В конце концов Вестри решил поехать к Бурде, Он не все понимал в игре Сноу и не совсем еще продумал собственную тактику. Но Вестри достаточно долго вращался в промышленных кругах и достаточно часто соприкасался с политическими деятелями, поэтому он усвоил, что в иных случаях уместно делать только то, чего не хочет твой противник.
Бурда принял его холодно. У Вестри появилось даже подозрение, что Сноу успел предупредить Бурду об этом визите. Но уже через несколько минут понял, что у вице-министра имеются другие причины для недовольства и что он еще не вполне осведомлен, какой вес за последние несколько месяцев приобрело имя Вестри. Это было на руку Вестри и позволяло нарисовать более широкие перспективы и выдвинуть государственно-патриотические аргументы. Одним словом, заглушить присущий такого рода беседам неприятный душок.
Вестри начал с декларации: в трудный исторический момент польские (он подчеркнул это прилагательное, чтобы сразу устранить малейшие сомнения относительно его собственных национальных чувств) промышленные круги стремятся всеми силами помочь отечеству…
— И именно поэтому, господин министр, я позволил себе отнять у вас немного вашего драгоценного времени, чтобы с вашей помощью предложить вниманию правительства одну, на мой взгляд, весьма плодотворную идею. Коммунисты, как известно, резко обвиняют международный капитал, особенно американский и отчасти английский, в том, что именно он дал возможность Гитлеру захватить власть и по сей день продолжает его финансировать. Национал-социалисты в свою очередь утверждают, будто они уничтожили у себя капитализм, и при каждом удобном случае ругают американскую плутократию. Где тут истина? Истина, как всегда, посредине. Нет сомнения, что некоторые американские банкиры действительно поместили значительные капиталы в Германии. Они рассчитывали, что Гитлер спасет страну от коммунизма и таким образом сбережет их вклады в немецкую, и особенно в прирейнскую, промышленность…
— Гм, — буркнул Бурда, — приятно слышать, что банкир разделяет мнение коммунистов…
— Частично, господин министр, частично. Коммунисты тоже иногда бывают правы, поэтому-то они особенно опасны. Разве мы самоотверженно боролись бы… ну, скажем, с анархистами?! Глупый враг иногда даже помогает…
— Ну-ну, прошу извинения, продолжайте, пожалуйста…
— Но коммунисты забывают, что финансовый мир — пресловутый «международный капитал», все эти «Сити» и «Уолл-стриты» — на самом деле далек от той сплоченности и единства, которые ему приписывают коммунисты. В сущности, на Олимпе финансового мира происходит яростная борьба, в которой любые средства хороши… И если можно сказать, что значительная и влиятельная часть американского капитала серьезно заинтересована в успехе Гитлера, то с такой же уверенностью можно утверждать, что другая, хотя и более слабая, но все же вполне достойная внимания часть этого капитала стремится сорвать ее планы.
— Очень любопытно! — Бурда бросил взгляд на Вестри, и в этом взгляде, казалось, уже было меньше холода. — Продолжайте, пожалуйста, я слушаю вас!
— Ну что же, господин министр, самое главное я уже изложил. Вся стратегическая концепция, так сказать, как на ладони. Впрочем, с моей стороны было бы высокомерием думать, что вы слышите ее впервые. Зато необходимо обмозговать возможные тактические ходы и приложить все усилия, чтобы соперничающие с немецко-американскими сферами группы американских капиталистов заинтересовались Польшей…
— Ну, Гарриман и так хватанул у нас немало…
— Да, да! — Вестри махнул рукой. — Гарриман — это очень хорошо. Кроме того, у нас имеются еще и всякие французики, бельгийцы, швейцарцы… Но, к сожалению, приходится отметить, что международный капиталист не грешит чрезмерной привязанностью к стране, в которую он вложил свой капитал. Для вас, наверное, не секрет, что с начала года наблюдается довольно значительное падение польских акций в Брюсселе, Париже, Цюрихе… Небольшие французские концерны распродают свои паи в польских железных дорогах, шахтах, фабриках. Я буду откровенным: иногда продают их немцам…
— Вы преувеличиваете… — Бурда поморщился, будто у него начиналась мигрень.
