Поздняков, прислушиваясь к расфилософствовавшемуся вдруг не в меру Гордееву, понял саркастический смысл его отповеди: Житов — только счастливая возможность Гордеева выказать все свое отношение к Позднякову. Выждав, когда поток красноречия главного инженера спал, не оборачиваясь, не удержался отплатить тем же:
— Вот вы, товарищ Житов, как инженер, и помогите практикам. Ведь они об уходе за техникой и понятия не имеют, а где уж там о культуре! За девять лет Северотранса вентиляции не освоили, ключа гаечного сделать не научились.
Поздняков с удовлетворением отметил, что камень, брошенный им в огород главного инженера, достиг цели: Гордеев резко откинулся назад и умолк, забыв Житова.
Машина сошла на расчищенный от снега гладкий, как стекло, лед Лены и, быстро набирая скорость, понеслась вдоль ее высоких обрывистых берегов. Справа и слева замелькали сугробы обочин, воткнутые в них вешки-елочки. Поздняков с интересом наблюдал открывшуюся ему величественную панораму сибирской реки, уходящие, насколько хватал глаз, в обе стороны от нее горные кряжи. Далеко впереди Лена заметно сужалась, а берега становились еще круче, бурые от обнаженных скал, вздыбленных к небу.
— Заячья Падь, — неожиданно пояснил водитель, заметив восторженный взгляд сидевшего рядом начальника управления. — А это вон перекат. Их тут много.
Только сейчас Поздняков разглядел показавшееся вдали белое облачко, медленно поднимающееся от реки к горным вершинам. Там оно рвалось, таяло, зависало на скалах. А ближе, перед самым перекатом, еще два различимые на снегу, стояли походные будки-сани, несколько других темных предметов, по-видимому, машин. С бешеной скоростью ЗИС-101 приближался к ним. Гладкая, расчищенная от снега ледяная дорога вьется среди бегущих навстречу вешек-елочек. Ровно, деловито гудит мотор. Ни толчка, ни ухабинки, ни скрипов и стуков, неизбежных при езде даже по автостраде. Как бы легко было бегать машинам по этакой идеальной трассе! Проклятые перекаты! Неужели так уж они страшны и не победимы, как прожужжал ему о том все уши Перфильев?
Поздняков круто повернулся к терпеливо молчавшему Житову, примирительно улыбнулся:
— Так вот о ваших правах, товарищ Житов. У вас одно право: учиться. Учиться у шоферов, механиков, у рабочих. И то, что дал институт, поможет вам быстро накопить опыт. А уж выйдет из вас руководитель или не выйдет — об этом судить наше право.
— Но если я сам вижу, что у меня не получается, — начал было с прежней горячностью Житов, но Поздняков перебил:
— Я же сказал, об этом судить будем мы: я, товарищ Гордеев. Мне тоже когда-то казалось, что механиком я работать не смогу: шофер, семь классов, да и тех половину заканчивал, сидя дома. И завгаром не смогу. И директором базы. И на курсы в Москву не меня надо было посылать… А вот работаю. И оценить свою работу — тоже не мое право.
— Но ведь я же ремонтник! Я и диплом писал…
— Но ведь я шофер! — подхватил Поздняков. — А приходится копаться в балансах, решать чужие задачи. Так вот надо учиться ломать себя, товарищ Житов, свои взглядики, что ли… Вы давно здесь, на автопункте?
— Три месяца.
И снова молчание. Впереди уже ясно обозначились две санные будки, стоявшие возле них тракторы и автомобили, а дальше — сплошные клубы парящего переката. Из будок вышли на снег люди в стежонках, в ушанках, шоферских шлемах. ЗИС-101 плавно затормозил, и тотчас один из встречающих, подбежав к дверце лимузина, громко приветствовал:
— Добро пожаловать, Никон Сергее…
Однако вместо Перфильева из легковой грузно выбрался незнакомый ему человек в шубе. Поздняков поздоровался с отрекомендовавшимся ему дорожным мастером, но про себя отметил: «И тут Сидоров».
— Ну, покажите ваш перекат, товарищ мастер.
— Только что с берегу, товарищ начальник. К шиверу подходить дюже опасно, — с готовностью сказал тот и первым поспешил к перекату.
— Пошли, Игорь Владимирович? — Поздняков, а за ним несколько рабочих двинулись к перекату. Гордеев, не удосужив Позднякова ответом, двинулся следом.
— Товарищ Поздняков, так как же со мной? — вскричал совсем расстроенный Житов.
