Сон смешивается с полудремой. Антон замечает вокруг себя много незнакомых людей: это съемочная группа телевидения. Идет обычная работа с какой-то "звездой". Ильин неожиданно вспоминает, что в сумке с "Никоном" у него цветные фотографии: родные русские пейзажи, старая церковь, отраженная в пруду, солнечная поляна в лесу, деревенские старики и старухи... Раздаются возгласы восхищения. Фотографии передаются из рук в руки, мулаты выразительно цокают языками, а московский тележурналист с нескрываемой гордостью смотрит на Антона. Откуда-то появляется гитара. Антон молча протягивает руку и ощущает ее долгожданный, прохладный гриф. И тут Ильин начинает выдавать по полной программе: русские песни, романсы, а на закуску "Голубку". Народ в восторге! Все неистово аплодируют, раздаются крики "браво". Антон выходит из состояния, похожего на смесь сна и грез. Он открывает глаза и видит в тусклом окне медленно падающий снег. Ему кажется, он даже уверен! После т а к о г о сна должно произойти что-то хорошее, значительное, что принесет ему радость и счастье.
23
В час ночи произошло что-то страшное, непонятное. Трубы водяного отопления содрогнулись и загудели, жидкие дощатые полы задрожали. Бешено заколотилось сердце. "Как бы газовая печь не рванула!" - подумал Антон. Он с опаской вышел на кухню и у печки увидел Тину, лежащую с выпученными глазами в луже мочи. Из полуоткрытой пасти тянулась густая слюна. Трудно было поверить, что собака стала виновницей такого шума и тряски.
Через два дня припадок повторился. Собаку колотила сильнейшая дрожь, из пасти текла пена, вытаращенные глаза смотрели со страхом и мольбой. Она лежала там же, у газовой печки, и спиной билась о трубу водяного отопления.
После второго припадка Тина сильно изменилась: с первого взгляда было ясно, что это очень старая, больная собака; шерсть свалялась, походка стала неестественно-медленной, качающейся, морда осунулась, глаза глубоко ввалились, взгляд стал тусклым, затравленным.
Год назад у неё на животе выросла безобразная кровоточащая опухоль - результат того, что ей много лет не давали кормить щенков. Тина старательно зализывала красную разросшуюся шишку, и опухоль уменьшилась, заросла.
...Ильин со стыдом вспоминал, как он в последнее время обращался с собакой.
Каждый раз, когда она грязная, воняющая псиной, приходила с улицы и хотела зайти в комнату, Антон кричал на нее, и она нехотя уходила. Но стоило на минуту отвлечься, как Тина уже лежала под обеденным столом. Хозяин хватал ее за загривок и, подталкивая ногами, как озверевший, непохмелившийся вышибала, выпихивал ее в сени. И всякий раз, наблюдая эту картину, Катя говорила: "Надо ее усыпить, чтоб не мучалась". А однажды заметила: "Если бы тебя сейчас увидел кто-нибудь из "Общества защиты животных", то оштрафовали бы на пару тысяч фунтов. Но так как тебе платить нечем, то, скорее всего, посадили бы в комфортабельную английскую тюрьму, и может быть, даже разрешили взять с собой гитару.
В такие моменты Ильин был противен сам себе, чувствовал себя сволочью, но не мог с собой совладать. Он ненавидел собаку за то, что она старая и больная, гадит где попало, и так долго не подыхает. Он ненавидел себя за то, что слаб, ленив, озлоблен, не востребован, за то, что так сложилась жизнь, но в глубине души чувствовал, что могло быть и хуже, и это его немного успокаивало.
Последние двое суток Тина лежала на боку, словно расплющенная какой- то неведомой силой. Ни ела, ни пила. Глаза подернулись мутной пеленой. Позвали ветеринара, и он сказал: "Собака умирает. Усыплять не надо".
И что-то знакомое виделось в ее собачьей судьбе: восторги и радости в щенячестве, красота и сила в молодые и зрелые годы, болезни и нелюбовь в старости.
В четыре утра Антону почудилось, что его кто-то окликнул, и он проснулся. Вышел на кухню, подошел к Тине, присел на корточки и понял: "Все! Конец!" Он стал гладить ее, приговаривая: "Тина, Тиночка, хорошая моя собака, прости меня за все, прости. Я тебя не забуду никогда". Она с трудом приподняла морду, посмотрела на хозяина, и он увидел в ее старческих, почти человечьих глазах слезы. Потом положила голову на передние лапы, вытянулась, вздрогнула, точно от озноба, и затихла.
