Михаил Шмейсер-Кенарский
Эмигранты
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Поезд подошел к границе на рассвете. За окнами было мутно и густая темнота стояла в вагоне, только в конце коридора покачивался фонарь со свечей. Вошедшие таможенники позевывали и говорили хриплыми голосами.
— Это все ваши вещи? — несколько удивленно спросил таможенник у матери Леонида, ставя фонарь на столик у кона. — Не густо вещей! — Он раскрыл старую плетеную корзину, перевязанную до этого веревкой, и деревянный чемодан. — Запрещенного ничего не везете? Если есть золото, предъявите.
— Золота и серебра у нас нет, — ответила мать Леонида. — Весь багаж здесь.
Таможенник перебрал вещи в корзине, отодвинул ее. В чемодане лежали вещи Леонида и учебники. Перелистав книги, таможенник отложил их стопкой в сторону.
— Книги не положено, — сказал он, перевязывая стопку бечевкой.
— Но это же учебники, — дрожащим голосом попытался возразить Леонид. — Мне же учиться надо будет! Как же без учебников?!
— Там другие учебники будут, — ответил таможенник. — А эти здешним ребятам пригодятся. Не разрешается везти учебники заграницу. Можете завязывать вещи, — сказал он матери Леонида.
Таможенники пошли дальше, унося книги Леонида. Они заглядывали в каждое отделение, но кроме сорокалетней женщины, матери Леонида, да его, тринадцатилетнего подростка, в вагоне никого не было. Заграницу поезд уходил с единственными пассажирами.
За конами посветлело, обозначились станционные постройки. Прошли вдоль состава рабочие в промасленных куртках. Поезд все замедляли замедлял ход. Мать Леонида сидела, отвернувшись к окну, задумчивая и какая-то отрешенная.
— Ты что, мама? — спросил Леонид. — Чем-нибудь расстроена? Не выспалась?
— Да вот думаю, что ожидает нас, — ответила она, не поворачивая головы. — В неизвестность едем.
— Но почему в неизвестность?! Ведь там же дядя Семен, тетя Зоя, тетя Ира! Ведь и с ними мы будем так, как с дядей Кешей и тетей Лидой жили!
— Да будем ли мы им нужны? Ведь у них своя жизнь!
— Конечно будем! Ведь они же нам родные, — удивляясь сомнениям матери, убежденно сказал Леонид.
А движение поезда становилось все медленнее. Точно устав от долгого пути через всю Сибирь и Дальний Восток, после семисуточного бега, он подходил к финишу, дыша тяжело и в то же время с облегчением, что наконец-то путь окончен.
— Мы, наверное, уже скоро приедем? — спросил Леонид. — А встречать нас будут?
— Да, должны, — все так же, не оборачиваясь, ответила мать.
Медленно проплывали, уходя назад, станционные постройки, вот мелькнула последняя будка, за окном потянулась степь, на которой кое-где начинала пробиваться трава. Было начало марта.
Не думал тогда Леонид, что не скоро увидит он родную землю, последний раз мелькнувшую за окном, не скоро вступит на нее вновь.
Поезд остановился, немного постоял, точно передохнув, и двинулся опять. В вагон вошли китайцы в военной форме мышиного цвета. Один из вошедших подошел к матери Леонида и сказал: — Моя драгомана. Ваша виза еси?
Мать Леонида достала паспорт. Китайцы долго рассматривали его, что-то говорили между собой на впервые услышанном языке.
— Зачем ваша приехал? — спросил драгоман.
— К родным, — ответила мать. — Брат и сестра у меня здесь живут.
— Братка это хорошо, — оскалил лошадиные зубы драгоман. — Ваша могу ходи, наша капитана говори можно.
Военные пошли дальше. Леонид с любопытством смотрел им вслед. Он впервые видел китайцев. Ломаный язык драгомана был забавен. Но одновременно было чувство не то обиды, не то досады от высокомерного тона драгомана.
Когда поезд подошел к зданию вокзала, на фронтоне которого было написано «Маньчжурия», мать замахала рукой в окно вагона. — Мы здесь, Зоинька, — крикнула она, опуская раму.
В вагон вошла красивая, немного полная женщина, одетая, как показалось Леониду, роскошно. От нее пахло духами, она вся сияла и благоухала, и мать перед ней показалась какой-то серенькой мышкой.