Поздняков, проваливаясь в снегу до колен, задержался:
— Идемте с нами, товарищ технорук! — И когда Житов догнал его, не оборачиваясь, спросил: — Вы видели этот перекат?
— Издали. Это не моя специальность, товарищ Поздняков, — съязвил Житов.
Поздняков круто остановился.
— Характер надо тоже ломать, товарищ Житов.
— Извините. Хорошо, у вас такой спокойный характер… — Житов на этот раз сдержался и не сказал о забитом грузами транзите, что шоферы могут остаться без заработка, а вот он, Поздняков, разъезжает по Лене, интересуется перекатами…
— А посмотреть не мешает, — Поздняков показал на сплошной кипящий туман и зашагал дальше.
Тяжело пробираясь, проваливаясь едва ли не по пояс в снегу, они поднялись на крутой берег. Отсюда перекат был хорошо виден. Широкая полынья его тянулась поперек реки от одного берега до другого. Быстрая, поблескивающая на солнце вода стремительно вырывалась из-подо льда и с шумом скрывалась под крутой его кромкой.
— Глубоко?
— Шивер-то? — переспросил мастер. — Самая что ни есть мелкота. Паузки или, опять же, карбаза — и те за гальку цепляют…
— Паузки?
— Ага. С весны грузы в Жигалово на паузках плавят. Или, опять же, на карбазах. Лодки такие, товарищ начальник. Сами вроде бы широкие, а плоские, ну что тебе противень… Или, опять же, сковорода. Так они на шиверах — и то, бывает, застреют. Во как мелко! Не каждый лоцман провести может…
— Их водят лоцманы? — вспомнил Поздняков, что и Губанов называл себя лоцманом, но не принял тогда этого всерьез.
— Еще какие! Лоцман — лоцману розь. Другой, который хуже реку знает, не проведет. Нынче совсем канительно стало грузы плавить, мелеет Лена. Раньше, бывало, пароходы из Качуга шли, а как в тридцать третьем вал прошел…
— Вал?
— Ага. Почитай, десять метров вышиной вал был. Будто земля поднялась, и его, вал этот, бросило. От самого Киренска прошел. Сколько тут домов посмывало — ужасть! А лодок, баржей затопило! Скота погибло всякого!.. Люди, опять же, на сопках спасались, все бросили. А опосля — все, обмелела Ленушка. Вот на карбазах да на паузках летом возят.
Поздняков помолчал, словно обдумывая сказанное, снова спросил:
— Разве уж нельзя что-нибудь сделать? Ну, скажем, взорвать эти мели?
— Эге, товарищ начальник! — с ребяческим задором воскликнул мастер. — Да тут этих перекатов — ужасть! И на каждый аммоналу эшелон надо. Опять же, и два. Нешто их подорвешь! Вот и жди, когда этот чертушка смерзнет. Кабы не Заячья Падь, мы бы и его, дьявола, берегом обошли. А тут вона что!.. — Он показал широким жестом на высившиеся впереди скалы.
Поздняков посмотрел на стоявшего поодаль Гордеева. Даже за стеклами пенсне и натянутой на лицо маской спокойного безразличия прочел удовольствие от неумно заданного им, Поздняковым, вопроса мастеру. Как он похож сейчас на профессора Червинского, отца Ольги! Та же клинышком вельможная эспаньолка, та же сухость и прямота корпуса с заносчиво посаженной на узкие плечи головой. Даже нос, острый, с красно-синими прожилками, не лишен той же броской кичливости. Так бы и дернул за него: да очнись ты, сойди с пьедестала, фараоновская ты мумия!
Гордеев, решив, что Поздняков ждет от него пояснений, вяло проговорил:
— Раньше возили грузы в Жигалово только обходной трассой: по горам, тайге, по замерзшим болотам. А вот теперь кое-где возим Леной. И должен сказать: выгодно, но и то очень рисково. Очень! Сейчас декабрь уже, а морозов, как видите, еще нет. А время идет. Каждый день — масса убытков. Пока не ударят морозы и не заставят замолчать перекат…
— Помочь бы ему замолчать, — вставил Житов.
— А вы подумайте, — предложил Поздняков и, отойдя от обрыва, повернул к будкам.
В жарко натопленной будке приехавших угостили чайком. И здесь разговор шел о Лене, о коварных, мешающих перевозкам шиверах-перекатах, мастерстве лоцманов.
