Ты Меня - Андрей Диченко 3 стр.

— Круглосуточный магазин, — произнес Семен и уставился на дорогу.

Периодически навстречу ехали другие машины. В целом же, город ночью напоминал вымершее пространство. Скопления людей наблюдались лишь возле ночных заведений. Яркие девочки и платежеспособные мужчины.

Вскоре автомобиль въехал в очередной оазис многоэтажек. Машина остановилась возле какого-то подвала.

— Здесь, что ли? — спросил таксист.

— Наверное, — ответил Семен и протянул водителю несколько мятых купюр.

Когда он вышел из теплой машины на улицу, ему стало холодно. Засунув руки в карманы, он принялся ходить вокруг дома, указанного по адресу. Не найдя ничего похожего на вывеску, он случайно обнаружил надпись на асфальте. «Дорога за счастьем». Стрелка указывала на подвал. Он спустился и постучал в грубо сколоченную деревянную дверь, из щелей которой просачивался яркий свет. Дверь открылась. За ней не было ничего похожего на магазин. Голые бетонные стены, выкрашенные в зеленый цвет и металлический стул. На пороге стояла красивая девушка в красном платье и с черными длинными волосами.

— Что вам надо в столь поздний час? — спросила она. Губы ее были накрашены ярко-красной помадой.

— Пришел за счастьем, — коротко и по сути ответил Семен.

— Хорошо… — покорно произнесла девушка и, взяв Семена за рукав, втащила его в помещение. Закрыв на засов дверь, она скинула с себя платье и рукой указала на металлический стул.

— Тебе не холодно так? — спросил мужчина. Девушка молча покачала головой.

— Польский творожок доступен через это… — указательным пальцем она показала на свой лобок, густо заросший волосами. Семен осмотрел ее с ног до головы.

— Ну ладно.

Без эмоций и сладострастных реплик они занялись любовью. Через несколько минут прижатая к бетонной стене девушка сказала «всё», и Семен остановился.

Черные ухоженные волосы девушки оказались париком. Сняв его, она осталась совершенно лысой. Затем она принялась выжимать свои локоны, словно половую тряпку. Из волос потекла черная густая жидкость. Собрав эмульсию в полиэтиленовый пакетик, она протянула его Семену.

— У вас будет большое счастье! — сказала она напоследок посетителю.

Семен же и не обернулся чтобы с ней попрощаться. Захлопнув дверь подвала, он вновь направился к проезжей части и вскоре сидел уже в такси.

Приехав домой, он намазал черную эмульсию на батон и угостил им свою избранницу.

— Что это такое? — спросила Лера своего молодого человека.

— Польский творожок… — ответил Семен. Уставший, он пил чай.

На следующую ночь интимная жизнь молодой пары наладилась, и о прошлых проблемах они никогда больше не вспоминали.

Комитет по расстрелу поэтов

— Расстреляли этого хлопца уже? — спросил человек в черной кожаной куртке у девушки, сидевшей за соседним столом как раз напротив него.

Девушка, погруженная в свои мысли, что-то писала на листе бумаги и, подняв глаза, ответила:

— А? что? кого? — Человек показал ей пожелтевший листик, в заголовке которого была указана фамилия приговоренного. — Филиппов? Какая там дата стоит?

— Протокол от 21 декабря, — произнес человек и, открыв выдвижной ящик стола, положил исписанный черными чернилами лист бумаги в стопку всяких иных производственных документов.

— Исполнение в срок до трех дней, Михаил, — монотонно произнесла девушка и попутно начала опять что-то писать. На гладкой коже ее лица отразилось синее свечение монитора. — А какое у нас число сегодня?

— 25 декабря, — будучи в своих мыслях, ответил Михаил, предварительно глянув на часы. Затем он встал и принялся складывать лежавшие на столе тетради в черный кожаный чемодан.

