Танцоры устало снимали грим, переодевались. В открытые настежь окна проникал шум толпы, которая никак не желала расходиться. Так было везде. Так будет и здесь.
— И как это мэр Капри сдержался, не выбежал на сцену?! — глядя на нас большими глазами, удивлялся Казбек.
Мы в ответ невольно засмеялись. В самом деле, у этого мэра выдержка еще та… А вот мэр города на юге Италии повеселил нас изрядно. До начала концерта чопорно-недоступный, пренебрежительно отвергший предложение Аслана Георгиевича выступить на сцене со взаимными приветствиями, — «это у нас не принято», мэр, убедившись, какой восторг вызвали танцы у зрителей, едва дождался антракта и потащил за рукав министра на сцену. Он жаждал поскорее получить от успеха, как ехидно определил Алан, дивиденды, политический капиталец, и начал свою речь с нетерпеливого возгласа: «Это я дал согласие на выступление в нашем городе замечательного ансамбля! Я! Запомните мое имя! И не забудьте в день выборов!» Подняв обе руки над головой, он взывал к зрителям, раз за разом повторяя свою фамилию, пока присутствующие не начали весело скандировать ее. Потом, вспомнив об ансамбле, он обернулся к Аслану Георгиевичу и горячо поблагодарил его и танцоров за великолепное зрелище. Аслан Георгиевич надел мэру на голову горскую войлочную шапку, тот под неистовство зрителей стал еще и еще раз требовать, чтоб фотокорреспонденты запечатлели его в уникальном головном уборе, и настойчиво повторял, чтоб снимки опубликовали в газетах…
Вмиг изменилось к нам и отношение организаторов концерта, это проявлялось даже в мелочах: если до начала представления они доставили за кулисы всего с десяток бутылок газированной воды, хотя в такую жару танцорам, чтоб не сбавить темп, просто необходимо поглощать ее литрами, то затем несли ящик за ящиком, и не только с водой, но и с кока-колой, фантой, соками, пивом… А после концерта, заняв свои места в автобусе, мы не смогли двинуться с места — перед нами вдруг выросла группа улыбающихся итальянцев, которые настойчиво просили нас зайти в тратторию, где уже были накрыты столы, и держали там до двух часов ночи…
Такая метаморфоза происходила чуть ли не в каждом городе. Было приятно, когда на следующее утро после концерта на улицах прохожие, узнавая, останавливались и приветствовали нас. У ребят, направлявшихся к автобусу, невольно появились горделивая осанка и счастливая улыбка. Казбек же, переложив магнитофон в левую руку, останавливался и крепко жал руки итальянцам, всем подряд, и так у него это получалось трогательно и дружелюбно, что никто из танцоров не подшучивал над ним.
Каждый концерт сопровождается подобными сценами, а мы никак не привыкнем спокойно, без волнения воспринимать восторженные взгляды, рукопожатия, объятия совершенно незнакомых людей.
Вот и на Капри, когда мы, облачившись в приобретенные в Италии куртки и джинсы, показались в проеме двери и на нас опять обрушился шквал аплодисментов, предательская слеза туманила взор. Мы шли сквозь толпу по узкому коридору, и я пристально всматривался в женские лица, стараясь отыскать знакомые черты, но тщетно.
На том же самом пятачке, что и в антракте, стоял Аслан Георгиевич в окружении мэра с его свитой и товарищей заместителя мэра.
— Посмотрите на них, — мэр показал на нерасходящуюся толпу. — Они жаждут и во второй, и в третий раз попасть на ваш концерт. А сколько осталось там! — махнул он в сторону ворот, и, явно наслаждаясь властью и возможностями, которые она предоставляет, мэр преподнес Аслану Георгиевичу лестное предложение: — Я предлагаю вам дать здесь… еще… семь концертов. Да, да, семь! Подряд! И обещаю полный аншлаг.
Импресарио обхватил руками голову и простонал:
— Где вы были раньше, синьор?!
— На острове отдыхают состоятельные люди, — продолжал мэр. — Они не станут скаредничать. Вы можете установить любые цены на билеты. Возьмут нарасхват. Такое великолепное зрелище!
— У нас — увы! — расписанный по часам гастрольный маршрут, — развел руками Аслан Георгиевич. — Уже завтра нас ждут в Сорренто.
— Неустойку я беру на себя, — заявил мэр.
Импресарио, не выдержав, воскликнул:
— Я на этом предложении заработал бы несколько миллионов лир!.. Но это невозможно. С советским коллективом маршрут не изменить…
— Тогда на будущий год, — не сдавался мэр.