— Вот, товарищ начальник, наилучшим был у нас лоцманом, — показал дорожный мастер на сидевшего поодаль старика с трубкой. — Губанов его фамилия. Матвей Губанов. Вахтером теперь второй год на автопункте у нас, потому как спина у него треснутая…
Поздняков только сейчас разглядел в полумраке своего ночного собеседника и верного стража. Старик внимательно прислушивался к разговорам, с нескрываемым любопытством приглядывался к новому хозяину управления, но не вмешивался в беседу.
— Игорь Владимирович, а почему опасно спустить всю трассу на лед, когда станут перекаты? — снова оживленно спросил Житов. — Ведь все равно трасса уже спущена. Так уж спустить бы всю.
В будке задвигались, весело зашептались. Гордеев водрузил на нос пенсне, не сразу ответил:
— А что такое наледь, вы слышали? — И, уже обращаясь больше к Позднякову, чем к Житову, пояснил: — В сильный мороз вода на перекатах промерзнет до дна и, создав большой напор, ломает лед. Да так, будто из пушки палят… — И опять Житову: — Так вот, я сказал: рисково, когда на ледяной трассе могут появиться одна-две такие наледи. Хотя на этот счет мы и предусмотрели обходы. А представьте себе, если вся трасса пройдет по реке, а таких перекатов от Качуга до Жигалово насчитывается где-то около семидесяти, да все они в морозы начнут стрелять?
— Это точно! — подхватили рабочие.
— Да, не будь такой зимы, как нонешняя, — давно бы уже возить начали! — вздохнул мастер. — Вот уж гнилой угол заговорит, тогда и жди гостя…
— Что за гнилой угол? — не унимался Житов.
— Северо-запад, по-нашему, — с достоинством пояснил мастер. — Он завсегда с Байкала холоду гонит. Сами еще увидите, товарищ технорук, как земля лопаться станет. А в январе — наледь.
Солнце уже садилось за сопку, когда ЗИС-101 снова помчался по ледяной трассе, возвращаясь в Качуг.
— Алексей Иванович, разрешите мне попробовать одно дело? — вдруг весело обратился к задремавшему Позднякову Житов.
— Что? — вздрогнул Поздняков.
— Заморозить перекат. Искусственно заморозить.
— Вот как! Что же вы собираетесь делать?
Житов рассказал. Замысел был прост: сколоть верхнюю кромку льда переката; льдины, пусть беспорядочно, будут набегать на нижнюю его кромку и постепенно перекроют быстрину. А мороз завершит дело. Там же, где лед будет сколот и обнажится спокойная вода, лед на ней нарастет снова, как на всей Лене, по которой смело они едут в машине.
— Перекаты — тоже не моя специальность, товарищ Житов. Но уж коль так пассивны специалисты, остается дерзать нам, не специалистам.
Гордеев смолчал.
У самого Качуга Поздняков приказал шоферу:
— На транзит!
В тот же вечер Поздняков заехал к секретарю Качугского райкома.
В приемной ему предложили подождать. Из-за обитой клеенкой двери доносился громкий, раздраженный голос секретаря. Прошло не менее десяти минут, когда дверь наконец распахнулась и из кабинета быстро вышел человек с раскрасневшимся от волнения лицом. Девушка-секретарь с трудом оторвалась от книги, коротко предложила:
— Пройдите. Товарищ Теплов освободился.
Поздняков вошел в кабинет. Навстречу ему поднялся из-за стола приземистый, крепко сложенный человек. Поздняков назвал себя.
— Слыхал. Будем знакомы. Теплов.
Секретарь на минуту задержал в своей руку Позднякова, разглядывая его снизу вверх исподлобья, будто запоминая. Большая, не по росту, гладко выбритая голова его поблескивала на свету люстры, темные косматые брови то расходились, то вновь сплетались над переносьем. Еще раз энергично тряхнув руку Позднякова и показав на стул, он сел на свое место.
— Так. Приехал, значит. Долго ждали. — Теплов побарабанил толстыми крупными пальцами по настольному стеклу, будто не зная, с чего начать разговор, и снова воззрился на сидевшего против него Позднякова. — Понервничал сейчас, понимаешь, — неожиданно признался он. — Слюнтяи, жалобщики! Думают, если партийный билет в кармане, значит, и бегай в райком за всякими пустяками. Выговор, видишь ли, дали, обидели! И дали-то по заслугам, так вот почему не «на вид», не предупредили! Писал бы уж прямо в ЦК, по уставу… Ну, ты извини. Чепуха, конечно. — Теплов переложил с места на место папку, бросил на прибор ручку. — Значит, прибыл. Когда?
— Третьего дня.
