— Понял ли ты, джигит, пустыню? — спросил спутник Ягмура.
— Начинаю многое понимать… В цель попадает прямая стрела. А в мое сердце, после того, как конь вступил на землю Турана, летят все больше стрелы кривые, с колючим оперением. Капкан за капканом ставит мне судьба!..
— Даже при свете солнца?.. О, тогда бойся ночного света.
— Пока меч в моих руках, бек-джигит!..
— Знай же, что хозяин караван-сарая предан тем, кто угнал мастера Айтака в рабство и погубил доносом… Знай и другое: Абу-Муслим и мастер Айтак — люди той печальной песни султанского дворца, в которой… тощий пес жирному зад лижет.
— Но мастер Айтак с достоинством говорил о роде великих сельджукидов.
— Добрый Айтак не знал всей черной истины. Хромой горбун его черный ангел.
— Горбун! Да пронзит его аллах молнией от головы до пят! — и рука молодого воина рванулась к мечу.
— Послушай, я тороплюсь. Белая кобылица уже машет хвостом на восходе…
— А далек ли твой путь?
— О, в двух словах про это не скажешь. Несколько племен огузов отказались платить султану налог кровью. Ведь каждому роду нужны храбрые воины. Тогда хитрый эмир Кумач так подстроил донос султану султанов, что тот срочно выслал два отряда джигитов в мои стойбища. Надо спешить.
— Как же так: огузы родственники султана!..
— Кулачный бой не всегда ведут честно. Иногда в кулаке прячут камень. Мне кажется, что камнем между Санд-жаром и огузами лежит эмир Кумач, близкий султана Санджара.
— Но мне говорили, что султан отрубил голову сборщику налогов.
— Уставшему коню даже свой хвост — груз! Иной ночной сторож стучит не для того, чтобы слышали купцы, а для того, чтобы слышали воры. Такой же зов и влечет меня в дальние стойбища огузов, где пыль отрядов Санджара уже оседает на обнаженные головы сиротеющих матерей. Я уже слышу клекот орлов, восхваляющих огузов-богатырей!.. Поедем со мной, воин! Я посчитаю за великую честь поставить в бою рядом с собой такого смельчака.
— Вдове снится муж, воину — битва. Сердце Ягмура, джигит, давно в твоем хурджуне, но я дал клятву мастеру Айтаку, выполнить которую — моя судьба.
— Отдай еду голодному, а дочь — влюбленному. Да будет так!
— На все воля аллаха, — отозвался Ягмур.
— Так-то оно так, но вот послушай!..
ВЛАСТЬ ДАЕТСЯ СИЛЬНОМУ
…Было это ранней весной. Тяжело заболел султан Мухаммед, родственник султана Санджара. Во дворце толковали о его болезни и кончине по-разному. Но больше сходились на том, что это дело рук исмаилитов. Абу-Муслим, — молодой ученый, лекарь и звездочет на крохотных четках из сандалового дерева и по полету птиц предсказал, что в смерти повинны султанша Гухар-хатум и придворный поэт Исфагани ат Тугра; об этом же ему давно говорил ювелир Айтак, предсказавший беду.
Во время опасного разговора он протянул дрожащий палец в сторону султанши и, взывая к справедливости, произнес:
— Да ниспошлет великий на меня свой гнев и зальются свинцом мои уста, если это неправда!.. Черными магическими заклятиями эта женщина вызвала болезнь своего мужа, имея грязные намерения…
Лица придворных вытянулись, глаза вспыхнули злым гневом Легко верилось предсказанию, ибо всем была памятна смерть великого государственного деятеля Низам-ал-Мулка. Султанша Гухар-хатум мечтала о престоле для своего сына, в то время как мудрый правитель настаивал на более достойном наследнике трона. Жестокая и коварная Гухар-хатум добилась смещения Низам-ал-Мулка, а через некоторое время его нашли убитым. И тогда сторонники султанши старались обвинить в его смерти исмаилитов.
После этих событий Гухар-хатум и поэта заперли в дворцовую тюрьму. Жилистый длиннорукий палач сначала жестоко хлестал узников плетью, а потом ржавым железом выколол глаза Гухар-хатум. Но и это еще не всё: в день смерти султана Мухаммеда её задушили…
Рассказав про это, Чепни умолк. Просыпалась степь. Показалась первая стайка диких голубей. В зарослях кустарника перекликались фазаны.