Сквозь толпу обступивших пятачок зрителей к нам продвигалась хрупкая, моложавая старушка. Несмотря на возраст, она была стройна и легка, да и одета не слишком строго: белая маечка на бретельках, свободные брючки. На загорелой морщинистой шее дешевое украшение — бусы из разноцветных ракушек. По тому, как все расступались перед ней, нетрудно было догадаться, что здесь ее многие знают.
Старушка уверенно прошла вперед, но не стала приближаться к свите мэра, а, остановившись поодаль, подозвала — пальчиком! — его к себе. И он, этот холеный, представительный мужчина, оборвав себя на полуслове, поспешил к ней. Почтительно поцеловав ей руку, внимательно выслушал ее и тотчас обернулся к Виктору:
— Эта женщина — американка. Мультимиллионерша…
Я с любопытством глянул на старушку. Когда мне еще удастся увидеть мультимиллионершу?! Нет, если б мне не сказали, ни за что бы не признал в этой простенькой старушке миллионершу. В моем представлении женщина ее положения должна быть в шикарном платье, со сверкающим ожерельем, все пальцы унизаны дюжиной колец с драгоценными камнями. А тут чистенькая, аккуратная старушка, старающаяся нравиться окружающим…
— Погляди, какие серьги! — шепнул Алан. — Платина, бриллианты и изумруд.
Ага! Все не так и просто, как кажется на первый взгляд, какой-то штрих все же есть, причем наверняка хорошо продуманный. Ну что ж, надевать бусы из ракушек не возбраняется и миллионерше, но допустить, чтоб ее приняли за простолюдинку, — ну зачем же? Я в жизни не видел таких серег. Зелень изумруда отражалась даже в ее глазах. Но тут же я сообразил, — глаза-то у миллионерши зеленые, в тон им и подобран камень.
— …Ей очень понравился концерт, — продолжал Виктор.
Аслан Георгиевич неопределенно кивнул головой, то ли соглашаясь с мэром, то ли утверждая, что по-другому быть и не могло.
— Ей пришлись по душе и костюмы, особенно женские, и она просит продать ей один из них.
— Продать? — растерянно переспросил Аслан Георгиевич.
— Да. За любые деньги, — бесстрастно переводил Виктор.
— Но это невозможно, — развел руками министр. — Объясни ей.
Миллионерша бросила короткую фразу — Она говорит: назовите любую сумму, — перевел Виктор. — Она не намерена торговаться.
Аслан Георгиевич поежился.
— Нет, нет, это невозможно…
Старушке показалось, что ее слова неправильно перевели. Когда же ее убедили, что руководители ансамбля прекрасно поняли ее предложение, она, повернувшись к заместителю мэра, попросила его вмешаться.
— Вы коммунист, скорее найдете с ними общий язык, — заявила она.
Тот послушно шагнул к Аслану Георгиевичу.
— Она вложила большие деньги в развитие нашего острова. И мы, — он оглянулся за поддержкой к своим товарищам, — тоже присоединяем свою просьбу…
Я был удивлен: куда девались доброжелательность и любопытство, которыми только что искрились глаза итальянцев? Теперь на их лицах явно прочитывались озадаченность, настороженность и удрученность. Отказать в такой по-человечески понятной и даже лестной просьбе, которая к тому же вела к материальной выгоде?! Всего две минуты назад итальянцы твердили, что советские люди, оказывается, такие же, как и они, что между ними нет ничего, что мешало бы жить в мире и дружбе, что пресса зря наговаривает на «людей по ту сторону железного занавеса», — и вот, пожалуйста. Не все так просто, как кажется на первый взгляд. Но почему? Ведь такая в общем-то пустячная просьба. Никакой политики, ничего такого, чего можно опасаться.
