— Не знал, что в армии обращают внимание на такие пустяки. Раз нужно — значит, нужно. Зачем же хвалить за это?
— В подразделении должна быть чистота и порядок, — сказал Ульф. — Без мелочей не сделаешь главного.
— Можно и по-другому, — возразил Кольхаз, — просто не обращать внимания на мелочи. Большое дело требует жертв!
— Вы шутник, товарищ Кольхаз. — Рэке улыбнулся. — Настоящий шутник! «Большое дело требует жертв»! Мы на самом деле можем пожертвовать чем-то ради нашего общего дела, но не порядком и чистотой.
— Могу я считать, что мои слова были поняты как шутка? — спросил Кольхаз.
— Конечно, — ответил Рэке. — Будем считать их шуткой. Кто же станет всерьез опровергать необходимость военной дисциплины в армии?
Он подошел к койке Кольхаза и начал рассматривать картинки, которые тот только что повесил: две гравюры в аккуратных рамках и украшенный витиеватым орнаментом пергамент, на котором красиво было написано какое-то стихотворение.
— Что это? — спросил Рэке и показал на один из рисунков. На нем был изображен одноэтажный домик на фоне осеннего пейзажа. — Это ваш родной дом?
Рэке сразу же почувствовал, что сказал что-то не то, так как брови Кольхаза от удивления поползли вверх, и он сказал:
— Сразу видно, что вы не знаете Веймара. Если бы вы там хоть раз побывали, то не стали бы спрашивать… Это домик, в котором жил Гёте, товарищ фельдфебель-…
«Черт меня дернул спросить», — с досадой подумал Рэке, я вслух сказал: — Вы улыбаетесь, товарищ рядовой? Я действительно не был в Веймаре и не видел домика Гёте, но я этого поэта читал и люблю.
— Вот как! — удивился Кольхаз, чуть заметно улыбаясь. — Да, вы умеете защищаться.
— Надеюсь, теперь мы квиты, — сказал Рэке и пошел к выходу.
У самой двери он вдруг вспомнил, что хотел спросить, какие стихи написаны на пергаменте. Они показались ему очень знакомыми, однако он никак не мог вспомнить, чьи они. Он задумался на секунду, но потом все же покинул помещение казармы.
2
Вечера стали заметно холоднее. Над руслом ручья, который петлял вокруг деревни, поднимался туман, расстилавшийся над землей тонким полупрозрачным покрывалом.
Ульф поежился. Он поднял воротник шинели и зашагал быстрее. Тропинка, ведущая от погранзаставы до Таннберга, была неровной, но Ульф так хорошо знал ее, что ни разу не оступился и не попал ни в одну из ям, наполненных грязной водой.
Кто-то шел ему навстречу. Это был унтер-офицер из четвертого взвода.
Узнав Раке, он сказал:
— Ах, это ты! В деревню направляешься?
— К Готфриду Трау, — ответил Ульф.
— Это учитель, что ли?
— Да. Он преподает в десятом классе. И помогает пограничникам. Несколько лет назад он сам командовал здесь ротой.
— Что? У нас? Я об этом ничего не знал.
— Ты же сам здесь еще недавно. Всего хорошего. У меня мало времени. — Ульф зашагал дальше.
Готфрид Трау жил в центре деревни. Он сам открыл дверь, удивленно уставился на Рэке сквозь стекла очков, а потом обрадованно воскликнул:
— Ну, здорово! Я уже думал, что тебя и не увижу вовсе.
Они прошли в кабинет Трау.
— Не обращай внимания на беспорядок, — сказал хозяин, убирая со стола и стульев книги и тетради. — Жена уехала на несколько дней к своим старикам. Оба мальчика заболели. Свинка, говорят… Садись. Водки выпьешь? Нет, угощу я тебя лучше грогом. Минутку… — Не дожидаясь ответа, он вышел на кухню, откуда вернулся с гранеными стаканами в руках.
— Вода как раз вскипела, сахар бери сам. Итак, что случилось? — спросил он, садясь.
— Мне нужен твой совет, — начал Рэке без обиняков. — С сегодняшнего дня у меня в отделении появился солдат, который пишет стихи.
— Так, юный лирик.
— Еще какой! — Рэке развернул лист бумаги со стихами. — Почитай.
Трау прочитал, наморщил лоб, прочитал еще раз.
