Андрей Черкасов
ЧЕЛОВЕК НАХОДИТ СЕБЯ
Роман
ГЛАВА ПЕРВАЯ
На станции Северная гора Таня сошла одна.
Красный фонарь последнего вагона быстро уплыл вперед и исчез. Над лесом повисло облачко паровозного дыма. Вскоре оно растаяло, и Тане показалось: вместе с ним исчезло последнее, что связывало ее с Москвой.
Было раннее июльское утро. Тускло желтели вдоль путей огни стрелок. Поодаль темнело станционное здание. Рельсы, мокрые от обильной росы, влажный песок с пятнами мазута, черные на фоне рассветного неба столбы — всё выглядело неприветливым и чужим. Вокруг не было ни души. Таня стояла возле двух своих чемоданов, и чувство одиночества все больше и больше овладевало ею.
Неподалеку от путей белела деревянная будка с дощатой дверью и крохотным, в радужных переливах, оконцем. За нею возвышался навес, под которым свалены были ящики, бочки, рогожные кули.
«Наверно, там сторож», — подумала Таня, подходя к будке. Нужно было у кого-то узнать, как попасть на мебельную фабрику. Таня потянула дверь за ржавую скобу. Дверь подалась и… сорвалась с петель. Девушка испуганно отскочила. Гремя железной накладкой, дверь рухнула на влажный песок. Таня беспомощно оглянулась и вздрогнула от неожиданности. Позади нее, почти рядом, стоял высокий молодой человек в рабочем комбинезоне и кепке. На большой прямой лоб его выбились вьющиеся русые волосы. Карие глаза под резко очерченными и очень подвижными бровями были прищурены. Губы сложились в насмешливую улыбку.
— Ясен вопрос! — с деланной строгостью произнес незнакомец, запуская руки в карманы. — А я-то смотрю: кто там у склада орудует? Ладно, подоспел вовремя.
Он замолчал, окидывая Таню изучающим взглядом. Во всем ее облике: в стройной фигурке, в выражении лица, в больших и немного усталых серых глазах — была растерянность. Она поправила пеструю косыночку, из-под которой виднелись тугие светлые косы, уложенные кольцами на затылке, и, поеживаясь от утренней сырости, одернула рукава тонкого серого плащика.
— Товарищ, вы не скажете, как мне найти мебельную фабрику? — спросила она, чуть заметно улыбнувшись уголками губ.
— Вы с московского, что ли? — не очень любезно вместо ответа спросил незнакомец. — Чемоданы ваши?
— Мои. Пристроить бы их куда-то на время. Одной не унести. Я думала: в будке сторож, — виновато заговорила Таня.
Незнакомец по очереди приподнял оба чемодана, покачал головой:
— Шариковые подшипники везете? Хорошо! Это хозяйство у нас на фабрике постоянно требуется.
— Там книги, — не обращая внимания на иронию, ответила Таня. — Вы разве с фабрики?
— Так точно. А вам туда зачем?
— Я инженер-технолог, на работу приехала.
— Вот оно что! Ясен вопрос. Ну что ж, инженеры нам нужны, — сказал незнакомец таким тоном, будто именно он решал судьбу приезжей девушки. — Месяца два-три поработаете, если раньше не съедят.
— У вас что, людоеды водятся? — усмехнулась Таня.
— Людоеды — не людоеды, а так… В общем, дамский персонал в нашем производстве не ко двору. Не подумайте, что запугиваю, сами увидите. В вашем положении один только запасной ход — неженатых парней в поселке хоть отбавляй.
Таня вспыхнула.
— Вы на фабрике штатной гадалкой или свахой по совместительству? — с холодной строгостью спросила она. Лицо незнакомца оставалось серьезным и даже, как показалось ей, немного грустным. Таня успела заметить, как резко у него меняются настроение и тон разговора. На этот раз он ответил просто и почему-то задумчиво:
— По механической части я… Багаж-то понесем? Куда, вам его? — спросил он и шагнул к чемоданам.
— У вас, наверно, общежитие есть?
— Общежитие? Там теснота! Вам на квартиру надо бы…
— Ну какая у меня здесь квартира?
— Если хотите, найдется. Могу хоть сейчас отвести. — В глазах парня не было и тени насмешки. — У нас тут в поселке музыкальный мастер живет, Иван Филиппович Соловьев. У него комната сдается. Вам вполне подойдет. — Он дернул за козырек свою кепку, надвинув ее на лоб. — Ну, решаете? Впрочем, могу и в общежитие проводить, — уже безразличным тоном заключил он.