Аслан Георгиевич покраснел от досады. Как же он выйдет из положения? — гадал я. Станет рассказывать о таможенных страданиях? О-о, нас еще задолго до поездки начали шпиговать-пугать: сколько вывезет ансамбль за кордон танцевальных костюмов, кинжалов, ичигов, бурок, башлыков, поясов, даже бижутерии, столько и должен ввезти в страну. Проверка самая суровая: каждую вещь таможенник тщательно ощупает, сделает пометку не только в декларации, но и у себя в блокноте, фиксируя особые приметы, чтобы, не дай бог, там, за кордоном, вещь не подменили. Но кому и для чего нужно подменять ее, — об этом хитроумные сочинители инструкций не задумываются. Главное — предусмотреть, перекрыть любую лазейку для тех, кто попытается нарушать правила. Побыть бы им в нашей шкуре. У солистов, руководителей, костюмерши дрожь вызывает сама мысль, что возможна потеря какой-то детали реквизита! Видели бы они, как после концерта уставшие танцоры, укладывая костюмы в кофры, раз за разом пересчитывают даже газыри, зная, что потеря и одного из них чревата большими осложнениями. Никакие объяснения в расчет не берутся, и считай, что ты родился в сорочке, если дело закончится тем, что станешь «невыездным», хотя для танцора этот ярлык страшнее пули…
Аслан Георгиевич бы охотно подарил американке понравившееся ей платье, наверняка уплатил бы сам за него втридорога, — но этот поступок может закончиться для него серьезнейшим обвинением, от которого не отмыться до конца жизни.
Заместитель мэра подошел к переводчику и прошептал ему что-то на ухо.
— Он советует облегчить кошелек американки, потребовав чек на две-три тысячи долларов, — перевел Виктор. — Для миллионерши это мелочь, а вы сможете приобрести для ансамбля подержанные автомобили. Разве они будут лишние?
Аслан Георгиевич усмехнулся: ансамблю-то они нужны… Чтоб «заделать» концерты, приходится порой гонять автобус с единственным пассажиром — администратором. Но привезти из Италии автомобиль?! Да какой чиновник поверит, что обошлось без преступления закона?
Потом еще не раз ансамблю будут делать выгодные предложения. В Мюнхене владелец одного из отелей предложит тысячу марок только за то, чтобы мы выступили в его ресторане с одним танцем. «Фотограф сделает несколько снимков, и мы их выставим в витринах, чтоб все видели: у нас в ресторане танцевал кавказский ансамбль», — пояснил он. Он целый час будет ходить следом за Асланом Георгиевичем и доведет оплату до десяти тысяч марок!.. И когда в очередной раз услышит твердое «Нет!», он схватится за голову и воскликнет: «Деньги сами плывут вам в руки, а вам лень протянуть ладонь! Странные же вы люди!»
Перебирая ракушечные бусы на груди, миллионерша молча переводила взгляд с Аслана Георгиевича на мэра и обратно, и по выражению ее лица было видно, что она недоумевает, почему министр не то что не благодарит ее, а упрямо отказывается от небезвыгодного предложения.
Виктор тронул за локоть Аслана Георгиевича:
— Она ждет ответа…
— Я же сказал…
— Американка не поймет, — пожал плечами Виктор. — У них все продается и покупается.
И тут спасительная мысль осенила меня:
— Виктор, объясни им, что так и так, традиции нашего народа не позволяют продавать одежду. На такого рода дела — табу.
Итальянцы закивали головами. Вот чем объясняется странное поведение министра! Конечно, этот доброжелательный человек — сын своего народа, и ему трудно переступить его традиции.
— Не все можно купить! — удовлетворенно и с вызовом произнес синьор Чака.
Аслан Георгиевич незаметно подмигнул мне, облегченно вздохнул и сказал:
— Передай, чтоб поскорее все одевались. Мэр организует нам прием.
… У входа в ресторан Аслан Георгиевич попридержал меня за локоть, благодарно произнес:
— Здорово ты придумал насчет табу…
Я петушком выгнул грудь, пожалев, что ребята не слышат похвалу начальства. Для меня доброе слово министра было особенно дорого. С того дня, как он прислал машину в аул и предложил мне, участнику художественной самодеятельности, поездку за границу в составе самого яркого осетинского профессионального ансамбля «Алан», да еще в капиталистические страны, я не переставал удивляться, как он, однажды увидев концерт строителей тоннеля, запомнил меня и решился пригласить в коллектив, являющийся несбыточной мечтой многих юношей и девушек нашего горного края. Я хотел высказать Аслану Георгиевичу, как тронут его вниманием, поддержкой, но теплые слова благодарности застряли у меня в горле: лицо министра побледнело, в глазах — выражение боли и негодования. Он глядел на меня в упор, но я знал — не видел.
— Как жаль, что приходится прибегать к подобным ходам, — глухо вымолвил министр, говоря скорее для себя, и, спохватившись, мягко положил ладонь на мое плечо: — Иди, Олег…
Глава третья
Я никак не мог уснуть, хоть за день смертельно устал. Терзали нелепые видения: зыбкие клочья-сны переплелись с моими противоречивыми мыслями. И сопровождалось это такой мучительной головной болью, что казалось: еще мгновение, и я не выдержу, сойду с ума… Страх буркой навалился на меня, не давая выскользнуть. Зыбкое предположение, что она все же была на концерте, к рассвету превратилось в убеждение: да, так оно и было. И не подошла. Не захотела встретиться со мной.