— Что-то слишком путано, — пробормотал он наконец, взяв в руки свой стакан. — Никакого понятия о размере. Что-то вроде крика, стихийного протеста…
— Этот стишок написан на занятии по боевой подготовке, — объяснил Ульф, — когда преподаватель объяснял принцип действия ядерного оружия. Ты понимаешь?
— Ишь ты! — воскликнул Трау. — Интересно, это уже кое-что проясняет.
Он встал, взял стакан, выпил горячий грог маленькими глотками, а затем сказал:
— В сущности, все очень просто. С детства нам только и внушали: самое важное, что у нас есть, это наша жизнь. Она дается только один раз, следовательно, нужно умело пользоваться ею, и так далее и тому подобное…
— Я не считаю, что ты опровергаешь это, — прервал его Рэке с иронией в голосе. — Именно ты.
— Если тебе нужен мой совет, дай мне высказаться, — возразил Трау. — Мы еще можем поспорить. Кольхаз больше всего боится потерять на войне жизнь. Именно поэтому и хотел бы он стать раковиной, когда наступит ад. Ты понимаешь?
— Он хочет держаться особняком во всем.
— И да и нет. Он хочет держаться особняком, потому что он не верит в то, что мы достаточно сильны, чтобы предотвратить войну. С другой стороны, он по-своему протестует против войны.
— Этого я не понимаю. Тогда его протест направлен в какой-то мере против нашей армии, а мы никому не угрожаем войной.
— Конечно нет, но этого Кольхаз еще не понял. Поэтому он и протестует против солдатской службы вообще. Молодой человек как строительная площадка, на которой готовые дома стоят рядом с недостроенными, а у многих заложен только фундамент. Я слышу это от тебя не в первый раз и сам уже не раз говорил это другим, но Кольхаз не понимает прописных истин, даже если повторять их много раз. Стройплощадка Кольхаза пока еще не расчищена, ты понимаешь? При этом парню совсем неплохо, когда ты на ней спотыкаешься. Парень цепляется, как колючка, за каждое твое слово. Ты должен быть сторожем, а то он тебя подловит, прежде чем ты это заметишь. Прежде всего такие индивидуумы любят честность. Он ни на что так болезненно не реагирует, как на пошлость, нерешительность или скрытую ложь. Если ты на этом попадешься, ты для него больше не существуешь…
— Я еще никогда не лгал товарищам, — прервал его Рэке. — Может быть, порой ошибался, но никогда не лгал.
Трау подошел к полке с книгами. Раскрыв одну, он положил ее на стол и спросил:
— Ты спрашивал о стихах над его койкой?
— Да.
— И они показались тебе знакомыми?
— Да, но я не знаю, откуда они.
— Это они?
Рэке прочел стихотворение, удивленно вскинул брови:
— Да, они.
— Это одно из известных стихотворений Гёте, — сухо заметил Трау. — Входит в программу средней школы, мой милый.
— Проклятье, я чуть было не спросил, не он ли его сам написал! — Рэке сокрушенно покачал головой. — Хотя ерунда все это! Все мы солдаты и поставлены сюда для того, чтобы прежде всего охранять наш участок границы. Ты понимаешь?
— Понимаю, но с трудом, — ответил Трау. Он покачал головой и не без иронии добавил: — Не обижайся на меня, но тебя не всегда поймешь. Иногда ты удивительно хорошо умеешь обращаться с людьми, иногда ведешь себя как новичок. Ты говоришь, что все мы должны прежде всего защищать границу. Все это правильно, но выполнить такую задачу может только хорошо слаженный коллектив, ну, например, отделение.
— Кольхаз — это не отделение, а одиночка!..
— Что значит «одиночка»? — прервал его Трау. — Цепь бывает крепка только тогда, когда достаточно крепко каждое отдельное ее звено. Твое отделение сможет выполнить боевую задачу только вместе с Кольхазом. Ты этого тоже не понимаешь?
Рэке задумчиво посмотрел на Трау, который был на два десятка лет старше его.
— Разумеется, я это понимаю, — ответил он. — И несмотря да это, что же мне делать, если завтра в мое отделение прибудет художник, послезавтра — врач, а потом — математик и каждый из них будет предъявлять мне свои требования? Это несправедливо. Согласись, так дело не пойдет.
