После гимна оркестр заиграл туш. Человек у микрофона произнес речь, в которой он говорил о какой-то родине откуда их выгнали и которую они хотят вновь обрести.
Разгорячившись, господин распростер в театральном жесте руки к небу и стал призывать господа бога в свидетели. Затем он стал угрожать тем, кто якобы лишил их родины. И сотни глоток заорали что было мочи о том, что они хотят к себе на родину. Вслед за господином выступили еще два оратора. Их речи сопровождались громкими аплодисментами, а самим ораторам вручали по большому букету цветов.
Кольхаз слушал выступления и все больше проникался ненавистью к людям, которые ничему не научились, не извлекли уроков из последней кровопролитной войны.
После заключительных слов песни, которую в завершение пропели собравшиеся, они рассыпались в разные стороны: одни бросились пить пиво, другие устремились к сосискам, третьи приблизились к самой границе, с любопытством разглядывая ее и делая многочисленные снимки.
Кольхаз бросил украдкой взгляд на Брунера, который был спокоен и улыбался.
В этот момент на той стороне снова стало шумно. Вокруг одного парня, что-то кричавшего, отчаянно жестикулируя, собралось несколько десятков молодых парней, которые, потрясая кулаками, бросились к границе и начали швырять через контрольно-следовую полосу комки земли.
— Внимание! — шепнул Кольхаз, оценивая обстановку.
В этот момент из группы парней отделились четверо и бросились к заграждениям. Они начали раскачивать столб, на котором была натянута проволока.
«Как поступить? Что они будут делать дальше?» — лихорадочно думал ефрейтор.
Оказавшись рядом с Кольхазом, фельдфебель Ульф приказал зарядить автомат и следовать за ним.
Встав в полный рост, они пошли к контрольно-следовой полосе, держа автомат на груди: впереди Ульф, а за ним в нескольких шагах Кольхаз.
С той стороны их заметили. Послышались предостерегающие выкрики.
Подойдя к краю контрольно-следовой полосы, Рэке остановился и жестом подозвал к себе Кольхаза.
Парни, только что пытавшиеся свалить столбики заграждения, бросились назад и спрятались в кустах. Любопытные зеваки замерли на месте, держа в руках пивные кружки и сосиски, а откуда-то из тыла уже бежали западногерманские пограничники.
Не успел Ульф и рта раскрыть, чтобы предупредить провокаторов, как двое из них бросили в фельдфебеля по камню, которые упали совсем близко от него.
Справа раздалось несколько выстрелов, затем автоматная очередь, после чего стало тихо. Хулиганы бросились наутек и как раз попали в руки западногерманских пограничников.
Кольхаз повернул голову и увидел, что Зимлер стоит во весь рост, держа автомат дулом вверх. «Значит, это он дал несколько предупредительных выстрелов в воздух», — мелькнула мысль.
А фельдфебель уже кричал провокаторам, что, если они немедленно не прекратят нарушать государственную границу, он примет все меры к ее защите, вплоть до применения оружия.
Предупреждение подействовало: многие из реваншистов, быстро допив пиво и закусив сосисками, начали покидать поляну. Жены тащили своих мужей подальше от границы. Западногерманские пограничники подошли к господину, видимо руководителю этого сборища, и стали объяснять ему, что так вести себя в пограничной полосе нельзя. Однако реваншист, кажется, не хотел их понимать.
Рэке не стал дожидаться конца спора и, повернувшись спиной к контрольно-следовой полосе, пошел на НП.
Кольхаз молча следовал за фельдфебелем, ругая про себя Зимлера за самовольную стрельбу в воздух, но в то же время понимал, что она охладила пыл реваншистов и провокаторов.
— Вы приказывали открывать огонь? — спросил фельдфебель у Кольхаза по дороге на НП.
— Нет. Я предупредил, чтобы никаких действий без моего приказа не предпринимали.
— Ясно. Подождем до полной разрядки обстановки на той стороне.
Недалеко от НП их поджидал обер-лейтенант Гартман.
— По чьему приказу солдат открыл огонь? — спросил обер-лейтенант, выслушав доклад Ульфа. — Мне кажется, это не вызывалось обстановкой. Вы разрешали стрелять?
— Нет, — ответил Ульф. — Разрешите мне сначала разобраться, а уж потом доложить вам.