Я осторожно поднялся с кровати. Дверь скрипнула, но Казбек и не пошевелился. Я вышел на огромный, огражденный балюстрадой балкон, нависший над входом в отель. Все еще теплый от дневной жары бетон приятно щекотал стопы босых ног.
Городок спал. Дома теснили друг друга. На скате горы, полого сбегавшем к морю, оно тускло поблескивало под косо падавшими лучами уличных фонарей. Низкое небо с густо мерцающими звездами не походило на наше, кавказское, — яркое, щедро доносящее прохладу ледников, нависших над аулом. Сейчас бы один глоток того бодрящего, настоянного на хвойных деревьях воздуха! Склониться бы над родником, обжигающим губы студеной водой… Сколько раз я мог ночью покинуть постель, спуститься к роднику, журча сбегающему к шумному Ардону, и припасть к нему, и, — чудак! — не делал этого. Там сколько угодно самой лучшей в мире, по-царски даримой ледниками воды, и достаточно открыть кран, чтоб она мощной струей ударила о фаянс раковины, — а здесь из крана лениво льет желтоватая с неприятным запахом, непригодная для питья жидкость, а «настоящую» воду надо купить, уплатив за литр столько же лир, сколько за стакан фанты или кока-колы… Здесь прохладу несет конденсатор, а в Осетии достаточно распахнуть окно — и прохлада далеких ледников окутает тебя… И горы несхожи. Но и от этих невысоких каприйских скал, от моря, — ласкового, теплого, — на душе хорошо.
Моря в Осетии нет (зато есть два земляка-адмирала). Но и в реку даже в самую жаркую пору не окунешься, не заработав воспаления легких. Детишки из аулов, насмотревшись по телевизору на барахтающихся в море или в реке счастливых сверстников, только мечтательно вздыхают. Как-то в Хохкау заехал знатный земляк, капитан ледокола «Арктика», покорившего Северный полюс. Детвора, для которой организовали встречу с ним, была в восторге. «У тебя вопрос ко мне?» — спросил именитый капитан, заметив мою нетерпеливо вытянутую руку. «Да!» — выпалил я, и все засмеялись, — представляю, как я покраснел от собственной смелости, ведь обращался к самому Юрию Сергеевичу! Спросил дрожащим голосом: «А где вы научились плавать?» Теперь никто не смеялся: вопрос был слишком актуальный. Покоритель Северного полюса смутился, тряхнул головой раз, другой, оглянулся на директора школы и учителей, и тихо сказал: «Ребята, никогда никого не обманывал. И вас не стану. Плавать я до сих пор не умею…»
Ему, наверное, было неловко при мысли, что разочаровал нас. но знал бы он, насколько стал нам ближе, понятнее и роднее. Этот известный всему миру мореход, босиком, как и мы, бегал по аулу, карабкался в гору, собирал в зимнем лесу хворост для топки, ремнем стягивал его в вязанку и, усевшись сверху, ногами отталкиваясь от земли, чтоб придать ему нужное направление, спускался в аул. И его наверняка мучило то обстоятельство, что быстрая, несущаяся вдоль аула река круглый год обжигает холодком сунувшегося в воду мальчугана. Единственное, что позволяла она, — это брызгать друг в друга, да и то через минуту-другую пальцы сводило холодом… А как притягивала к себе! Шумит, бежит, обдавая валуны брызгами, сверкает под солнцем… К тому же площадка для детских игр была на берегу. Сплошь усыпанную камнями, приволоченными рекой издалека, ее время от времени заливало. На краю площадки лежал, наверное, не один век, огромный валун. Это мне пришла затея, опершись ладонями о шершавый камень, подтянуться на руках и, балансируя ногами, продержаться как можно дольше. Я это состязание затеял, и я же, вслушиваясь в хором произносимый сверстниками счет, решил продержаться до ста, и, когда меня качнуло от усталости, вместо того, чтобы опустить ноги, я попытался выпрямиться и на глазах детворы ухнул в холодные воды, мгновенно вытолкнувшие меня на середину, чтоб унести в узкое каменное ложе. Каким-то чудом мне удалось ухватиться за торчащий из воды скользкий камень. Кто-то из ребят, не растерявшись, выдернул из штанов ремень, бросил мне конец, за который я уцепился обеими руками. Общими усилиями ребятишки вытащили меня на берег.