— Вряд ли врач станет требовать, чтобы ты удалил ему аппендикс, а Кольхаз — чтобы ты писал для него стихи. Все они хотят одного: чтобы их понимали… Такие, как Кольхаз, в большинстве своем люди впечатлительные, они выступают за справедливость, но порой не учитывают действительности, из которой вытекает необходимость того или иного действия. Они берут в руки газету и читают: «Нашей главной задачей является сохранение мира». А рядом с этим написано что-нибудь о маневрах, о границе по Одеру-Нейсе и о необходимости постоянно быть впереди. Но они не всегда понимают, что мы должны готовиться к войне хотя бы по той простой причине, чтобы сохранить мир.
— Да, но…
— Никаких «но»… Я уже знаю, что ты хочешь сказать. Тут помогает только терпеливое повторение одной и той же истины. До некоторых она доходит лишь тогда, когда они сами нос к носу столкнутся с суровой действительностью. Правда, позже такие скорее жизни не пожалеют, но задание выполнят.
— Это значит, я каждый раз должен искать к нему особый подход, — заключил Рэке. — Я должен его упрашивать, в то время как другим я просто приказываю, и так до тех пор, пока он не соизволит понять…
— Нет!
— Тогда что же?
— Как раз к нему-то и не нужен специальный подход, с него ты должен требовать всегда, когда считаешь нужным. Тебе, правда, будет нелегко. Он должен почувствовать твою твердость в каждом поступке. Он, разумеется, будет противиться, возмущаться, но наконец подчинится. Если при этом ты проявишь хоть немного участия к его личным интересам, ты победишь.
— Тебя послушаешь, так подумаешь, что все очень просто, — проворчал Рэке и начал листать книгу, которую Трау положил перед ним на стол.
— Совсем не просто. Напротив, будь начеку!
— Перед кем? Перед Кольхазом?
— Нет. Перед самим собой. Не думаю, что твоих знаний на него хватит. Это только начало.
Рэке кивнул. Прежде чем попрощаться, он попросил томик стихов Гёте.
— Возьми. Спросишь, если чего не поймешь, — сказал Трау.
Дойдя до двери, Рэке обернулся:
— Знаешь, мне кажется, что это будет дуэлью мнений.
— Возможно, — согласился Трау. — Только не забывай, что даже в такой дуэли бывают победители и побежденные. Смотри не окажись побежденным.
Рэке возвращался в роту. Туман сгустился, и в отдельных местах тропинку было совсем не видно.
В комнате унтер-офицеров никого не было. Рэке лег на кровать и начал читать Гёте. Читал до тех пор, пока его не сморила усталость. Книга выскользнула из рук. Была полночь. Он встал, погасил свет и вскоре крепко заснул.
3
В последующие дни погода была капризной и прохладной. Дни проходили без особых событий. Новичков познакомили с пограничной заставой и со старослужащими солдатами. Постепенно они стали привыкать к новому месту.
Рэке внимательно приглядывался к Кольхазу. Он заметил, что тот ест небрежно и без аппетита, часто стоит у окна и, погруженный в свои мысли, смотрит на приграничный лес. А на одном из занятий, когда руководитель рассказывал новичкам о традициях заставы, Рэке заметил, что Кольхаз скептически улыбался.
Однажды он увидел Кольхаза стоящим под деревом, которое уже наполовину сбросило свой осенний наряд. Солдат наклонился вперед и смотрел вдаль, затем вытащил из кармана блокнот и принялся что-то торопливо записывать.
В воскресенье перед обедом Рэке вызвали к командиру взвода. Лейтенант стоял у окна и ждал его.
— Как дела? Что делают новички? — спросил он и движением руки пригласил фельдфебеля сесть.
Рэке подобный вопрос нисколько не удивил.
— Ничего, — ответил он, — в сущности, все идет нормально. Кениг немного медлителен и любит прихвастнуть, но со временем это пройдет. Поля можно сделать моим заместителем, когда Шонер весной демобилизуется. Остается один Кольхаз…
— Как он себя ведет? — прервал его лейтенант. — Что делает?
Рэке подумал и нерешительно ответил:
— Упрямый он очень. Изображает из себя героя-одиночку и, вероятно, нравится сам себе в этой роли.
— Я случайно узнал, что на одном из литературных вечеров в своем родном городе он читал стихи. Свои стихи, которые, мягко говоря, попахивали пацифизмом. Он тогда был в отпуске, это до того, как он прибыл к нам. Любопытно, не правда ли?
Рэке опустил голову и, чувствуя себя немного смущенным, сказал:
— Одно из этих стихотворений я знаю…
— Откуда? Он вам сам его показывал?
