— Окей!
Служащий взмахнул руками и, демонстрируя, какой он щедрый, громко прокричал:
— Презент! Сувенир!
— Подарок? — покраснел Алан и зло пробормотал: — И кто ты такой, чтоб меня одаривать? — И хотя валюту он берег для покупки магнитофона на свою «Ладу», лихорадочно пошарил по карманам, вытащил деньги. Кто-то из немцев помог ему отобрать нужные ассигнации, и Алан заключил их в ладонь служащего, сопроводив словами: — Вот так. По-человечески, дорогой.
На служащего это не произвело особого впечатления, не считая, он опустил деньги в карман и молча посмотрел на гордо выпрямленную спину моего друга.
Продолжив свое бесцельное кружение по павильону, мы наткнулись на Казбека. Он как раз заглядывал в глазок пузатого агрегата и почему-то был в майке. Алан осторожно тронул его за плечо, но Казбек был слишком увлечен интересным зрелищем.
— Ты почему в таком виде? — зашипел на него Алан.
— А? Моя куртка там, внутри, — тыча пальцем в агрегат, объяснил Казбек.
— И что она там делает?
Казбек помолчал для важности и небрежно бросил: — Десять минут, и моя куртка выползет оттуда, как новенькая!
— Ну конечно! — съехидничал Алан, и я был вполне солидарен с ним, потому что трудно было представить замызганную, всю в пятнах куртку Казбека новой.
Но через две минуты челюсти у нас отвисли: куртка и в самом деле приняла свой прежний законный светлый вид. Засиявший Казбек с сожалением посмотрел на штаны, которые давно просились в химчистку. Я испугался, — а вдруг он и штаны вздумает чистить? Видимо, такая мысль все же у него мелькнула, потому что он исподлобья посмотрел на меня, и только мой строгий взгляд остановил его.
Потом мы постояли у стиральных агрегатов, которые автоматически определяли по весу белья, сколько требуется воды, стирального порошка, без вмешательства человека заполняли барабан, стирали, полоскали, гладили, складывали и выдавали одежду в упакованном виде.
— Ребята, там чудо-павильон. Это надо видеть! — Казбек потащил нас в соседнее здание.
«Чудо-павильон» был заполнен строительными материалами и всевозможными атрибутами домашнего быта, в общем, что-то вроде наших «Тысяча мелочей» или «Все для дома». Но сравнение, конечно, чисто гипотетическое. Ведь у нас как? Бродишь по залам «Тысячи мелочей», вроде бы есть выбор, и магазин выполняет план, — а понадобится краник, ножницы, долото, сиденье для туалета, сверло, мыльница, отвертка, да мало ли что еще — увы, в ответ только неизменное «Нет в продаже…»
А здесь есть все, более того, товар расставлен строго по логике, чтобы не бегать из секции в секцию. Понадобилось что-то для ванной, — иди к соответствующей вывеске. Для начала нам предстали несколько ванных помещений в натуральную величину, оборудованных на разные вкусы — от ультрасовременного до стиля ретро. Предпочитаешь голубой цвет — пожалуйста: голубой фаянс, голубая ванна, голубой умывальник, голубые полки, стены облицованы голубой плиткой, даже скамейка для ног голубая…
Весь длиннющий ряд открытых витрин уставлен всем необходимым для ванных. Десятки разнообразных по форме, по размерам, по цвету ванн, плиток, полок, раковин, краников, душевых установок, зажимов для полотенец, скамеек… Зеркала от огромных до миниатюрных, кроме отражающих натуральную величину уменьшающие или, наоборот, увеличивающие, хотите в полтора, два или более раз — по вашему желанию…
— Ребята, у меня уже рябит в глазах. Девяносто восемь видов насчитал.
Казбек стоял перед стеной, которая была обвешана образцами обоев всех цветов и оттенков — моющихся, самоклеющихся, бумажных…
А дальше в длинный ряд выстроились кабины, как оказалось, душевые. Когда у тебя нет ванной, то вот, пожалуйста, можешь установить любую из этих кабин. Одна со стенами из цветного стекла. Рядом подешевле, стенки из водонепроницаемого пластика. А если у тебя совсем худо с деньгами, то бери вон ту, обтянутую целлофановой пленкой, стоит гроши. А дальше несколько вариантов душевых, предназначенных для автобусов и даже для вертолетов.
