялся, показывая, что разговор окончен. – Должен заметить, дорогая мисс, что на этой неделе у меня перебывало по крайней мере девиц восемнадцать, жаждущих, как и вы, работать в газете, и у меня, право, нет времени всем растолковывать «как». Ей богу же, в мои обязанности не входит читать курс лекций по журналистике.
Она вскочила в шедший на окраину автобус и весь долгий путь думала о своем разговоре с редактором. «Но как же? Как?» – повторяла она, взбираясь на третий этаж, в меблированные комнаты, где жила вдвоем с сестрой. Хотя от предков, когда-то переселившихся из Шотландии, ее отделяло не одно поколение, в жилах ее все же текла их кровь, и она с чисто шотландским упорством старалась разрешить неразрешимый вопрос. Да и нельзя было медлить. Сестры Уаймен перебрались из захолустья в город, надеясь пробить себе дорогу. Земля Джона Уаймена была давно заложена и перезаложена. Неудачные коммерческие операции разорили фермера, и двум его дочерям, Эдне и Летти, пришлось самим заботиться о себе. Год преподавания в школе позволил им сколотить небольшую сумму денег – тот капитал, С которым они Двинулись на завоевание города, а вечерние занятия стенографией и машинописью вселяли веру в успех задуманного предприятия. Однако предприятие пока оборачивалось не слишком-то удачно. Казалось, весь город буквально наводнен неопытными стенографистками и машинистками, а сестрам, кроме своей неопытности, нечего было предложить. Втайне Эдна мечтала о журналистской карьере, но думала сначала поработать в конторе, чтобы оглядеться и решить, в какой именно области журналистики и в какой газете она применит свои таланты. Однако место в конторе все что-то не подвертывалось, скудный их капитал таял день ото дня, меж тем как плата за комнату не уменьшалась, а печка с прежней прожорливостью поглощала уголь. От сбережений почти уже ничего не оставалось.
– А что, если тебе пойти к Максу Ирвину, Эдна? – предложила Летти, внимательно выслушав рассказ сестры. – Он известный журналист. Уж Ирвин-то, конечно, знает, как пробиться в газету, и даст тебе совет.
– Но я ведь с ним совсем незнакома, – возразила Эдна.
– А с редактором, к которому ты сегодня ходила, ты разве была знакома?
– Н-да-а, – задумчиво протянула Эдна, – но это совсем другое.
– Почему же другое? Ведь придется же тебе со временем интервьюировать незнакомых людей? – подзадоривала сестру Летти.
– Пожалуй, ты права, – согласилась Эдна. – В самом деле, какая разница – интервьюировать мистера Макса Ирвина для какой-нибудь газеты или интервьюировать мистера Макса Ирвина лично для себя? К тому же это практика. Пойду посмотрю по справочнику его телефон и адрес.
– Уверена, что я могла бы писать и писала бы неплохо, если бы только представился случай, – говорила она сестре минуту спустя. – Я чувствую, у меня есть эта жилка – ты понимаешь, что я имею в виду?
Летти утвердительно кивнула.
– Любопытно, какой он из себя? – произнесла она задумчиво.
– Обещаю узнать и в двухдневный срок доложить тебе, – уверила ее Эдна.
Летти захлопала в ладоши.
– Вот это по-журналистски! А если ты сумеешь все проделать не в двухдневный срок, а за двадцать четыре часа, это будет просто замечательно!
– …Так что простите, если я вас побеспокоила, – добавила она, изложив свое дело прославленному военному корреспонденту и старому журналисту Максу Ирвину.
– Какие пустяки, – отвечал он, отмахиваясь. – Если вы сами о себе не позаботитесь, кто же о вас позаботится? Я прекрасно понимаю ваши затруднения. Вы хотите, чтобы вас приняли в редакцию «Интеллидженсера», приняли немедленно, а опыта газетной работы у вас нет. Может быть, у вас имеются какие-нибудь влиятельные знакомства? В нашем городе есть с десяток людей, чья записка раскроет перед вами двери любой редакции, а остальное уж будет зависеть от вас самой. Например, сенатор Лонгбридж, Клаус Инскип – владелец всех трамвайных линий в городе, Лэйн, Мак-Чесни… – Он остановился, выжидая.