— Разбирайтесь. Доложите мне после смены. Ясно?
— Так точно.
— Продолжайте выполнять задание!
Обер-лейтенант вместе с радистом удалился в направлении Ротхаузена.
Поляна, на которой состоялось сборище, почти полностью опустела. Машины отъезжали одна за другой. Пограничники землей засыпали остатки костра.
Вскоре по радио пограничникам был передан приказ вернуться на заставу.
— Ефрейтор Кольхаз, соберите отделение и везите его на заставу! — распорядился фельдфебель. — По прибытии в подразделение вместе с Зимлером и Кенигом явитесь ко мне!
В числе последних к месту сбора подошли Кениг и Зимлер. Кениг был растерян. Он спросил у Кольхаза:
— Теперь нам влетит, да? Все так быстро произошло, что я не успел и слова сказать.
— Выходит, и ты не давал ему разрешения стрелять?
— Конечно нет!
Он так неожиданно вскочил на ноги и начал палить в воздух.
— Так было? — спросил ефрейтор у Зимлера.
— Примерно так, — солдат еле заметно усмехнулся. — Вы же сами говорили, что нужно быть готовым к открытию огня.
— Да, но только по приказу!
— Тогда нужно было отдать этот приказ, я так полагаю, — упрямо стоял на своем Зимлер.
Последовал приказ садиться в машину. В пути все молчали.
Приехав на заставу, начали переодеваться. Кениг делал это быстро, зато Зимлер явно не спешил, аккуратно складывая полевое обмундирование.
— Поторапливайся, — сердито заметил ему Кениг. — Я из-за тебя не намерен опаздывать. — И он вышел из комнаты, сильно хлопнув дверью.
Зимлер ничего не ответил. Он не спеша причесался перед зеркалом, оправил обмундирование, а уж потом, ни к кому не обращаясь, сказал:
— Этот Кениг всегда грубит.
— Сейчас он имеет право на такой тон, — ответил Кольхаз.
— Ты ошибаешься. Тон всегда должен быть одинаковым, вежливым. Об этом никогда не надо забывать. Я готов.
Когда они остались в комнате вдвоем, Зимлер подошел к Кольхазу и, дотронувшись до его рукава, спросил:
— Скажи, только откровенно, я здорово набедокурил? Неужели ты думаешь, что я стрелял от страха, даже не подумав?
— Я этого не знаю. Если бы это сделал Кениг, у которого язык и руки действуют быстрее, чем голова, а то ты…
— А что я?
— Ты в данной ситуации должен был больше думать, чем другие.
— Выходит, ты меня считаешь трусом?
— Нет, просто расчетливым.
— Расчетливым? Интересно, кто из нас подвергался опасности, фельдфебель или я?
Кольхаз направился к выходу, понимая, что этот разговор ни к чему хорошему не приведет. Однако тон Зимлера раздражал его.
— Время покажет, прав я или нет, — спокойно сказал Кольхаз.
Кениг присоединился к ним на лестнице.
Рэке сидел в кабинете командира взвода и с кем-то разговаривал по телефону. Окончив разговор, он пригласил их сесть и попросил высказать свое мнение о самовольной стрельбе Зимлера — сначала Кольхаза, затем Кенига, а уж потом — самого Зимлера.
Кольхаз ничего нового сказать, разумеется, не мог.
— Я строго предупреждал всех о том, что огонь никому без моего приказа не открывать. Товарищ Кениг может это подтвердить.
Кениг беспокойно ерзал на стуле, не зная, с чего начать.
— Так было дело? — не выдержав, обратился к нему Ульф.
— Точно так и было.
— А что делал парень с той стороны, за которым вы наблюдали?
— Он бежал прямо к заграждениям…
— И что же он там делал?
— Сказать точно я не могу, его плохо было видно из-за кустов.
— Он вступил на нашу территорию?
— Наверняка вступил, возле ручья… И тут Зимлер вдруг вскочил и пальнул в воздух. Я и рта раскрыть не успел…
— Докладывайте по-уставному! — поправил его фельдфебель.
— Я же ничего не мог поделать.