Чемодан с белой ручкой являлся основным атрибутом члена особой комиссии по делам культуры и искусств, отчего мужчины и женщины с уважением кивали головой, если на просторах пустынного сибирского города встречали сотрудника почетной государственной службы.

Михаил попрощался со своей коллегой. Та же, полностью поглощенная работой над документами, машинально кивнула ему головой, и Михаил демонстративно хлопнул дверью, выходя в пространство темного коридора. Стены коридора когда-то давно были выкрашены белой краской, местами потрескавшейся и пожелтевшей. Мужчина шел мимо агитационных стендов, расположенных на расстоянии нескольких метров друг от друга. Цветные картинки и выведенные большими буквами лозунги бросались в глаза и вносили диссонанс в унылую панораму из десятков дверей.

Михаил вышел на тихую улицу и подошел к припаркованному автомобилю. Открыв ключом дверь, он деловито положил портфель на заднее сидение, а сам сел за руль. Вскоре он отправился домой рассказывать жене и детям о том, что скоро наступит Новый год, а работы очень много.

Мужчина зашел в помещение и сел за круглый стол. Рядом с ним заняли свои места еще несколько человек в черных пиджаках. Мужчина щелкнул ручкой и, предварительно расписав ее в блокноте, каллиграфическим почерком вывел на белом листе бумаги:

— Время указывать или можно пренебречь? — обратился он к окружающим, тряся блестящими, будто промасленными, скулами. Кадык его дергался — то ли от раздражения, то ли от удовольствия от проделанной работы.

— Не стоит, — ответил наголо бритый мужчина и в дополнение к своим словам покачал головой.

Рядом с ним сидела девушка, она перебирала пожухлые и исписанные черной ручкой обрывки тетрадных листов. Глубоко вздохнув, она передала бумаги сидящей по соседству даме преклонного возраста. Та, получив долгожданные поэтические творения, элегантно достала из позолоченного чехла очки и пробежалась глазами по рифмованным строкам.

— Ну это же порнография, а не стихи! — эмоционально произнесла женщина и, смяв бумажки в комок, демонстративно швырнула их под стол. Казалось, что от вскипевшего в ней негодования с ее морщинистого лица посыпалась пудра.

На женщине круг рецензентов замыкался, и четверо его участников переглянулись между собой, а затем их взгляды переместились на молодого человека, сидящего в углу на стуле. Руки его были прикованы наручниками так, что парень не мог сделать лишнего движения. Глаза его бегали в разные стороны. От волнения поэт часто облизывал потрескавшиеся губы и с трудом сглатывал слюну, никак не придающую влажности пересохшему горлу.

— Такими даже жопу подтирать, простите, стыдно! — произнес лысый и засмеялся. Остальные напряженно молчали. Неловкую паузу прервала девушка. Поднявшись из-за стола и представ перед присутствующими во всей своей красе, она элегантно подошла к молодому человеку и ударила его кулаком по лицу. Голова его, словно воздушный шарик, дернулась вправо. Пока девушка потирала кулак, парень облизнул выступивший сгусток крови и, подняв голову, посмотрел ей прямо в глаза. Лицо его озарилось кровавой улыбкой.

— Не вижу поводов для веселья, юноша! — после этих слов девушка села обратно за стол и, сделав вид, что никого, кроме членов комиссии, здесь нет, произнесла:

— Что будем делать с этим говном?

Лысый, явно симпатизируя молодой участнице закрытых процессов, высказался первым:

— Наша комиссия создана не просто так. Достойных авторов великих произведений мы награждаем почетным расстрелом в подвале. Ну а это — это просто оскорбление нашего великого гражданского общества, нашей великой свободной мысли…

Лысого прервал своей речью ведущий протокол секретарь комиссии:

— В общем, я записываю, что Иванова Сергея Степановича мы лишаем гражданства, а также права проживания в государстве. — Сделав несколько простых записей и поставив точку в протоколе, все четверо услышали плачевный всхлип прикованного молодого человека.