Мужчина в светлом костюме и с черным галстуком-бабочкой с интересом посматривал на нас. Ему нравилось, что мы так внимательно изучаем продукцию. Стараясь быть ненавязчивым, он с расстояния трех-четырех метров прислушивался к нашему разговору, пытаясь угадать, на каком языке мы беседуем. Но откуда ему было знать осетинский?
Когда же мы стали живо обсуждать панели для комнат — а их было несметное количество: раздвижные, гармошкой, прикрепляемые намертво и съемные, под дуб, бук, красное дерево, даже под березу — мужчина с бабочкой не выдержал, подошел к нам, поклонился, пожелал доброго дня, представился коммивояжером фирмы и деликатно спросил, откуда мы.
Алан развел руками, мол, совсем не понимаю. Тогда служащий стал называть одну страну за другой. Когда очередь дошла до Кувейта, Алану надоело, и он кивнул.
— Вы желаете что-то приобрести? — с надеждой произнес фирмач. — Крупной партией?
— Была бы моя воля, дружище, все бы отправил домой, — пошутил Казбек.
Я с грехом пополам перевел. Фирмач заулыбался, в предвкушении крупной сделки заюлил, затараторил, хватаясь то за одну вещь, то за другую, потом жестом предложил нам углубиться в закуток, где стояло несколько столиков, заставленных бутылками.
— Битте, битте, — настойчиво усаживал он нас, ловко откупоривая бутылки: — Кока-кола? Виски? Джин?
— Он нас за бизнесменов принимает, — высказал догадку Алан и предупредил меня: — Ты уж поведи разговор подобающим образом.
Я приосанился и задал вопрос, который меня действительно очень интересовал:
— Скажите, пожалуйста, здесь выставили специально сделанные эталоны или все это есть в продаже?
Человек с черной бабочкой обиделся.
— Фирма выставляет на ярмарках лишь то, что имеется в каждом магазине, принадлежащем компании, — отчеканил он и поджал губы.
— Вот как? — удивился я. По моему глубокому убеждению, товары и станки должны изготовляться для выставок специально и не иметь аналогов. По крайней мере, до сих пор я сталкивался только с подобной практикой.
— Мы дорожим честью фирмы, — выдержав паузу, продолжил служащий. — И готовы предоставить вам какое угодно количество нашей продукции самого высокого качества. Битте! — показал он на рюмки.
Когда мы втроем дружно потянулись к кока-коле, его брови поползли вверх, но потом он понимающе кивнул:
— Кувейт…
— Он думает, что мы мусульмане, и как истинные правоверцы, не употребляем алкоголь, — объяснил по-осетински Алан.
— Какой товар желаете? На какую сумму? В какие сроки и какими партиями? — поставив рюмку на стол и придвинув к себе блокнот, представитель фирмы приступил к деловой части беседы.
Я перевел его вопрос на осетинский, добавив:
— На сколько миллионов возьмем?
Казбеку пришлась по душе роль бизнесмена, и он выпрямился, соколом посмотрел на приготовившего ручку с золотым пером фирмача. Алан, пустив в ход все свои актерские способности, повернулся к танцору:
— Пусть скажет… младший компаньон.
Казбек почувствовал важность момента, — у меня даже мелькнула мысль, не забыл ли он, что у нас нет миллионов, — вытянувшись, как струна, поднял глаза к потолку:
— Давай на полмиллиончика!
— Чего скаредничать? — поддел я его. — Вали сразу на миллион.
И Казбек, ни секунды не колеблясь, согласился, излишне энергично для серьезного бизнесмена тряхнув своим пышным чубом.
Служащий смотрел на нас как завороженный — он и в самом деле видел в нас сказочно разбогатевших на нефти арабских нуворишей и ждал чуть ли не сделки века. Однако игра зашла далеко, и я сказал:
— Простите нас… нам надо запросить мнение… президента компании. — И поспешно поднялся: — Мы зайдем дня через два…
Казбек степенным кивком головы поддержал меня, точно давал мне согласие повременить на два дня с миллионным контрактом.
Разочарованный фирмач никак не желал проститься с нами, вернее, со своей несбывшейся мечтой.
— Вы не можете мне оставить свои визитки?
У Казбека — визитка? Я чуть не прыснул.
Но представитель фирмы ждал, и я подвинул стул к столу, прижал ладонь к груди в знак благодарности. Алан и Казбек в точности скопировали мои движения, прижали руки к груди, правда, Казбек почему-то почти к животу, и, гордо подбоченившись, мы пошли прочь.