Таня колебалась недолго:
— Ну что ж, ведите к музыкальному мастеру, если время у вас есть.
— Времени у меня вагон, — незнакомец взглянул на ручные часы. — Сейчас пяти нет, а на работу к восьми надо. Я ведь так, ребятам третьей смены помочь пошел… Ну, двинемся?
Он разом поднял оба чемодана, но тут же снова опустил.
— Постойте, девушка, на квартиру-то я вас приведу, а кого привел, не знаю. Имя — фамилию вашу скажете? — Парень приподнял брови и улыбнулся.
— Моя фамилия Озерцова. Татьяна Григорьевна, двадцати четырех лет. Биографию рассказывать? А вас я тоже еще не знаю, ни фамилию вашу, ни должность. Вдруг вы какой-нибудь «людоед» по специальности?
— В людоедах век не бывал. А зовут Алексеем. Биографию рассказать не стыжусь: самый что ни на есть рабочий класс, в стружках родился. Все рассказывать?
— Ладно уж, идемте, — улыбнулась Таня, — а то на работу опоздаете.
Таня едва поспевала за Алексеем. На переезде у шлагбаума он поставил чемоданы, чтобы размять затекшие пальцы, потом снова подхватил багаж и свернул в сторону от проезжей дороги. Через низкорослый березнячок, через огороды они вышли на главную улицу большого поселка. Утро омыло край неба, зажгло поднимавшиеся из-за леса облака. Над рекой плыла, струилась молочная полоска тумана. Бездымным алым пожаром пылали окна дальних домов. Из-за невысоких изгородей выглядывали подсолнухи. Петухи голосисто орали по дворам. Из труб тянулся в небо розоватый дымок.
Свернув в переулок, они подошли к домику с палисадником и зеленой крышей.
На крылечке, вытирая полосатым фартуком таз, стояла пожилая женщина. Алексей поставил чемоданы и рукавом вытер лоб.
— Квартирантку привел, — коротко сказал он, как будто все было условлено заранее.
Женщина поставила таз на перила крыльца, вытерла руки о фартук и, сказав радушное «милости просим», отворила дверь в дом.
Поднимаясь на крыльцо, Таня не видела, как Алексей за ее спиной приложил палец к губам, загадочно прищурив правый глаз. Пройдя в дом, она остановилась у порога. Алексей внес чемоданы и, ничего не сказав, вышел. Таня не могла услыхать, как он старательно объяснял:
— Ты, мама, приготовь комнату, только не говори, что я… Ну, в общем, я сказал, что знаю квартиру. В общежитиях у нас уж больно тесно… Если проговоришься, не останется еще, пожалуй. Ясен вопрос?
— Да уж кто, кроме меня, Алешенька, твои чудеса понимает, — с глубоким вздохом сказала женщина. Добродушное лицо ее стало грустным. Она хотела сказать еще что-то, но Алексей осторожно отстранил ее и прошел в кухню, затворив за собою дверь.
Ну вот, теперь все в порядке, устраивайтесь, а я пошел. На фабрике, возможно, встретимся, — негромко сказал он, обращаясь к Тане, и уже собирался уйти, когда из соседней комнаты донесся старческий, но довольно бодрый голос, в котором слышались нотки раздражения:
— Ты, Алексей, пластинки для циклей мне когда-нибудь обдерешь? Или опять прикажешь самому подпилком елозить? Экой ты беспамятный стал; пустяковое дело для отца выполнить не можешь!
Алексей сразу как-то съежился: неожиданно и с треском лопнул его маленький заговор.
— Сделаю сегодня, отец, к обеду у тебя будут, — проговорил он растерянно.
Из сеней вернулась хозяйка и засуетилась около Тани.
— Вы, голубушка, раздевайтесь. Давайте пальто ваше, на вешалку его… Ох! да у вас ноги-то мокрехоньки! Где это вам помогло? — всплеснула она руками, увидев мокрые Танины чулки и туфли. — Снимайте всё, подсушим…
Не обратив внимания на растерянный вид Алексея, сна сказала с нарочитой вежливостью:
— Вы бы, Алексей Иванович, чемоданы-то в сторонку отодвинули, а то неловко, поставили тут на самой дороге.