– Я никого из них, к сожалению, не знаю, – сказала Эдна упавшим голосом.
– Да этого и не требуется. Быть может, вы знаете кого-нибудь, кто с ними знаком? Или кого-нибудь, кто знаком с кем-нибудь из их знакомых?
Эдна отрицательно покачала головой.
– Тогда надо искать других путей, – продолжал журналист нарочито бодрым тоном. – Придется вам самой что-то предпринять. Что бы такое нам придумать?
Он на мгновение закрыл глаза и наморщил лоб. А тем временем она разглядывала его, изучала его подвижные черты. Но вот голубые глаза широко раскрылись и лицо просияло.
– Нашел! Хотя постойте-ка…
И с минуту он, в свою очередь, разглядывал Эдну, – разглядывал так пристально, что краска, помимо воли, бросилась ей в лицо.
– Думаю, что справитесь! Впрочем, поживем – увидим, – произнес он загадочно. – Во всяком случае это покажет, на что вы годитесь, и, кроме того, послужит лучшей рекомендацией для «Интеллидженсера», чем записки от всех сенаторов и миллионеров на свете. Придется вам выступить в любительском вечере на Кругу.
– Я… я не совсем понимаю… – Предложение Ирвина ничего не говорило Эдне. – Что это за «Круг»? И какой такой «любительский вечер»?
– Ах, да, я и забыл, что вы из провинции. Но тем лучше, если только у вас действительно есть журналистская хватка. Первые впечатления всегда непосредственны и потому живее, ярче, вернее. Круг – это увеселительное заведение на окраине города, возле парка. Там имеются всякие аттракционы: туристский вагон, колесо смеха, играет духовой оркестр, есть театр, зверинец, кинематограф и так далее и тому подобное. Простой народ ходит туда смотреть на зверей и развлекаться, а прочая публика развлекается, глядя, как и где развлекается простой народ. Словом, настоящее народное гуляние на свежем воздухе, где веселятся без затей, – вот что такое Круг.
Но нас с вами сейчас интересует театр. Это варьете, один номер следует беспрерывно за другим – выступают фокусники, акробаты, гуттаперчевые люди, танцовщицы с факелами, имитаторы, певцы, музыканты, исполнители негритянских мелодий, интимных песенок и так далее. Все они профессионалы-эстрадники и живут этим. Многие даже прекрасно зарабатывают. У некоторых нет твердого ангажемента, и они выступают где придется – у Обермана, в «Орфее», «Альказаре», «Лувре». Другие совершают турне чуть ли не по всей стране. Словом, жизнь достаточно привольная и заработки неплохие, поэтому охотников находится немало.
Так вот, администрация Круга, желая привлечь публику, стала устраивать так называемые «любительские вечера»: два раза в неделю, после выступления профессионалов, подмостки предоставляются любителям. Зрители, конечно, не расходятся и громогласно выносят свои суждения. Публика, можно сказать, становится арбитром в вопросах искусства или думает, что становится, – а это, в сущности, одно и то же. Главное, она платит Денежки и весьма собой довольна. Поэтому любительские вечера – чрезвычайно доходное предприятие для администрации.
Но суть этих любительских вечеров в том – и это вам надо иметь в виду, – что выступающие на самом деле никакие не любители. Им платят за каждый номер. В лучшем случае их можно назвать «профессиональными любителями». Да и где бы администрация нашла желающих выступить задаром перед беснующимися зрителями, – в таких случаях зрители точно с цепи срываются. Это ведь очень забавно… для зрителей, конечно. Ваша задача – и это, откровенно говоря, требует изрядного мужества – поехать на Круг, условиться о двух выступлениях (любительские вечера там как будто по средам и субботам), исполнить свой номер и описать все для воскресного выпуска «Интеллидженсера».
– Но… но… я… ведь… – сказала Эдна дрогнувшим голосом, в котором слышалось разочарование и чуть ли не слезы.