Уже у выхода из павильона фирмач догнал нас и всучил каждому конверт с проспектом выпускаемой компанией продукции. В ответ мы чинно пожали ему руку. И тут наш друг Казбек, желая оставить неизгладимое впечатление своей культурой, слащавым голосом протянул по-русски: — Спасибо…
Услышав благодарственное слово, фирмач поклонился с блаженной улыбкой на лице и так. и застыл в поклоне. Секунды бежали, а спина его все еще была согнутой. Я испугался, не окостенел ли навеки. Но вдруг немец резко выпрямился, и в нас выстрелил негодующим взглядом совершенно другой человек — с гордой осанкой, с искривленным гримасой превосходства ртом. Поправляя галстук-бабочку, он свирепо покосился на нас, и мне показалось, что рука его сейчас потянется к врученным нам проспектам и он пролает, что они попали не по назначению.
— Смываемся, ребята, — шепнул я. — И молите бога, чтоб он вечером не нагрянул на концерт. Узнает, кто мы, — не сдобровать нам, ждите нагоняя от министра.
Ночью, когда мы возвращались с концерта, Аслана Георгиевича остановил портье и сказал, что ему уже дважды звонила фрау Дитрих, и если господин министр немного подождет, его соединят с хозяйкой фирмы. Аслан Георгиевич попросил меня подождать. И, действительно, через минуту в трубке раздался громкий голос Елизаветы Фридриховны:
— Я звонила в Вайндорф на ярмарку, но вы уже оттуда отбыли. Знаю-знаю, вы были прекрасны. О-о, не благодарите меня, ваши ребята это заслужили. Одно обидно: печать организовала заговор. Я говорю не о честных газетах, которые хвалят вас. Но этого мало. О вас должна заговорить большая пресса. Я заставлю их отказаться от бойкота…
— Ну что вы — смущенно отвечал Аслан Георгиевич. — В вашем положении нужен покой. А вы берете на себя такие хлопоты.
— Никаких хлопот, — возразила фрау Дитрих. — Я нашла классный — или классический? как сейчас говорят, ход. Вы слышали страшную историю, когда одна фармацевтическая фирма выпустила таблетки для беременных женщин, а в результате случилась катастрофа: дети родились уродами. Страшно было подумать, что их ждало в будущем. И тогда возникла идея создать целый комплекс, где эти несчастные учились бы элементарным навыкам. Были собраны пожертвования, построили комплекс, и теперь он заполнен этими детьми. И я подумала: а что, если ваш ансамбль даст там концерт? Это же для инвалидов — целое событие. А когда их навестят родители, дети, конечно, поделятся с ними радостью. Среди пап и мам этих уродцев есть много влиятельных людей. И пресса частенько освещает жизнь маленьких калек. Вот мы и прервем молчание большой прессы, — радостно заключила фрау Дитрих и вдруг воскликнула: — Я забыла о важной детали — это будет не просто концерт, это будет бесплатный… Как такое представление у вас называется?
— Шефский концерт, — подсказал Аслан Георгиевич и уточнил: — А завтрашний в «Колпинг-Хаузе» отменяется?
— Нет, нет, я не намерена платить неустойку. Надо дать концерт несчастным детям пораньше. То есть у вас будет три концерта. Ребята выдержат?
— Раз такой случай, надо выдержать, — согласился Аслан Георгиевич.
… Автобус въехал в парк — огромный зеленый массив из разных видов деревьев и кустов, рассеченных сетью заасфальтированных тропинок, ведущих к зданиям, и остановился у пятиэтажного корпуса. Комплекс не походил на медицинское учреждение, скорее напоминал щедро субсидируемый санаторий.
На ступеньках подъезда группа женщин смиренно ждала, когда мы выйдем из автобуса. Одна из них — с тремя розами в руках — шагнула вперед и бесстрастно и строго отчеканила текст приветствия. Виктор мог и не представлять ее, с одного взгляда было видно, что перед нами директриса. Строгий темно-синий костюм с английским воротником очень соответствовал ее манере поведения женщины-руководителя. Только шляпка с большим бантом и стройная фигура придавали ей женственный вид.
Следом за директрисой и старающимися быть на нее похожими воспитательницами мы вошли внутрь. Путь в отведенные нам помещения лежал мимо стеклянных дверей, за которыми находился большой зал.