— Ладно уж, мама, отменяется сеанс, — хмуро проговорил Алексей. — Разоблачил батя нас с тобой. — Он отставил чемоданы и, сняв кепку, набросил ее на гвоздь у дверей и уселся на табуретку в стороне.
— Вы проходите в комнату… не знаю, как вас по имени-отчеству, — обратилась к Тане хозяйка.
— Называйте просто Таней. А с квартирой я постараюсь сегодня же устроиться. Я совсем не предполагала…
— Да нет, что вы это? Зачем же, — решительно перебила Таню женщина. — Разве только не поглянется вам у нас.
— Не в этом дело, я не капризная, только хлопоты ваши…
— Полноте! Какие там хлопоты, — стала уверять хозяйка. — До войны семья большая была, привыкли к хлопотам. — Она вздохнула и дотронулась до глаз краешком своего фартука.
Радушие женщины тронуло Таню. Она не стала настаивать на своем.
Хозяйку звали Варварой Степановной. Узнав это, Таня удивилась и обрадовалась. Это было имя дорогого для нее человека: имя ее матери, погибшей в самом начале войны.
…Забыв про ранний час, Таня сразу же собралась на фабрику, но Варвара Степановна заявила:
— И не думайте, голодную не отпущу, не ссорьтесь лучше со мной и порядок в хозяйстве не нарушайте, с меня этого чудушка довольно, — сказала она в сторону Алексея.
Он, как бы очнувшись от раздумья, встал, шагнул к двери, сдернул с гвоздя кепку.
— Куда же ты, Алешенька? — спросила Варвара Степановна. — Хоть бы разок вместе со всеми позавтракал. Да и Таню заодно на фабрику проводил бы.
— Пойду, мама. Дело у меня, — бросил он на ходу и, толкнув носком сапога дверь, вышел.
— Вот каждый божий день так, — сокрушенно вздыхая, сказала Варвара Степановна и направилась к русской печи. — Вы уж не сердитесь на него, чудной он… но уж зато честный. А с квартирами в поселке в самом деле плоховато, — говорила она, гремя посудой.
Таня хотела помочь Варваре Степановне, но та и слушать не стала:
— Сама, сама управлюсь, не в диковину! Вы лучше в комнаты пройдите, с дедом моим познакомьтесь. Иван Филиппович! — окликнула она мужа. — Выглянул бы на минутку, гостья к нам.
В ответ из задней комнаты, отделенной занавеской, раздался голос Ивана Филипповича:
— Повремени минутку, Варюша, бросить никак нельзя — клей…
— Ну тогда у себя принимай, — сказала Варвара Степановна и подтолкнула Таню вперед. — Проходите, Танечка, не стесняйтесь, он у меня дед общественный.
«Общественный дед» сидел за столом спиною к двери и заканчивал какую-то сложную операцию. Таня остановилась у порога. В лицо ей пахнуло чудесным знакомым запахом древесной стружки, нагретого дерева, клея, острым ароматом спиртового лака и еще чем-то приятным и теплым, но чем именно, она не могла разобрать.
Комната, в которую вошла Таня, служила Ивану Филипповичу мастерской. В простенке над столом висел портрет Горького в простой липовой рамке, под ним, в рамке поменьше, — какая-то грамота. На стене слева были развешены скрипки, готовые и разобранные, смычки. В углу стояла этажерка с кусками дерева разных пород, над ней висела полочка с инструментами. Возле стола — шкаф со стеклянными дверцами, через которые виднелись бутылочки и флаконы с лаком. Но самым интересным в комнате был стол Ивана Филипповича со множеством небольших рубанков непривычных форм и тонких, похожих на разные хирургические инструменты, подпилочков. На столе же стоял ящик с набором камертонов, лежали детали скрипок: обечайки, шейки с улиткообразными завитками головок, деки…
Подойдя ближе к столу, Таня залюбовалась руками Ивана Филипповича. Не отрывая глаз от работы, он брал нужный инструмент или деталь. Длинные, узловатые в суставах пальцы его действовали как пальцы хирурга: быстро, без торопливости, без лишних движений.
Закончив работу, Иван Филиппович обернулся — теперь можно было и поздороваться. Он глянул на Таню поверх очков совсем еще молодыми глазами. На щеках шевельнулись морщинки. Густые усы, нависшие над гладко выбритым подбородком, дрогнули.