— Господи, наконец-то вы приехали, — обнимая и целуя мать, заговорила тетя Зоя. — Мы уже всякую надежду потеряли увидеть тебя. Где твои вещи? Господи, это все? Как вы там жили?! Но ничего, здесь все достанем! Нам надо торопиться на поезд, он уйдет через пятнадцать минут!
Только тут, наконец, тетя Зоя обратила внимание на Леонида, смущенно стоявшего в стороне. Она обняла его, прижала к груди, от которой сладко пахло духами, расцеловала в губы и щеки.
— Какой он у тебя уже большой! А я помню его совсем крохотным! Ну давайте, давайте скорей, — заторопила тетя Зоя. — Носильщик, — крикнула она, высовываясь в окно.
— Да зачем носильщика, мы сами унесем, — робко запротестовала мать. — Леня мальчик крепкий.
— Это вы там привыкли все сами делать! — Тетя Зоя сокрушенно покачала головой. — Просто неудобно, что у вас за вещи! Вот, забери эти два места, — сказала она китайцу-носильщику с большой медной бляхой на груди. — Отнесешь в поезд, пятый вагон.
— Хо, мадам, хо, — закивал носильщик, — моя цзнай, пятый вагона.
На перроне было многолюдно, бежали китайцы в длиннющих халатах, китаянки шли торопливой утиной походкой на крошечных ножках и были одеты они в кургузые курточки и штаны, завязанные у щиколотки. Все это было так ново и необычно, что Леонид остановился. Вот прошел китаец с длинной косой, черной змеей болтавшейся за спиной. Было здорово интересно: мужчины с косами, а женщины в штанах. Вся эта толпа говорила на совершенно незнакомом, впервые услышанном языке. Казалось, что она гудела как огромный муравейник, вернее, как гигантский пчелиный улей.
— Леня, ну что же ты отстаешь! — крикнула тетя Зоя. — Мы же из-за тебя опоздаем на поезд.
Но поезд был уже рядом. Сияющий начищенными стеклами и яркой зеленой краской. Около каждого вагона стоял проводник в коричневой форме и забавной, как у французских солдат, шапочке с большой кокардой. Как не походил этот поезд на только что оставленный, который привез их в Маньчжурию. Там были плохо освещенные двухосные вагоны. Проводница — добрая, заботливая женщина, — все время сокрушавшаяся, что Леонид с матерью едут заграницу, была одета не в форму, а в замасленную телогрейку.
— Ну, вот и наш вагон, — сказала тетя Зоя, первая вставая на лесенку вагона. Ее поддержал под локоть проводник в смешной шапочке. В вагоне все опять поразило блеском, в коридоре лежала красная дорожка, в купе, куда занес вещи носильщик, долго и подобострастно кланявшийся, когда тетя Зоя дала ему какую-то мелочь, были мягкие диваны, покрытые белыми чехлами.
— У нас казенный билет первого класса, — объяснила тетя Зоя, усаживаясь у окна. — Семену полагается, как начальнику. А в третьем классе одни китайцы, от чеснока задохнешься!
— Надо бы купить чего-нибудь поесть, — сказала мать. — Мы еще не ели, не до еды было.
— Зачем же покупать, — сказала тетя Зоя, покровительственно улыбаясь. — Вот тронется поезд и мы пойдем в вагон-ресторан. Тебе надо отвыкать от ваших привычек! Здесь у нас живут по-другому. Слава богу, что вы оттуда вырвались! — вздохнула она. — Представляю, как вы там намучились! У нас газеты все время пишут про ужасы тамошней жизни!
— Ну какие же там ужасы, — ответила мать. — Теперь стало много лучше. Живут же люди, все налаживается.
— Но только ты, пожалуйста, не говори этого здесь, — замахала руками тетя Зоя, — а то тебя сразу примут за большевичку! А это может повредить Семену по службе!
— Но почему? — удивилась мать. — Ведь сейчас совместная эксплуатация китайской восточной железной дороги!
— Ах, ты не знаешь всей сложности здешней обстановки! Мы — китайские подданные и нам… Ну, словом, ты понимаешь! Пошли, пошли завтракать, — повеселевшим голосом заторопила тетя Зоя.
В вагоне-ресторане Леонид был впервые в жизни и даже не предполагал, что существуют такие роскошные столовые на колесах. Столики у каждого окна были покрыты белыми накрахмаленными скатертями, в хрустальных бокалах дробилось солнце. Когда они сели за столик, к ним подскочил официант в белоснежной куртке с золотыми пуговицами и, наклоняясь к тете Зое, спросил вкрадчивым голосом: — Что будете кушать?