— Хотите посмотреть столовую? — спросила директриса и многозначительно подняла палец: — Это наша гордость. Вы понимаете, что для пациентов комплекса нужна не просто автоматика, а настоящее чудо двадцатого века. Конструкторы многих стран приложили усилия, и теперь у нас такие механизмы, каких вы больше нигде в мире не встретите.
Директриса завернула к широкой двери, которая при нашем приближении сама распахнулась, и мы оказались в огромном зале, сверкающем чистотой. Здесь стояли ряды столов, но не было стульев. И бесшумно двигался конвейер.
— По нему подается пища к столам, — пояснила директриса. Вот одна группа обедает, и вам удастся посмотреть конвейер в действии…
Мы подошли к столу, за которым находились дети — каждый сидел в своем кресле-каталке с множеством кнопок и рычагов. Дети как дети. И как все дети, они уставились широко открытыми глазами на подходившую группу взрослых. Директриса жестикулировала, объясняя, как подается по транспортеру пища и как убирается использованная посуда, но мы ее уже не слушали, а смотрели на мальчишек и девчонок, и комок подступал к горлу.
— Смотрите, она ест ногой! — вырвалось у Казбека, и танцоры разом перевели взгляд на симпатичную девчушку, у которой не было обеих рук и левой ноги. Она держала ложку пальцами правой ноги и, не сводя с посетителей глаз, ловко зачерпывала суп и подносила ко рту. Она ела с аппетитом, нога ее с зажатой ложкой двигалась привычно и буднично, и девочка ничуть не стеснялась.
— Несчастненькая! — прошептала одна из солисток.
— Посмотрите… — ахнул Алан.
Мальчуган лет двенадцати не имел ни рук, ни ног. А ел он с помощью железной руки-захвата. Он то подбородком, то лбом ловко тыкался в одну, другую, третью кнопку, — и «рука», повинуясь его «приказам», подносила ему стакан с компотом и застывала у самого рта. Мальчик хватался губами за край стакана и пил, кося глазом на гостей… Каждый из находившихся здесь малышей был увечен и каждый по-своему, но создавалось впечатление, что они не понимали этого. На них нельзя было смотреть без слез. И танцовщицы зашмыгали носами. Послышались даже сдерживаемые рыдания. Директриса вздрогнула и оглянулась. Лицо ее стало сердито-озабоченным, шляпа возмущенно заколебалась. Она что-то шепнула Виктору, тот тихо перевел Аслану Георгиевичу:
— Здесь запрещена жалость. Они не должны видеть сострадания.
Аслан Георгиевич суровым голосом заявил:
— Уходим!
Но когда танцоры оказались одни в отведенном им помещении, тут уже не сработали ни грозный окрик министра, ни уговоры. Девушки зарыдали в голос…
— Как мы будем танцевать? — Обычно невозмутимый и готовый к шутке в любой ситуации Казбек был бледен. — Я… я не могу.
— И я… — отозвался еще кто-то.
Аслан Георгиевич был задумчив и несколько рассеян и поэтому не сразу отреагировал на слова артистов. Но когда до него дошел смысл сказанного, он спокойно, как-то даже без выражения, произнес:
— Как будете танцевать? А так, как никогда ни перед кем не танцевали.
Никогда ансамбль не видел своего руководителя таким возбужденным. И от того, что он носился по комнате и носовым платком самолично утирал слезы у танцовщиц, и от его грозных окриков мы притихли.
— Вы не должны показывать этим несчастным детям, что вы жалеете их, — убеждал Аслан Георгиевич. — Это оставит в их душе неприятный осадок. Здесь вы можете плакать, но там, на сцене, вы будете улыбаться!
Пока танцевали «Симд», все было спокойно. Стройные девушки и юноши, казалось, плыли по сцене. Для детворы и взрослых это было необычное зрелище и непривычно притихшие малыши молча переваривали величественный рисунок танца, яркость костюмов. Потом появились солистка и солист, и он внезапно встал на носки и пошел, пошел по сцене — и все время на носках… Когда танец закончился, послышались аплодисменты. Да, маленькие калеки аплодировали. Те, у кого было по одной руке, поворачивались друг к другу и хлопали вместе. Те, у кого не было рук, хватали пальцами ног трещотки. Девушки, поклонившись, стремглав убегали за кулисы, и тут давали волю своим слезам.