— Дела принял?
— Пока нет. Вот объеду хозяйство.
— Не понравится — удрать легче. Так?
— Не совсем. Просто решил прежде ознакомиться с делом. — Поздняков поморщился: так с ним не разговаривали даже в обкоме. И что это за фамильярность такая: не успел руку пожать — уже на «ты», морали читает… — Вот хотел просить вас помочь достать весы…
— Ну-ну, — занятый своими мыслями, продолжил Теплов. — А то к нам и такие бывали: прискачут, понюхают — и в кусты: морозы не по душе, сердце не по морозам. Дрянь — та еще держится. Той все по сердцу.
— Разве в Северотрансе работает только дрянь?
— Ты меня на слове не лови. Я о Перфильеве говорю. А до него сколько таких побывало? Одни трудностей испугались, у других в голове дырка. Вот и плетется ваш Северотранс в хвосте целую пятилетку. И трест хорош: шлет без разбору руководителей, что всем не гоже. Небось Гордеева три раза в Москву тянули, да Иркутск не отпустил. С ним плохо, без него еще хуже будет…
Теплов говорил быстро, отрывисто. Поздняков, слушая секретаря, грустно размышлял о том, что от него помощи будет мало. Пришел за делом, а он в чужих головах дырки считает…
— Худо живете. Смотрел транзит? То-то. Этак тепло еще простоит, возить не начнете — всю Якутию без хлеба оставите. Вот мы за немцами следим, как они англичан лупят. А кто знает, чем может для нас кончиться эта баталия? Читал, что турецкий президент брякнул? Мировым пожаром запахло! Второй мировой! Вот тебе и турок. Исмет, Исмет, а смекает. А в Индии Неру арестовали. И как ты думаешь, кто?.. Нам золото сейчас как никогда нужно… Зачем тебе весы-то понадобились? — неожиданно вспомнил он просьбу.
— Хочу сделать свой транзит. Надо же куда-то складывать грузы.
— Ну? — удивился Теплов.
— Судоверфь не дает, элеватор тоже. Вот я к вам.
— Свой транзит, говоришь? А что, это ведь дело. Как мы сами-то не додумались…
— Доски, колючая проволока — тоже нужны. Судоверфь этим располагает, — поспешил Поздняков.
Брови Теплова разошлись, и карие глаза его весело просветлели.
— Все узнал! Ну-ну, верно, есть у них. Подтянуть грузы сюда из Иркутска — это ты умно. Отсюда вы и весной сплавите… Помогу, решено. Еще что?
— Все. Нет, пожалуй не все, — несколько оживился и Поздняков. — Почему до сих пор не пробовали спустить на лед трассу, товарищ Теплов? Я говорил об этом уже со многими. Одни считают это безумием, другие — небольшим риском. А в чем же все-таки дело?
Теплов, очень внимательно слушавший Позднякова, вдруг рассмеялся глухим лающим смехом.
— Да ты прямо Македонский! И транзит свой, и трассу на лед… — Он вышел из-за стола и, заложив за спину руки, прошелся по кабинету. — Тут Павлов из Москвы приезжал. Ваш управляющий трестом. Тоже мне такой вопрос задал. Ну что я скажу: верно, ездим по тайге да болотам. А вот рискнуть… Кто тебя безумием-то пугал? Перфильев? Трус он… А насчет риска я так: нашего сибиряка раскачать надо. Ты на медвежьей охоте бывал? А я был. Как его сонного из берлоги поднимешь — ух ты! Такая злость, такая силища у него — сосны ломает!..
— Так вы советуете рискнуть? — перебил Поздняков.
— Чем?
— Трассу на лед.
— Ишь ты! Опять на слове ловишь. Я тебе про медведя, а ты… И медведя поднимать — хорошее ружье надо. А не то подомнет, понял?
— А Павлову… вы тоже про медведя рассказывали? — Позднякова снова стал раздражать нравоучительный тон секретаря. Водит вокруг да около. Спасибо, хоть весы да доски пообещал.
Теплов подошел к сидевшему за столом Позднякову, примирительно похлопал по плечу.
— А ты не язви. Сам поймешь после. А насчет трассы повторю: хорошее ружье надо. Я Лену не знаю. В ваших автомобильных делах тоже слаб. Я — мужик, сызмальства землей занимаюсь, а судоверфь и прочее — не по мне. Ты сам руководитель — ты и решай. Есть порох — рискуй. Зима — зиме рознь, может, и выйдет. Прости, задержал. А транзит строй, это дело.