24
Наступила осень. На редкость солнечная, сухая; казалось, что "бабье лето" решило задержаться на два срока. Настроение было прекрасным. Уже полгода Ильин регулярно получал пособие по безработице, выполнял частные заказы и почти не испытывал стеснения в средствах. Жил в свое удовольствие: подолгу гулял по набережной, поглядывая на глупых, размалеванных девок, предавался пространным размышлениям, вел дневник, запломбировал три зуба, написал несколько коротких рассказов. Иногда на улице он встречал знакомых и на вопрос: "Как дела?" - честно отвечал: "Спасибо, хорошо". Находились и такие, кто спрашивал: "На кого работаешь?", и Антон Сергеевич с удовольствием говорил: "Исключительно на себя! Время слепых влюбленностей прошло".
Ильин встал поздно. Умылся, побрился, с аппетитом позавтракал, взял гитару, лег на диван и, немного размявшись, стал играть, представляя себя музыкантом в итальянской траттории. Неаполитанские песни звучали особенно нежно, изысканно, красиво; недавно, на день рождения знакомый владелец музыкального магазина подарил Антону превосходные, американские струны, и его любимица зазвучала еще ярче и нарядней. Ильин так увлекся игрой, что не заметил, как с работы на обед пришла жена. Она немного подождала, и когда прозвучал заключительный аккорд бессмертной "О соле мио!" нарочито-серьезно сказала: "Страна корчится в трудовых конвульсиях, а Антоша на гитаре наяривает. Молодец! Хоть бы борщ поставил разогреть!"
Антон Сергеевич уже давно не читал газет и не смотрел телевизор. Но не потому, что так советовал профессор Преображенский, а потому, что ему были противны все эти лицемерные интервью политиков, идиотские откровения пошлых поп-звезд, бесконечное пережевывание происходящих одна за другой аварий, катастроф и трагедий. Впрочем, он делал исключение для одной из московских газет, которую по субботам покупала Катерина. Хотя еженедельник изрядно "пожелтел" время от времени в нем все же появлялись профессионально написанные материалы.
- Ну, я пошла, - сказала Катя. На ужин почисть картошку. Да! Чуть не забыла... Вот твоя газета.
Ильин отложил гитару и принялся за чтение. Внимание привлек конкурс на лучшую историю о любви. Главный приз - поездка в Рио-де-Жанейро! "Круто! - подумал Антон. Но это не реально! Скорее всего, прокукарекают, а потом забудут". Антон прочитал несколько материалов, потом снова перечитал объявление о конкурсе и задумался: "Послать что ли пару рассказов. Тем более есть из чего выбрать. Все равно лежат без дела". Ильин нашел дискету с текстами, оделся, и пошел к приятелю в рекламное агентство, расположенное рядом, на соседней улице
- Андрюха, распечатай вот эти два рассказа. А я пока за пивом схожу.
Распечатанные на белой финской бумаге рассказы выглядели внушительно и симпатично. Антон еще раз перечитал их и отправил заказным письмом в Москву.
Вскоре открылась новая газета - однодневка перед очередными губернаторскими выборами, и Ильина позвали работать фотокорреспондентомом. Началась обычная газетная беготня, и он забыл про свое письмо.
25
…Знаешь, за что я тебя люблю?
- Говорят, если знаешь за что, то это не любовь.
- Прекрати. Ты невозможен, но я обожаю тебя! И представь себе, мне ничего от тебя не надо. Понимаешь? Ничего! С тобой мне просто легко, и хорошо.
- А как же твой юный ухажер, о котором ты мне рассказываешь каждый раз с таким увлечением? Разве можно любить сразу двоих?
- Знаешь, я и сама иногда задаю себе этот же вопрос. С ним мне тоже хорошо, но как-то одномерно, что ли. А с тобой все по-другому. Словно оказываешься в каком-то совершенно другом мире, сотканном из бесчисленного количества неожиданных, непостижимых ощущений, которые никогда, никто, кроме тебя не может мне дать. И каждое мое ощущение наполнено непонятным, таинственным смыслом. А в ненастный, осенний день хочется прижаться к тебе, как к большой, теплой печи и греться, греться... Хочешь честно?
- Давай!
- Я чувствую, что заряжаюсь от тебя энергией.
- Серьезно? И надолго ее хватает?
- Зря смеешься. Надолго.