— Зоинька, — вмешалась мать, — закажи просто чай с хлебом и маслом.
Но тетя Зоя стала говорить официанту перечень всяких блюд и на протестующий жест матери только укоризненно на нее посмотрела. Через несколько минут на столе появились разные закуски на маленьких тарелочках, потом принесли на металлических длинных тарелках бефстроганов с хрустящим картофелем, потом был пломбир и кофе. Леонид еще никогда так много и вкусно не ел, весь завтрак показался ему просто сказочным. Он осоловел, чувствовал в желудке приятную тяжесть, хотелось вот так сидеть и блаженно дремать.
— Ну, пошли отдыхать, — поднялась тетя Зоя, заплатив официанту, который низко кланялся за чаевые. Эти поклоны тоже были непривычны и неприятны. — Что это он так за деньги кланяется, — подумал Леонид с неприязнью. Официанта он тоже видел впервые в жизни. Вообще ему казалось, что он попал в какой-то другой мир, где все незнакомо и многое непонятно.
В купе Леонид задремал под тихий разговор матери и тети Зои. Вагон мягко покачивало, временами Леонид крепко засыпал, потом, просыпаясь, никак не мог сразу понять — во сне или наяву видит он это мягкий вагон, мелькание новой земли за окном. Еще так недавно была совсем иная жизнь, школа, товарищи, еще слышались где-то внутри их голоса, виделись улицы города, в котором они жили до отъезда. Продолжал существовать еще тот мир, а этот, в который он вошел сегодня, казался не настоящим.
— Леня, Леничка, вставай, приехали, — разбудила его мать. В купе вошел высокий мужчина в форменной железнодорожной тужурке и за ним две девочки. Мужчина обнял мать, та заплакала не то от радости, не то от смущения. Потом дядя Семен, как догадался Леонид, обнял его, голова Леонида пришлась где-то на уровне живота дяди Семена, тот потрепал его по голове, сказал: «Здорово, племяш». Двоюродные сестры Надя и Оля, сделав реверанс, сначала приложились к щеке тетки, а потом по очереди подставили свои щеки Леониду, который неловко ткнулся в них носом и смутился.
От вокзала до дома шли пешком, а вещи унес вперед китаец, которого тетя Зоя почему-то назвала Васей. Дом поразил Леонида величиной и обилием комнат. Когда он читал описание дворянских усадеб, то их большие дома, стоявшие в тенистых садах, казались чем-то давно минувшим, уже не существующим в настоящее время. И вдруг теперь он попал в такой помещичий дом. Парадное кольцо было солидно, дверь окована снизу медью. В передней пахло краской и каким-то особенно вкусным запахом. Дверь из передней вела в большую столовую, в которую выходили две комнаты — гостиная и кабинет дяди. Дверь в гостиную заменяла какая-то занавесь из блестящих нитей, унизанных чешуйками, которые все время шелестели и переливались. В гостиной стояла черная мебель, кресла с резными драконами и медные курительные столики. Из столовой же была дверь на большую крытую веранду, выходившую в тенистый сад. Из передней же шла лестница на второй этаж, где были спальни. Их было очень много: спальня дяди и тети, спальня девочек, спальня двоюродного брата, который был сейчас в Харбине, и спальни для гостей, как сказала тетя Зоя.
За всю свою недолгую жизнь Леонид жил в квартирах, где самое большее было три комнаты, это еще когда с ними жила бабушка и тетя Ксеня. Но комнаты были комнаты, без удобств. Потом они жили с мамой и тетей Ксеней в одной комнате ветхого домика, в котором кроме них, в первой комнате, жила вдова с четырьмя детьми. Последняя квартира, в которой они жили вместе с семьей дяди Кеши, состояла из трех комнат, из которых одна была общей столовой. Ему казалось, что их квартира была очень хорошей — в комнатах было так много света, зимой от черного полотна печи шло, как дыханье, тепло, половицы весело блестели желтой краской.
И вот теперь, попав в этот, похожий на помещичий, дом, Леонид был поражен и обилием комнат и той роскошью, с какой, как ему казалось, они были обставлены. Ему подумалось, что он просто может заблудиться в таком количестве комнат.
— Я думаю, — сказала тетя Зоя, — что первым делом надо искупаться. Ведь такая долгая дорога, в вагонах грязно. Василий, — крикнула она, — бак нагрел?