— Это ж какую наглость надо иметь, чтобы нести на рассмотрение комиссии такое… — возмущенно произнесла пожилая женщина. Она встала и, накинув на себя черное кожаное пальто, скрывающее ее грузную фигуру, задвинула свой стул под стол.

— Времена такие нынче пошли, сами понимаете. Да и приговорили мы многих по заслугам. А это… — девушка кивнула на плачущего юношу, — это вообще вырожденцы.

Вскоре все четыре человека покинули заседание комиссии. Вместо них зашел крепко сложенный солдат и, с презрением посмотрев на Иванова, освободил его от наручников. Иванов же неожиданно вскочил и, сжав руки в кулаки, принялся выть, словно обиженный старшими детсадовец. Солдат молча ударил его прикладом винтовки в грудь. Иванов с грохотом упал, оставляя на полу блеклые капли крови.

— Веревку и мыло. Ну, или лезвие… Короче, заберешь на КПП. Там осведомлены. — Напоследок солдат пнул берцем в бок опального поэта. Прежде чем уйти из помещения, солдат посмотрел на портрет Патриарха и перекрестился. — Только в лес далеко не иди, впадлу тебя тащить потом оттуда, мудак…

Солдат захлопнул дверь. Иванов продолжал лежать, наверное, так до конца и не осознав своей позорной участи.

Кирилл делал записи в своем дневнике каждый день, как приехал в этот сибирский город вместе со своей возлюбленной. Было утро. Возлюбленная уже два часа как работала на заводе, а Кирилл продолжал писать.

Поставив последнее многоточие, он захлопнул тетрадку и закурил. Стряхивая пепел в жестяную банку из-под кофе, Кирилл рассуждал о том, какие произведения он понесет на рассмотрение строгой комиссии и что ему лучше потом сделать: повеситься или вскрыть себе вены в лесу. Или просто замерзнуть.

— Это Алтай, милый. Тут по ночам минус 52 бывает, — говорила ему Снежана, когда они впервые въехали в заплесневевшую хрущевку и грелись возле чуть теплой батареи.

Когда-то Бийск был наукоградом, и в стенах секретных лабораторий ведущие умы давно забытой страны проектировали ракеты в подарок далекому и страшному врагу. Потом оказалось, что страна переполнена врагами внутренними, а не внешними, и Бийск сделали городом для людей, что словами своими могли донести ноту протеста в аморфные массы.

До окончания срока оставалось несколько дней. Если Кирилл ничего не предоставит комиссии, то его могут списать как «ненужный человеческий материал» с позорным штампом «заподозрен в поэтических делах».

Быть полным изгоем он не хотел, а свои поэтические творения представить на суд рыцарей общественной морали не решался.

— Не ходи туда… Давай убежим… — говорила Снежана, когда, лежа в кровати, они смотрели в потолок и слушали, как ветер лютовал за окном, перемещая ежесекундно тонны снега по гористой местности Южной Сибири. Но им не скрыться от беспристрастных камер и вездесущих спутников. Каждый в поле зрения системы.

Кирилл будто чувствовал свое предназначение. Поэтому он собрал исписанные листы в косую линейку и аккуратно сложил их в конверт.

Через несколько часов Снежана приедет на обед. Возможно, что к этому времени Кирилла уже не будет в живых.

Он снял с полки запыленную толстую книгу и открыл. Между страниц было спрятано тонкое лезвие. Оно заманчиво блестело в лучах скупого утреннего солнца. Кирилл аккуратно взял лезвие и выцарапал имя своей возлюбленной на столе. Затем он порезал ладонь и пальцем вывел на древесине кровавое сердечко. Рука кровоточила, а Кирилл дул на рисунок. Кровь на столе почти высохла.