— Трудно увидеть в темноте, кому судьба подмигнет, — продолжал Чепни, — Абу-Муслим и мастер Айтак, видно, сзади подошли к чужому коню. Свирепые жеребцы Гухар-хатум лягнули их… Мастера Айтака султан приказал продать в рабство, а звездочет стал дервишем.
— В чем же вина этих несчастных?
— Клеветники превратили их в исмаилитов.
— Чепни, а как тяжело обвинение в исмаилизме?
— Не приведи аллах столкнуться с исмаилитами! Даже в порыве ветра найдешь подсыпанный яд. Огонь власти пожирает сердца главарей этого ордена. Много султанов и эмиров они отправили на небо.
— Разве богатур не знал об этом?
— Как видно, не знал.
— Исмаилиты стараются в косяке придворных чиновников кого-нибудь заарканить. Потом, как пауки, они находят путь к сердцу жертвы, которая на всю жизнь становится их глазами и ушами около трона.
— Не тем ли путем и хозяин караван-сарая идет?..
— Не идет, а ползет!.. Обвинить мусульманина в исмаилизме— значит бросить его в зиндан. Когда над мастером Айтаком и Абу-Муслимом творился суд, то хозяин караван-сарая и горбун прикрывали подлецов Гухар-хатум. Но и к ним судьба не оказалась доброй. Горбун как-то сумел сохраниться во дворце, но путь к караван-сараю у него лежал через… опасные места. Как ты говоришь, он был даже простым воином…
Удивляясь рассказу, Ягмур низко опустил голову, скрывая пылающие глаза.
— Жизнь дворца такая: один сеет — другой жнет. Понять это надо! — закончил тихо Чепни.
— Пусть же крылья Азраила прошумят над хозяином караван-сарая. Мой меч восстановит справедливость! — воскликнул Ягмур.
— Будь осторожен, джигит, бывший царедворец хитер и опасен, как змея… Смотри, белая кобылица уже скачет по пустыне, скоро будет солнце. Ну, меня ждут, джигит! Прощаясь, я говорю тебе: порывы благородной души достойны уважения, но помни — кто с золотом, тот и на слона бросается!
— Клянусь именем славной Аджап, я выполню клятну, данную мастеру Айтаку!
— Как, ты знаешь юную поэтессу, дочь хранителя султанской библиотеки?
— Да. Небо послало мне счастье.
— Так пусть же ее гозель будет щитом славного джигита:
Взмахнув рукой, ночной гость вскочил в седло.
— Прощай, джигит! Если тебе нужна будет помощь, то поищи среди огузов дальнего стойбища Чепни! — гость поднял плеть, жеребец рванулся, скрываясь за барханом.
— Че-еп-ни! — закричал Ягмур. — Я найду тебя!..
Пустыня ответила молчанием. А Ягмур вызывающе крикнул в тишину:
— Моли у неба, славный сын земли, чтоб дни твои помедленней текли…
За караваном не тащись в пыли.
Живи, чтоб стать достойным восхваленья!
12 ВОРОТ ОТКРЫВАЮТСЯ РАЗОМ
Рано утром, когда воробьи еще не опустились с крыш, чтобы поискать потерянные в пыли зерна, на одном из минаретов города раздался голос, призывающий сотворить утренний намаз. Все четверо ворот нового и 12 ворот внутреннего города, тяжело скрипя, раскрыли свои огромные пасти, украшенные зубастыми железными решетками.
Не успел сонный стражник опустить толстую цепь ворог на землю, как конь Ягмура звонко ударил копытом по мощеной дороге. И несмотря на скромное одеяние всадника, стражники низко ему поклонились. А тех, что ехали на ослах или шли пешком, они подталкивали и щупали копьями.
— Не лезьте, успеете! — кричал усатый страж, потрясая оружием. — Хранители святых мест призывают в первую очередь достойных, а вы, рабы, помолитесь и у мечети.
И древки копий упирались в спины оборванных людей и костлявых животных.
Одним из виднейших городов Азии того времени был Мерв — столица Хорасана. Многие источники свидетельствуют о силе, красоте и богатстве города. А сколько легенд и сказаний связано с его строительством! Восточные и западные соседи мечтали поживиться за счет собранного здесь золота.