«Как он похож на Горького!» — подумала Таня.
Мастер встал и протянул руку:
— Присаживайтесь, присаживайтесь, пожалуйста, вот сюда. Будем знакомы: Иван Соловьев, скрипичный мастер. — Он показал на кресло возле стола. — Располагайтесь…
Таня назвала себя и послушно уселась.
— Вы скрипки чините? — спросила она.
— Да нет, я новые инструменты делаю, — с доброй улыбкой ответил он. — С малых лет деревцем балуюсь.
— И на стене это всё вашей работы скрипки?
— Всё, что здесь видите, своими руками делал, — с гордостью ответил Иван Филиппович и добавил задумчиво: — Люблю я это самое, у матушки природы тайны выпытывать, из деревца душу добывать, чтобы пело по-настоящему. А вы, простите, сами-то по какой специальности?
— Я инженер-мебельщик, — ответила Таня, — на мебельную фабрику приехала.
— Так, так. Значит, мы с вами вроде как бы родственники, — засмеялся Иван Филиппович. — Прямо из института или практику уже имели?
— Я на вечернем отделении училась шесть лет, а работала в Москве на фабрике. Начала подсобной работницей, кончила мастером. Теперь сюда направлена.
— Ну что ж, это хорошо, поживите у нас, на Урале. Хороший здесь край. Прежде-то бывали или нет?
— Всю войну в Новогорске жила, совсем недалеко от вас.
— Да, километров тридцать… А тут не бывали?
— Не приходилось. Скажите, большая здесь фабрика?
— Как вам сказать, вообще-то порядочная, да в полсилы пока работает, непорядки у них. Директор новый, месяц назад заступил. Главный инженер — тот давно работает. Теперь, говорят, не ладит с начальством. Токарев, знаете, директор крутоватый, Алешка мой частенько про него рассказывает…
— Я вас, наверно, Иван Филиппович, от дела отрываю своими расспросами? — вдруг забеспокоилась Таня. — Так вы не обращайте на меня внимание.
— Ну от дела-то меня ничем не оторвать. Я могу и говорить, и работать. А сейчас как раз передышка полагается. В пятом часу сегодня поднялся. А почему, думаете? Бессонница? Ничего подобного! Спать могу по двенадцати часов на одном боку. Времени мало, вот что!
Иван Филиппович запустил пальцы в свою густую белую шевелюру:
— Видите? Солома над чердаком начисто повыгорела, а сделано сущие пустяки! Вот и поторапливаюсь.
— А я время у вас отнимаю, — виновато проговорила Таня, поднимаясь.
— Сидите, сидите! Я ведь совсем не в том смысле сказал.
Иван Филиппович усадил Таню и снова склонился над столом. Укрепил в зажимах нижнюю деку скрипки, выбрал циклю и начал снимать с внутренней стороны деки тончайшую, похожую на шелк, стружечку. Таня долго и внимательно наблюдала.
Наконец Иван Филиппович промерил толщину деки в нескольких местах каким-то особенным кронциркулем, улыбнулся.
— Вы замечали, наверно, — сказал он, снимая очки и зажимая их в руке, — частенько в пути бывает: сперва идешь — все хорошо: и дорога не трудная, и расстояния вроде бы не замечаешь, и поклажа спину не давит. Но вот дорога к концу пошла, с километр, а то и меньше остается, и этакое нетерпение вдруг: «Когда ж дойду?» Дойти бы поскорей, а тут на беду и шажки помельче, и поклажа спину мозолит. Думается, чуть поднажми — и дома! Вот уж и крылечко показалось, а тебе всё еще дальше далекого кажется… И у меня так: почти разгадал секреты звучания скрипки, почти дошел, — крылечко видать, а еще не дома. Считанные метры остались, а дела сколько? Открыть до конца надо, людям передать успеть, чтобы после меня сумели распорядиться.
Он нацепил очки, еще раз промерил деку и, как будто не доверяя кронциркулю, прощупал ее пальцами. Потом склонился ухом к вычищенной поверхности и провел по ней кончиками пальцев, прислушиваясь к чему-то.
Солнечный луч ударил в окно, осветил волосы и лоб старого мастера. В луче засуетились золотые пылинки, а Тане показалось, что это из глаз его брызнула струйка света, тоже золотая…