— Вам, наверно, известно, что сейчас ведутся переговоры относительно передачи немцам французских паев железной дороги Хербы — Гдыня.
Это было сказано таким тоном, что ни удивляться, ни перечить было попросту неудобно. Оставалось лишь развести руками или пренебрежительно отмахнуться.
— Тем лучше, нам будет легче выжить оттуда немцев.
— Не думаю. — Вестри вздохнул и холодно заметил: — В отношении Польши французы всегда будут держаться хозяевами.
— Вы же знаете, что мы давно уже перестали увлекаться Францией.
— Может быть, вы и правы. Итак, моя идея проста: нужно организовать новый приток иностранного капитала в Польшу…
— Э, мой дорогой!..
— Знаю, знаю, это дело нелегкое! Но имеются по крайней мере два благоприятных момента. Во-первых, решительная антикоммунистическая позиция польского правительства. Американский капиталист будет спокоен за свои деньги, здесь они не пропадут из-за какой-нибудь революции. С этой точки зрения чрезвычайно полезна позиция польского правительства по вопросу о советской помощи. В Америке английские маневры, предпринятые с целью втянуть Россию в антигитлеровскую коалицию, не встречают поддержки. Во-вторых, Польша всегда пользовалась репутацией страны, где можно потерять, но можно и выиграть, причем выиграть быстро и много. Наметившийся еще в прошлом году в Америке новый кризис весьма благоприятствует подобным, скажем, несколько авантюристическим, планам…
— В принципе, дорогой мой, в принципе я полностью согласен с вами. Но практически…
— Это не только благие пожелания, господин министр. Мой банк может взять на себя посредничество. У нас, слава богу, имеются связи в Западной Европе и, что еще важнее, в Америке. Три вещи могут пригодиться как сейчас, так и в будущем. Это, во-первых, валюта. Она даст нам возможность закупать оружие и стратегическое сырье, не дожидаясь, пока французы или англичане в своих парламентах выделят какие-то кредиты для бедной Польши. Во-вторых, мы сможем мобилизовать для обороны нашей страны силы — и довольно могучие! — которые в настоящее время к нам равнодушны или даже враждебны. Согласитесь, что американские финансисты не очень любят, когда их капиталам грозит опасность. Привлекая их в Польшу… вы сами понимаете, господин министр…
Бурда кивнул, вид у него был весьма озабоченный.
— В-третьих…
— Ага, значит, именно по этому делу с вами так любезно советовался Пуштанский?
— От вас ничего не скроешь. — Вестри улыбнулся. Официальная часть была закончена, и Бурда дал ему возможность перейти к конкретным предложениям. — Однако польские банки нас не очень интересуют. А вот промышленность…
Вестри уставился на Бурду в ожидании поддержки. Но тот молчал. Нетрудно было догадаться, что творится в этой седеющей породистой голове. Ежели уж министр решается усыпить свою так называемую государственную совесть, то у него, естественно, возникает вопрос: а что я за это получу? Вестри дал ему возможность поразмыслить. Через несколько минут он продолжил:
— Мы сделали первые шаги. Должен признать, что польские промышленные круги осознали патриотические цели этого мероприятия. Вы, конечно, понимаете, что нужны определенные… Зачем скрывать?.. Определенные жертвы со стороны польской промышленности?
— Жертвы? — Бурда поднял брови.
— В нынешней ситуации, когда курс польских акций неизменно падает, мы не сможем привлечь американский капитал, если будем требовать более высоких цен, чем те, что существуют на валютном рынке… Напротив, именно для того, чтобы задержать это падение, мы должны будем сразу же предложить… — конфиденциально, да, совершенно конфиденциально — такую цену, чтобы возможность крупной прибыли перевесила риск потерь в случае войны. Вы меня поняли?