Великий Мерв Он раскинулся на равнине у реки. Большинство построек в нем из глины. Издалека виднелись яркие украшения мечетей.
Мервские базары на весь свет славились изобилием и богатством. Расположены они были у ворот внутреннего города, неподалеку от старой мечети. В день святой пятницы базарные площади заполнялись густыми людскими потоками Странное разнообразие, смешение рас, одежд, обычаев. Во всей этой массе преобладали люди с черными, опаленными лицами. Тут и там — красные халаты хорезмийца и серебристые широкие пояса мидийца…
Неторопливо взмахивая широкой кистью и смачивая нежные плоды водой, торгует индус; а рядом, щелкая длинными желтыми ногтями по тонкой, как яичная скорлупа, чашке, священнодействует раскосый китаец. Он торгует заклинаниями и разными чудесами…
Огузы отличались на этих базарах дерзостью, ловкостью и деловитостью. Кто знает, может степняков манили и волновали огромные богатства или людские сборища?..
Пожалуй, самое почетное место на базаре занимали ткачи. В их уголке базара искрились «алача» — женские платья с широкими полосами, сшитые из разных сортов шелка, и тонкие, как паутинка, платки. У канала, где женщины и дети с окраин города готовили лепешки и чай, земля была устлана коврами.
И если продавец «алача» старался блеском и шуршанием шелковистой материи привлечь внимание покупателей, то хозяин ковров мудрил иначе — он с силой сворачивал их: плотный ковер развертывался сам…
Дикие татары с косыми глазами и острыми скулами хохотали от радости, меняя свою одежду из лошадиных шкур на легкие, красивые халаты.
А дальше тянулись ряды менял, книготорговцев, золотых дел мастеров, москательных торговцев, ряды с сахаром, восточными сладостями и пряностями.
Торговые ряды кончались, а улицы с богатыми домами и мечетями тянулись дальше.
Ягмур обогнул крепость султана, переехал четыре широких канала и на одной из улиц долго смотрел, как поливальщики бережно делили воду. В каналах были устроены деревянные заслонки, а в них виднелись отверстия, которыми люди измеряли струю воды.
Высокий, бородатый тюрк командовал поливальщиками с лошади.
— Будьте вы прокляты! — кричал он горожанину, не в меру затопившему свой сад. — Или вы думаете, что вода не нужна соседу! Эй, кто там! Запомните… Этот дом до шабадана (Шабадан — июль) не получит ни капли воды. Будет так или я стану презренным ослом.
Он хлестнул лошадь плетью.
Хозяин дома, пышнобородый бухарец, виновато опустил голову и запер резную дверь на тяжелый кованый запор.
Ягмур проехал богатые кварталы и направился к закоп ченным мазанкам. За тамдырами, возле арыка стоял тяжелый, густой запах от копошившихся шелкопрядов и пропаренных коконов, от которых брали блестящие гладкие нити. Юноша подгонял скакуна, напевая про себя песню, когда-то услышанную от мастера Айтака. Теперь Ягмур знал, что такое свобода. Он чувствовал ее, и она была для него дороже всего на свете. Пусть в кармане ни дирхема и над головой в самую холодную ночь только звездное небо, но он теперь свободен, хозяин своей судьбы.
— Эй! — раздался вдруг чей-то хриплый голос, и грубая, жилистая рука схватила коня под уздцы. — Ты где добыл такого красавчика? — Ягмур только тут увидел направленное в грудь копье. Перед ним стоял рябоватый слуга хозяина караван-сарая. Сам хозяин выглядывал из ворот соседнего дома. — Не подарил ли тебе его эмир? — усмехнулся стражник. — А может, украл, собака? — и скуластый кипчак рванул повод.
Ягмур скорее почувствовал надвигающуюся беду, чем сумел сообразить в чем дело. Со свистом опустив плеть на кипчака, он ударил коня пятками. Жеребец испуганно заржал, вскинул передние ноги и, отбрасывая стражников, рванулся вперед. Над ухом Ягмура просвистело копье.
— Вай, правоверные, держите вора! — неслось по улице. — Это же конь нашего бека. Эй-и..! — призывал стражник, тяжело припадая на левую ногу.