-Ах ты, милый мой вампир, заряжайся же скорей! Выпей меня до дна...
Антон Сергеевич оторвался от рукописи, привычно посмотрел в окно на голые, почерневшие от дождя ветви старого вяза и ему почему-то вспомнился далекий шестидесятый год, Потсдам... Советская школа, размещалась в мрачном, трехэтажном доме, в бывших кайзеровских казармах. Все школьники - дети советских офицеров. Учеников ежедневно привозят из разных военных городков.
Пятый класс. Урок истории древнего мира. На доске цветные плакаты. Афины, белоснежный Акрополь, статуя Зевса, атлетически сложенные греки, согбенные, несчастные рабы, с грубоватой, рельефной мускулатурой, ярко-синее море. Все залито щедрым солнцем, и Антон предполагает, что в Греции, наверное, такая же жара, как в Ташкенте, куда он ездил летом к бабушке, жившей в подвале кирпичного дома на улице Сталина.
- Древние греки были сильными, мужественными, свободолюбивыми людьми, - рассказывает учительница. Они занимались литературой, искусством, зодчеством, так как имели много свободного времени, а всю тяжелую, черную работу делали многочисленные рабы. "До чего же счастливые люди, эти греки!", - думал Антон. А учительница продолжала: "Древние греки выжимали ногами виноград и делали из этого сока вино". И Антошка, не знавший вкус вина, ощущал во рту сладчайшую влагу изумительного ташкентского винограда "дамские пальчики".
После урока, пока не унесли плакаты, он подошел к ним вплотную и стал жадно рассматривать мастерски изображенные картины древнегреческой жизни. Потом посмотрел в окно, где сквозь пелену осеннего дождя виднелись серые здания прусских казарм, и ему стало тоскливо. Стало обидно, что он никогда не сможет жить в Древней Греции...
Ильин с сомнением посмотрел на свою рукопись с корректным описанием любовной сцены, похожей на осточертевшее "мыло" и подумал: "Даже если э т о где-то и напечатают, то не получишь ничего, кроме морального удовлетворения. Хорошо! А на что жить? На 50 долларов в месяц?!
Он пошел на кухню, налил чаю, включил радио и услышал: "Русский актер и художник Лев Прыгунов продал в США двенадцать своих картин и получил денег больше, чем за двадцать восемь лет работы в театре и кино".
"Вот это я понимаю! Впрочем, художник художнику рознь", - подумал Антон Сергеевич, и вспомнил, как три года назад вышел из областного музея, где фотографировал для еженедельника открытие выставки скандально-знаменитого художника, несколько лет назад уехавшего в Москву, и добившегося там успеха и материального благополучия.
Был яркий зимний день с хорошим морозцем. И вдруг он услышал истошный женский крик: "Ненавижу эту страну! Ненавижу этот город! Не-на-ви-жу!!" Ильин обогнул большой сугроб и увидел сидящую в нем прилично одетую пьяную женщину. "Наверное тоже художница", - предположил Антон Сергеевич и пошел прочь.
…Ильин взял из шкафа тридцать третий том "Всемирной литературы" и стал перелистывать своего любимого Эразма из Роттердама. И вдруг в открытое окно на него дохнул дождевой свежестью чудный, среднерусский сентябрь. Антон Сергеевич отложил книгу, принюхался к запахам дождя, увядающих листьев, пьянящим запахам осени и подумал: "До чего же хороша наша Россия".
А недалеко, за центральной, старой улицей, под крутым спуском лежала остывающая после жаркого лета уставшая, запущенная Волга. Ильин представил себе, что когда-нибудь, через двадцать, пятьдесят или сто лет - сметут все плотины, превратившие главную реку России в каскад гигантских запруд, наполненных грязно-зеленой водой, и великолепные храмы, усадьбы, деревни, погосты, луга, очищенные всенародным порывом от многолетнего ила и всякой гадости восстанут из небытия и увидят небо и солнце.
26
Прошло уже десять лет со дня переезда семьи Ильина в Средневолжск. Он, его жена и уже взрослые дети наконец-то почувствовали себя настоящими гражданами России. Теперь никто не мог бросить им в лицо: «Езжай свой Россия!». Они уже здесь жили, и это их почти устраивало. Жизнь вроде бы налаживалась и, несмотря на то, что очутились они, нежданно-негаданно, в депрессивном регионе - деваться было некуда, да и попривыкли уже к провинциальной жизни. Антон Сергеевич как-то заметил, что на центральной улице города чуть ли не каждое десятое лицо ему знакомо. «Это тебе не Тверская! – думал он, гуляя по бульвару. – Там хоть сто лет живи… Нет, определенно в провинции есть что-то положительное, а если еще дело идет к пенсии…»
- возможно по центру пройти, обязательно кого-нибудь из знакомых встретишь! – словно читая мысли, сказал, здороваясь, приятель Антона адвокат Варламов. - Видел, видел твой рассказ в московской газете! Читал. Молодец! Поздравляю!