Немного подумав, Рэке сказал:
— Для пограничника существует неписаный закон: если на его участке совершаются одновременно два события, то старший наряда обязан взять на себя самое важное. В данном случае самым важным для вас была провокация, за ней вы и должны были наблюдать. Наблюдение за парнем вы должны были поручить Зимлеру. Почему вы не сделали этого?
— Сделал бы, если бы знал, что…
— Вы обязаны были это сделать, — голос Ульфа стал жестким.
— Это в той-то обстановке?!
— Ну, а теперь, товарищ Зимлер, объясните нам, почему, не получив приказа, вы открыли стрельбу?
— Потому что ваша жизнь была в опасности, — твердо произнес солдат. — Ваша и других товарищей, в том числе и товарища Кольхаза.
— Почему вы не дождались решения старшего наряда?
— Для этого не было времени.
— А вы были уверены, что иначе поступить было нельзя?
Зимлер усмехнулся:
— Я выстрелил в воздух в знак предупреждения. Результат сразу же сказался. Устав учит, что в случае нарушения государственной границы пограничник обязан воспрепятствовать этому вплоть до применения оружия. А в данном случае имело место нарушение границы. Помимо этого, устав учит проявлять личную инициативу. Вот я и проявил ее…
— Однако охрана государственной границы требует соблюдения строжайшей воинской дисциплины. Каждый солдат не может действовать, как ему заблагорассудится.
— Да, но…
— Без всяких «но». Приказ для нас — это закон, и никому не позволено нарушать его. Вам это ясно?
Зимлер хотел было возразить, но воздержался и спокойно сказал:
— Так точно. Я готов нести ответственность, только прошу вас не думать, что я стрелял для того, чтобы как-то выделиться.
— Я вас не понимаю. А кто такое утверждает?
— Я, — сказал Кольхаз.
Ульф посмотрел на часы и тихо сказал:
— Идите, товарищи, а вы, товарищ Кольхаз, останьтесь. Что с вами происходит? — спросил фельдфебель Кольхаза, когда Зимлер и Кениг ушли.
Рэке внимательно выслушал ефрейтора, а когда тот замолчал, проговорил:
— Значит, вы считаете, что он делал это с определенным расчетом. А у вас есть доказательства на этот счет?
— Никаких доказательств у меня нет, хотя я твердо убежден в этом…
— Эго не аргумент! — перебил его Ульф. — Мы не имеем права в таких вещах руководствоваться только чувствами. Хотите выслушать мое мнение? Ведь его стрельбу можно понять и как сигнал «Стой! Дальше ни шагу!».
— Да, конечно.
— А что, если он на самом деле был глубоко убежден в том, что он должен был выстрелить? А что, если он видел опасность, которой мы с вами не заметили?
— Возможно…
— Подведем итоги нашего разговора: Кениг, как старший дозора, допустил упущение, позволив подчиненному действовать по собственному усмотрению. Вам же придется извиниться перед Зимлером.
— Что вы сказали? — переспросил удивленно Кольхаз. — Вместо того чтобы наложить на него взыскание, я должен просить у него прощения!
— О взыскании здесь никто не говорит, — усмехнулся Ульф. — Попытайтесь выяснить причину поступка Зимлера.
Кольхаз помолчал, затем попросил:
— Дайте мне время подумать.
— Хорошо. А завтра утром назовите мне день и час, когда мы можем поговорить об этом со всеми солдатами.
23
На следующий день взвод фельдфебеля Рэке был назначен в наряд. Кольхаз и Брунер получили задание проверить полосу заграждений.
Кольхаз шел задумавшись: случай с самовольной стрельбой Зимлера не давал ему покоя.
— Ты слышишь? — вполголоса произнес Брунер, возвращая ефрейтора к действительности.
За их спиной слышалось сильное гудение.
— Вертолет! — заметил Кольхаз. — За мной!
Бегом они бросились в кусты и залегли. С той стороны границы показался вертолет. Он летел вдоль границы на малой высоте: до земли было не более пятидесяти метров. Сделав круг, вертолет улетел в глубь западногерманской территории.
— Пошли дальше! — Кольхаз встал и отряхнул обмундирование.
Когда они подошли вплотную к контрольно-следовой полосе. Брунер спросил:
— А что бы ты сделал на месте Зимлера?
Кольхаз с удивлением уставился на солдата и после затянувшегося молчания спросил:
— А почему ты задаешь мне такой вопрос?