На этот раз откуда-то вынырнул китайченок лет тринадцати и довольно чисто сказал по-русски: «Давно нагрел, мадама, можно купаться!»
Видимо, всех китайцев здесь звали Василиями.
Еще одна дверь в передней, которую не сразу заметил Леонид, оказалась дверью в ванную, ослепившую Леонида своей белизной. Пол был выложен плиткой, стены белым кафелем. Под потолком на толстых рельсах лежал крашенный белой краской бак, огромный, как вагон, вода из которого поступала в топящуюся колонку. Ванна была большая, белая.
Сначала выкупалась мама, а затем Леонид. Он лег в теплую воду и едва не заснул. Сразу послышался в ушах стук вагонных колес замелькали какие-то отрывочные картины, лица.
— Капитана, спать не надо, — разбудил его голос маленького Василия. — Хочешь спину мало-мало помою?
Не дожидаясь ответа, он взял мочалку и стал тереть Леониду спину.
— Ты хорошо по-русски говоришь, — сказал Леонид. — Ты давно здесь живешь?
— Три года. Нет, моя еще плохо по-русски умей говори. Понимай мало-мало лучше.
Веселая улыбка все время не сходила с круглого и плоского лица Василия. Он делал все быстро, забрал у Леонида тряпку, когда тот хотел подтереть пол в ванной.
— Тебе не могу такой работа делай! Моя бойка, это моя работа. Мадама узнает, сильно серчай будет!
— А почему тебя Васей зовут? Разве такое китайское имя есть?
— Это наша китайская повар, бойка русски зови Вася, мина. Китайка имя шибого трудного говори.
— Леня, ты скоро? Мы тебя ждем! — послышался за дверью голос тети Зои. Маленький Василий быстро выскочил из ванной комнаты, а за ним, распаренный и осоловевший, вышел и Леонид.
За столом в столовой сидели уже все. Хлеб надо было класть на тарелочку, есть, стараясь не капнуть на накрахмаленную скатерть, локти не ставить на стол. Девочки сидели напротив него и следили, как казалось Леониду, за каждым его жестом.
Разговор за столом был невеселый. Мать рассказывала о том, как в девятнадцатом году заразилась тифом и умерла бабушка, как вместе с Леонидом везла на кладбище гроб, а вернее просто ящик, который сколотил дворник, как похоронили бабушку. А тетя Ксения в это время тоже болела тифом и не могла пойти на кладбище.
— Господи, — воскликнула тетя Зоя, — такие ужасы только при красных могут быть!
— Тогда в городе не красные, а белые были, — сказала мать. — К нам как-то поздно вечером мой бывший ученик пришел, попросил приютить его на одну ночь. Сказал, что он красноармеец и скрывается. Ну не могла же я его выгнать! А ночью у него бред начался, оказывается он уже был болен тифом. А у нас одну комнату офицер занимал, по реквизиции. Мама ему сказала, что это ее младший сын приехал. Шинель его и всю одежду она в русской печке сожгла. Сказала, что там якобы много вшей было. И ухаживала все время за ним. Мы все боялись, что он в бреду что-нибудь скажет и этот офицер поймет все. А тогда бы нам не поздоровилось. Но ничего, обошлось. Поправился он. Я ему через знакомых учителей одежду достала штатскую. Он еще совсем молоденький был, за мальчика мог сойти. И уехал к себе в деревню. А мама заразилась. Все же годы сказались. Сердце не выдержало и умерла.
Тетя Зоя закрыла глаза платком, дядя громко кашлял и сморкался, прикрывая лицо, потом погладил мать по руке.
— Да, натерпелась ты! Мы, слава богу, ничего этого здесь не знали! Как приехали в тринадцатом году, так вот и живем. Ну, а твой-то так и не вернулся с фронта?
— Нет, — тихо ответила мать. — Видно в шестнадцатом погиб. Наводила я справки да безрезультатно. Жив бы был — вернулся.
— Да уж это конечно, — подтвердил дядя. — Трудно тебе с парнем-то одной.
— А что с ним трудно-то? Он у меня послушный, — мать глазами улыбнулась Леониду. — Теперь совсем большой становится.
— Ну, теперь тебе легче будет, — сказал дядя. — У нас жизнь не та. Вот отдохнешь, сил наберешься, работу тебе подыщу хорошую. Леня учиться будет. А пока живи, не думай ни о чем.