Ягмур свернул в ближайшую улицу и остановился у большого хауза. Тут его окликнул испытующий старческий голос:
— Эй, джигит, не коснулась ли твоего сердца тень сомнения?… Или дела похуже?.. Но даже умирающему в пустыне оказывают уважение, дарят внимание…
Ягмур оглянулся и увидел знакомого дервиша. Опираясь о палку, старик пристально посмотрел юноше в глаза и сказал, кивая на коня:
— Кто бросает случайного спасителя, тот может забыть и своих друзей. Разве не он помог тебе в трудную минуту? Почему ж бока его впали, ребра торчат. Имея лошадь, хозяин должен иметь и корм. А ты, видно, после вчерашнего и сам не держал во рту ни крошки и коня не кормил. Не дорог тебе друг?
— Скорее дам отрубить руку, чем коня потеряю.
Дервиш взялся за повод и, похлопав коня по крутой шее, сказал:
— Рядом тут живет мой друг. У него нет тонких кушаний, но найдется кусок чурека и охапка свежего сена для лошади.
Поклонившись, Ягмур повел коня за стариком. У невысокого размытого дождями дувала, дервиш остановился и трижды стукнул палкой в старенькие ворота.
— Да будет благословенен тот час и день, да поселится в этом доме счастье и покой! — осторожно ответил он на тихий вопрос хозяина.
Ворота тихо приоткрылись и на улицу вышел невысокий, плотный человек, в широком ярком халате, с длинным ножом у пояса. Густая борода заволновалась, и хозяин упал на колени перед гостем.
— Пусть продлится ваше пребывание на земле сто лет и один год!
Дервиш поднял хозяина и, прижав руку к груди, тихо ответил:
— Слава аллаху! Все ли в семье живы и здоровы?
— Зачем об этом спрашивать? — все так же низко кланяясь, ответил хозяин дома. — Как здоровье моего дорогого гостя?.. Эй, кто там в доме, стелите ковры, готовьте лучшую еду!
Гости прошли на мужскую половину двора, а их лошади остались под развесистым деревом. Странники долго пили чай и только после этого хозяин начал разговор.
— На базаре слышал, что вы, мой учитель, были в Самарканде.
— Далек мой путь. Был у стен священной Мекки. — Дервиш посмотрел на Ягмура. — Мой путь покрыт пылью дальних дорог и святыми молитвами о счастье бедных.
Ягмур понял намеки дервиша.
— Не знаю, как вас благодарить, — еле слышно ответил юноша. — Нет у меня на этой земле никого, кто бы мог защитить меня от обидчика. Похоже, что я ищу того, чего не потерял. Спешу к тем, кто меня не ждет.
— Крик твоего сердца я услышал в караван-сарае… Ты не одинок, мой сын, с тобой справедливость и добро. Такому богатству может, позавидовать каждый. А родственниками славного джигита будут подвиги!..
Рассказ Ягмура не удивил старших. Хозяин спокойно подливал чай, а дервиш осторожно клал в рот маленькие кусочки сушеной дыни, пожевывал.
Хозяин двора внимательно слушал, а когда Ягмур закончил, то поднялся и ушел в дом. Старик-дервиш белыми, выгоревшими глазами молча смотрел на обвалившийся ду-вал. Вернулся хозяин. Длинным острым ножом он разрезал бичеву у крепко стянутого свертка.
— Возьми и переоденься, — сказал он.
Рубашка и халат были не по росту большие, но Ягмур быстро приладил их, подвернув рукава.
Хозяин дома опустился на колени, будто хотел прочесть молитву, и прошептал:
— Твой гороскоп составлен в счастливую минуту. Я такой же огуз, только родина моя в далеком Ираке. Слушай, брат мой! Всем, что ты видишь вокруг, я обязан ему… — и он низко поклонился дервишу. — Он подобрал меня в Балхе, когда я бежал из плена, и увлек за собой, как поток щепку. В этом доме знают, что такое несчастье. Пусть мой дом станет и твоим домом.
— Примите в благодарность и вы мое сердце, Абу-Муслим! Судьба прошедшей ночью свела меня с достойным богатуром Чепни, который знает мастера Айтака.
— Чепни достойный воин, — поддержал дервиш юношу.
— Я дал клятву отомстить за мастера Айтака. Это и привело меня в Мерв в поисках черной, горбатой змеи, — Ягмур нагнулся и тихо добавил. — В моем хурджуне таятся драгоценности, которые теперь, когда смелый Чепни указал мне на летучих мышей дворца, я не знаю — какому продать их ювелиру.