Непохоже было, что Бурда понял. Он, правда, кивнул, но при этом так упорно глядел в глаза Вестри, что тот решил идти напролом:
— Наши промышленники это отлично понимают. Мне удалось найти ряд подходящих объектов в Лодзи, Познани и главным образом в Силезии. Кое-кто даже берет злотые. Я горжусь, что принадлежу к народу, который в решительный момент проявляет такую самоотверженность. В этих случаях мы, понятно, выплачиваем несколько более высокий процент. Возможно, они калькулируют продажу валюты на свободном рынке или обращают деньги в ювелирное золото, ковры и картины.
— Постойте, а сколько процентов? — Бурда беспокойно заерзал. — Сколько вы платите в валюте?
— Это зависит… зависит от объекта. — Вестри изящно взмахнул рукою. Скрывать уже было нечего. — Как министр, вы сами понимаете, что промышленные предприятия, особенно небольшие, меньше привлекают этих, простите, невежественных американских хамов. Зато, например, угольные шахты, — тут он позволил себе даже улыбнуться, — и особенно добывающие коксующийся уголь — так сказать, ядро, основу промышленности… и если к тому же шахта современная, механизированная…
Вестри дал такое подробное описание пекарской «Полонии», что больше мог и не говорить. Бурда слегка покраснел и стиснул зубы, взгляд его блуждал по затейливым узорам персидского ковра. Наконец он хриплым голосом спросил:
— Так сколько же?..
— Ну, — с облегчением вздохнул Вестри, — в таких случаях до пятидесяти процентов…
У Бурды загорелись глаза, он даже привстал, но потом, немного подумав, недоверчиво спросил:
— Номинальной цены?
— Господин министр?! — Вестри даже испугался такой святой наивности и принялся, словно больному ребенку, заботливо и снисходительно объяснять: — По среднему курсу последней недели на любой бирже — парижской, брюссельской, цюрихской… на выбор.
Бурда остыл так быстро, что пропал всякий смысл продолжать беседу в том же заботливо-снисходительном тоне. И Вестри добавил не без иронии:
— Я думал, что вы учтете изложенные мной, может, чересчур замысловатые предпосылки этой операции.
— Разумеется, я это сделал.
— Учтите еще и дату. Начиная с марта ситуация с каждым днем все более напряженная. А сейчас конец августа. Если бы я пришел сюда на два месяца раньше…
Бурда внезапно встал.
— Очень жаль, что вы меня раньше не информировали об этой во всех отношениях интересной операции. Ну что же, желаю успеха…
Вестри попытался было улыбнуться, встал и что-то пробормотал относительно возможного толкования некоторых обстоятельств. Тут он вспомнил радостную мину Сноу и понял, что переборщил. Именно «Полонию» надо было купить, даже переплатив.
Но Бурда уперся и в ответ на все дальнейшие попытки продолжить беседу сухо заметил, что нынче очень хорошая погода… Пришлось проститься.
Вестри был недоволен собой. В чем дело? Слишком низкая цена? Допустим. Но не может же этот «почти премьер» быть так слеп? Даже в Польше. Нет, тут что-то другое. С поляками никогда не знаешь, что тебя ждет. То сами лезут в руки, да еще верещат от восторга, то вдруг…
4
Маркевича мобилизовали еще в марте. Он отнесся к этому спокойно. Слишком уж тяжела была его учительская жизнь в Красном, чтобы такая радикальная перемена не казалась заманчивой. В войну Маркевич не верил. Ему казалось невероятным, чтобы черные дождливые вечера, тараканы, потрескавшиеся, обмазанные глиной балки, молоко да картофель, охающая за стеной Бондарова — словом, вся эта мрачная повседневность могла бы куда-то сгинуть. Коллега Маркевича, панна Августыняк из Смолевичей, проводила его на подводе до самого Воложина. Он смотрел на ее вдруг подурневшее лицо и на сползавший на глаза платочек. Вот так история, неужели она в самом деле влюбилась в меня, Маркевича?