Наспех забинтовав руку, поэт надел на голову шапку, затем накинул пальто. До ближайшего отдела по культуре и пропаганде было метров двести. Кирилл часто проходил быстрым шагом мимо этого здания с красной дверью, натыкаясь на взоры подобных себе ссыльных сограждан. Все проходили мимо, и никто не заходил внутрь. По затравленным взглядам он легко определял, где свои, а где — почтенные чиновники и бравые солдаты.

Шагая по улице, он щурился, когда суровый сухой ветер дул ему в лицо. Мимо него мелькали прохожие, но они будто не замечали ничего происходящего вокруг и старались как можно быстрее спрятаться от пробирающего до самых костей холода.

Пройдя мимо большого щита с единственной белой надписью на красном фоне «Патриарх сделает тебя счастливым», Кирилл завернул за панельную пятиэтажку и остановился. Прямо перед ним находилась массивная дверь. Вокруг совершенно никого не было, разве что из окон за его действиями мог наблюдать какой-нибудь по болезни пропускавший школу ребенок.

Поэт открыл дверь и зашел внутрь. Пройдя по лестнице на второй этаж, Кирилл столкнулся с дежурным солдатом. Тот смотрел по телевизору балет, когда Кирилл произнес деланое «здравствуйте».

— Тебе чего тут надо? — лениво спросил солдат и, взяв в левую руку завернутый в целлофан пульт, убавил звук. Правой рукой он размешивал сахар в жестяной кружке с чаем.

— Рифмы свои хочу сдать… — ответил Кирилл. Где-то в другом конце коридора послышались шаги.

— Понятно… — Солдат взял в руки автомат и встал. Кирилл подумал, как бы не изменились правила, и его не расстреляли прямо на месте. — Закрой глаза и не двигайся!

Поэт обеими руками сжал сумку с заветными рукописями и зажмурился.

Удар был ожидаемый и внезапный одновременно. В один момент в его сознании будто взорвались сразу несколько термоядерных зарядов. Упав на пол, Кирилл инстинктивно прижал портфель к себе, будто это был его единственный выживший ребенок.

Ударив, солдат осмотрел полированный приклад, потом — обездвиженного поэта. Плюнув на его пальто и пнув покатившуюся меховую шапку, он положил автомат на стол и нажал на красную кнопку, хитро вмонтированную в стену. Вскоре откуда-то из длинного коридора показались два парня в камуфляже. У одного из них было сильно подбито лицо, а второй выглядел опухшим, будто употребил не так давно много спиртосодержащей продукции.

— В ваше распоряжение прибыли, товарищ сержант! — произнес один из них. Оба солдата встали по стойке «смирно».

— Несите тело в распределитель для этих… — сержант почесал затылок и зевнул, — поэтов, бля…

Молчавший рядовой кивнул головой, и, подхватив находившегося без сознания Кирилла под руки, они последовали куда-то вдаль по коридору.

Очнулся Кирилл через несколько часов. Дрожа от холода и крепко сжимая зубы от пронзительной боли в затылке, он попытался подняться. Его тошнило.

Оказалось, что Кирилл валялся на металлических нарах, состоящих из двух железных балок на ножках и перетянутой между ними ржавой металлической сетки. На полу перед ним сидел небритый мужчина с поникшим взглядом. Мужчина был укутан в одеяло и молча смотрел в землю, совершенно не обращая внимания на своего нового соседа. Кирилл не помнил, как его сюда принесли. Но ему показалось, что этот персонаж находится здесь гораздо дольше его самого.

Обернувшись, Кирилл увидел раковину, решетчатое окно и портрет Патриарха над ним. Он подошел к раковине и проблевался. Затем он повернул ручку, и из крана потекла мутная ледяная вода. Он умыл лицо и, глядя в окно, ждал, пока выблеванная им жидкость не отправится в путешествие по ржавым трубам. Сосед в этот момент хотел было что-то сказать, но лишь хрипло раскашлялся. Достав откуда-то из недр своего одеяла детское пластмассовое ведерко, он сплюнул слизью и мокротой. Вероятно, мужчина болел туберкулезом.