- Какой рассказ? В какой газете? – искренне удивился Антон.
- Ты что! Не в курсе? – в свою очередь удивился приятель. – Ты же лауреатом стал! Неужели тебе никто не сообщил? Ну и коллеги у тебя!
- А когда? где была публикация?
- Да недели две-три назад, в субботнем номере!
Через двадцать минут Ильин был в библиотеке. Вот! Разворот. Справа вверху: «Поздравляем Антона Ильина из Средневолжска" и сильно сокращенный рассказ. Антон снял копию, помчался домой и с гордостью продемонстрировал ее младшему сыну и жене.
- Эх, черт! Жаль что не первое место, а то бы в Бразилию съездили, - с нескрываемой горечью сказала Катя. – Но там еще какие-то призы обещали, - добавила практичная женщина.
В мае Катя с Антоном на полторы недели поехали в отпуск к старым московским друзьям. На следующее утро, когда хозяева квартиры ушли на работу, Катя сказала:
Ты позвонил бы в редакцию. Что там за призы? Может еще и гонорар дадут.
- Дождешься от них гонорара! – буркнул Антон.
- Книжку бы свою подарил…
- Да отстань ты! – огрызнулся Ильин. Но немного погодя достал из сумки газету и набрал номер:
- Здравствуйте. Это Антон Ильин из Средневолжска. Помните, я стал лауреатом вашего конкурса?
- А –а! Здравствуйте! Конечно, помним. Нам очень понравился ваш рассказ! Поздравляем! А вы откуда звоните? - Я здесь, в Москве. Извините, у вас там что-то насчет призов… Это наверное похоже на вымогательство…
- Ну что вы! Приезжайте в редакцию, и мы вам вручим все, что полагается.
Встретили Ильина радушно. Молодые журналисты крутой московской газеты с нескрываемым интересом смотрели на великовозрастного дядю, который им в отцы годился. Ему торжественно вручили большой тяжелый фирменный пакет с известнейшим логотипом, и все сотрудники отдела поочередно пожали новоиспеченному лауреату руку. Все это Катя запечатлела предусмотрительно прихваченным с собой «Никоном». Антон тут же подписал свою книжку, вручил ее ведущей популярной рубрики и, обменявшись визитками, распрощались. В пакете были: литровая бутылка дорогой водки, кружка, пепельница, открывашка, зажигалка, авторучка, майка и другие мелочи с логотипом газеты.
Отпуск пролетел быстро. Лето незаметно перешло в осень, и в один прекрасный день, несмотря на слякоть, дождь, ветрище и собачий холод, произошло то, о чем в старину говорили, что "ни в сказке сказать, ни пером описать".
…Хлопнула входная дверь, и из сеней раздался какой-то ненормальный, истеричный крик жены: «Антон! Ты едешь в Бразилию!». Катя влетела в комнату, в распахнутом пальто, в заляпанных грязью сапогах, размахивая телеграммой. Ильин обалдело посмотрел на жену, выхватил шершавый, серый листок и впился в крупный телетайпный текст без знаков препинания:
УВАЖАЕМЫЙ АНТОН ТЕЛЕКАНАЛ И ГАЗЕТА ПОЗДРАВЛЯЮТ ВАС С ПОБЕДОЙ КОНКУРСЕ ВЫ ЗАНЯЛИ ВТОРОЕ МЕСТО ЗАНЯВШИЙ ПЕРВОЕ МЕСТО ПОБЕДИТЕЛЬ НЕ СМОГ ВОСПОЛЬЗОВАТЬСЯ СВОИМ ПРИЗОМ ПО СЕМЕЙНЫМ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАМ ПОЭТОМУ ГЛАВНЫЙ ПРИЗ ПОЕЗДКА БРАЗИЛИЮ ПОЛУЧАЕТЕ ВЫ ПРОСИМ ВАС КАК МОЖНО СКОРЕЕ СВЯЗАТЬСЯ С НАМИ ПО ТЕЛЕФОНУ…