Он вынул зеркальце и поглядел в него. Зеркальце было такое маленькое, что в нем был виден только нос. Огромный нос, и к тому же не римский, не греческий и даже не финикийский. Обыкновенный, красный, с огромными ноздрями нос Маркевича полностью соответствовал преследовавшему его со школьных лет прозвищу Труба. Зато маленькие голубые глаза и низкий, узкий лоб довольно легко помещались в зеркальце. Рот был бы еще ничего, если бы все остальное не подвело. А подбородок, словно назло, с ямочкой. Уши как лопухи, волосы редкие, но зато всклокоченные, рост — всего метр шестьдесят шесть, словом, ничего утешительного.
Да и не он, Маркевич, был причиной слез панны Августыняк, а смолевичские вечера, которые были ничуть не лучше, чем вечера в Красном. Метели, занесенные снегом плетни, прескверные мартовские дороги, запуганные дети, которым нужно вдалбливать непонятные стихи и песенки. И эти сто с чем-то злотых, из которых двадцать отсылались больной сестре и матери. А годы, которые бежали мимо нее чередой… Пять лет тому назад на гулянье в волости панна Августыняк была такая молодая, свежая и веселая. Сколько же ей сейчас? Двадцать четыре? Двадцать пять? И уже поблекла.
Нет, в этом виноват не Маркевич! Да и что в такой ситуации может предпринять мужчина? Стать возле окна и насвистывать какую-нибудь песенку, может быть приевшуюся всем «Военку»? Глядеть на березовые рощицы, выделяющиеся на фоне скучной сосновой зелени, на мокрые почерневшие халупы, изредка, может раз в полчаса, проплывающие за окнами вагона, на озимые, пробивающиеся из-под снега на песчаных холмах? Нет, о Смолевичах лучше не думать.
Полгода пролетели с быстротой молнии. Подпоручик Маркевич значительно легче, чем он ожидал, перенес всю неразбериху формирования резервной дивизии в Подлясье, не менее грязном, чем Воложин. Он научился выкрикивать команду, рапортовать начальникам о готовности своего взвода к различным более или менее важным занятиям: несению караула, чистке картофеля, осмотру портянок. Научился избегать старшину роты, трепетать перед поручиком Войтилой по прозванию Канарейка [12] и незаметно дремать на занятиях по полевому уставу, к счастью не очень частых.
За это время он значительно расширил свой кругозор. Это также далось ему без особых усилий. Ведь кто же, как не он, в свое время проводил в Красном всякого рода празднества: день леса, день матери, день кооператива, неделю солдата, торжественные заседания девятнадцатого марта [13], третьего мая [14], одиннадцатого ноября [15]? Кто, как не он, провозглашал здравицу в честь президента Мосцицкого, маршала Рыдз-Смиглого? Наконец, кто, как не он, вместе с представителями гмины обходил дома, собирая пожертвования в Фонд национальной обороны, противовоздушной обороны и тому подобное? Вот как формировались основы его мировоззрения: «сильные», «сплоченные», «готовые к бою…», «ни одной пуговицы с мундира врагу не отдадим…». Но только в армии Маркевич убедился, сколь важны эти основы. Их железобетонную заурядность и грубоватость скрашивали хотя и пышные, но столь же приевшиеся истины. Маркевич узнал о том, как всесилен пулемет, а слушая лекции начальства и болтовню подчиненных о превосходстве польской кавалерии, еще раз вспомнил свои беседы о героических битвах поляков под Кирхгольмом [16], Хотином [17], у ворот Вены [18], под Сомосьеррой [19]. По мнению начальника штаба майора Нетачко, этого полкового Клаузевица, соединение двух элементов — огня и подвижности, — иди, проще говоря, вооруженные станковыми пулеметами эскадроны, вообще представляют собой силу почти сверхъестественную.
Разве не возникали у него сомнения? Конечно! Разве не слышал он о танках и самолетах? Разумеется! Знал, например, что танки у нас тоже есть, но применение их на польских дорогах весьма затруднительно. А самолеты? Ну, всему миру известно, что именно Жвирко и Вигура на польском «эрвэдэ» превзошли всех немецких летчиков.