— Только потому, что на этот счет имеется несколько различных мнений.
— И каковы же они?
— Разные. Одни говорят так, другие — иначе. Один Кениг ругается как сапожник, когда с ним об этом заговоришь…
— Он сам во всем виноват, смотреть нужно было лучше…
Оба замолчали и пошли дальше. Около пяти часов они дошли до конца своего участка и повернули на заставу.
В лесу было сумрачно и тихо. Кольхазу нравилось, что Брунер не беспокоит его разговорами и расспросами, а ему так хотелось помолчать, даже больше того, побыть одному.
Прибыв на заставу, Кольхаз доложил фельдфебелю о выполнении задания и попросил разрешения уйти из расположения части на два часа.
Рэке с любопытством посмотрел на ефрейтора, но не спросил о том, куда он хочет идти, а лишь поинтересовался, на какое число он назначил беседу в отделении.
— Я думаю, удобнее всего в понедельник, после обеда. Вы тоже будете?
— Буду… возможно, будет и обер-лейтенант Гартман.
— Вот как!.. — удивился Кольхаз.
— Не бойся. Гартман справедлив, я тоже его знаю.
— Я не боюсь. Разрешите идти?
— Пожалуйста…
Когда Кольхаз вышел из комнаты, он увидел у КПП обер-лейтенанта и хотел избежать с ним встречи, но тот окликнул его:
— Как дела, товарищ Кольхаз? Небось хочется забраться куда-нибудь в тихий уголок да написать стихотворение, а?
— Нет. Я иду в село, нужно кое-что достать.
— Достать? Так поздно? Все магазины уже закрыты. Давайте присядем на минутку вот на эту скамейку.
— Товарищ обер-лейтенант…
— Что, пить очень хочется? Ваша кружка пива от вас никуда не уйдет. Идите ко мне!
Кольхаз подошел к офицеру и присел на краешек скамейки.
— Ну, как отделение? Что говорят товарищи? Ефрейтор попытался уйти от прямого ответа:
— Разве фельдфебель Рэке не докладывал вам? За это время ничего особенного не случилось.
Гартман откинулся на спинку и спросил:
— Как вы полагаете, сколько времени вы будете командовать отделением?
— Пока не вернется лейтенант Альбрехт. Думаю, что это уже скоро. Если вы, конечно, не снимете меня раньше…
— Я думаю иначе. Полчаса назад я узнал о том, что лейтенанта направили в центральный госпиталь, после операции ему дали отпуск на лечение, короче говоря, в часть он вернется не скоро, так что настраивайтесь на то, что вам еще долго придется командовать отделением. Собственно, фельдфебель сам должен был сообщить вам об этом, но он еще не знает того, что узнал я. Теперь вы узнали это раньше его.
— Простите, пожалуйста, — пробормотал ефрейтор. — Мне от души жаль лейтенанта. А в отношении меня я даже не знаю, что и сказать…
— Вы думаете, я не замечаю, как вы изменились? — перебил его Гартман.
— Ничего я не изменился, напротив!
— Я все знаю. Вам нужно научиться владеть собой и не повторять таких случаев, как вчера с Зимлером.
— Фельдфебель уже рассказал вам об этом?
— У нас нет тайн друг от друга. С Зимлером вам следовало бы вести себя иначе.
— Но он так вызывающе держался.
— Все равно.
— Легко сказать. В такие моменты разум не сразу осеняет.
— Понятно.
Кольхаз чувствовал, как в нем растет симпатия к обер-лейтенанту.
— А что я еще должен сделать? Что вы мне посоветуете? — тихо спросил он.
— Нужно исправить то, что вы не так сделали.
— Я готов попросить у Зимлера извинения, хотя сделать это мне будет не легко.
— Вот оно что! — Гартман встал. — Вы готовы извиниться, но сделаете это не из чувства справедливости, а чуть ли не по принуждению. Кому нужно такое извинение? Собственно говоря, это же лицемерие, мой дорогой!
— Никакого лицемерия тут нет!
— Постарайтесь быть откровенным и поговорите с Кенигом. Ему этот разговор нужнее, чем Зимлеру. И ко мне заходите в любое время. Злой собаки у меня нет. Ну, а теперь идите, а то вас захватит дождь.