— Нет, мне дал его бывший командир. Вот оно…
Лейтенант взял листок, сел и начал читать, а Рэке в это время рассказал ему, при каких обстоятельствах это стихотворение было написано.
— Я сознательно не сказал вам об этом, — проговорил он. — Чтобы ему не пришлось начинать у нас с чересчур тяжелым багажом.
Лейтенант задумчиво посмотрел на Рэке, прочитал стихотворение еще раз, беззвучно шевеля толстыми губами. Вернул листок со словами:
— То, что вы умолчали об этом, еще ничего не меняет. От этого не легче ни ему, ни нам. Ну, хватит об этом. Теперь, по крайней мере, ясно, о чем он думает. Возникает вопрос: как нам с вами его перевоспитать?
— Быстро перевоспитать человека нельзя, товарищ лейтенант. Для этого нужно время.
— Сколько? — спросил Альбрехт. — Как вы думаете, сколько времени?
Ульф попытался улыбнуться, но улыбки не получилось. Избегая взгляда лейтенанта, он неуверенно проговорил:
— Возможно, год, возможно, больше. Некоторым людям вообще не удается перевоспитать себя.
— Кольхазу удастся?
— Думаю, да.
— Откуда такая уверенность?
— Трудно объяснить. В двух словах не скажешь…
— Интуиция подсказывает? — заметил Альбрехт. — Но, товарищ фельдфебель, не можем же мы ориентироваться только на нее…
— Простите, — перебил Рэке, — я хочу только попытаться… Кольхаз ненавидит войну больше чумы.
— Думаю, чуму скорее боятся, чем ненавидят.
— Согласен, страх здесь тоже есть, но не только он один. Иначе это было бы плохо.
— Почему?
— Страх испытывают к непонятным вещам, с которыми не знают, как справиться. Страх парализует человека. Он делает его неспособным трезво оценивать опасность. Ненависть — это другое чувство. С ненавистью страх преодолеть легче. Ненависть придает силы. Без нее трудно было бы, к примеру, преодолеть инквизицию и фашизм.
— Согласен, — кивнул лейтенант, — но фашизм еще не побежден окончательно. А вы уверены, что Кольхаз владеет своими чувствами?
— В какой-то степени да, — ответил Ульф, — он понимает, что страх унижает человека, но еще не совсем научился управлять своей ненавистью. Наоборот, подчас оба управляет им. Вот его и нужно научить управлять ею. Надо дать ему понять цену ненависти и цену любви. Если он это поймет, то скорее умрет, чем отступит от своего.
Лейтенант встал, подошел к окну и сказал:
— В данном случае ваша теория хромает. Вы просите год на его воспитание. В течение года он будет у нас, и за это время мы должны сделать из него хорошего пограничника.
— Да.
— Выслушайте меня внимательно, хотя ничего нового я вам и не скажу: каждый солдат-пограничник несет ответственность за свой участок границы. Кто-то сказал: где пройдет косуля, там пройдет и человек. А где пройдет человек, пройдет и целая дивизия. Мы же с вами обязаны денно и нощно охранять государственную границу, мы в ответе за каждый ее метр.
— Я знаю это, — сказал Ульф. — Но вот Кольхаза знаю пока мало, однако это не самое главное. Он наш товарищ, мы должны сделать из него хорошего защитника родины.
Альбрехт подошел к нему.
— Хорошо. Но я не могу дать вам на его воспитание целый год, товарищ Рэке.
— Я постараюсь уложиться в меньший срок, хотя это будет зависеть не только от меня.
— Знаю, и все же либо мы сделаем это до того, как его назначат начальником поста, либо это будет неверный ход. Впрочем, можете полностью на меня рассчитывать.
— Спасибо, товарищ лейтенант!
— Значит, все остается так, как задумано: Кольхаз поступает сегодня же в ваше распоряжение. Действуйте.
— Слушаюсь.
Около полудня погода прояснилась. Когда Кольхаз и Рэке вышли из расположения роты, ярко светило солнце. Ветер гнал еще тяжелые черно-серые облака на восток, но перед самым заходом солнца небо стало уже ярко-голубым и безоблачным.
Они шли друг за другом по каштановой аллее. На деревянном мостике через ручей сделали короткую остановку.
— Вы уже привыкли у нас? — спросил Ульф.
Кольхаз засмеялся и сказал, что ожидал этого вопроса.
— А что смешного в моем вопросе?
— Я смеюсь потому, что вопрос ваш хоть и избитый, но все равно в какой-то мере неожиданный. А это уже смешно.