Смуглое лицо Атабаева потемнело от прихлынувшей крови. Какой негодяй! Он тут же написал записку в милицию. Потом подумал и спрятал ее в ящик стола. Где же люди? Кто заменит заготовителя, если его посадить за решетку? Нет ни одного грамотного туркмена, готового взяться за работу. Грамотны лишь муллы, дети ишанов, байские выкормыши. Чем они лучше Джепбара?.. И потом нужно проверить письмо. А еще — припугнуть подлеца. Ведь он трус, сразу станет шелковым, если дать ему по-настоящему почувствовать вкус и запах закона.
Атабаев вызвал к себе Джепбара-Хораза. В ожидании, разбирая папку с бумагами, никак не мог сосредоточиться на делах. Впервые задумался он о будущих кадрах государственного аппарата. Если в России трудно найти рабочих и крестьян, способных править государством, за какими же горными перевалами то время, когда у нас, у туркмен, появятся в нужном числе не то что образованные, а хотя бы грамотные люди!.. А пока… Пока приходится марать свои руки, здороваясь с такими вот Джепбарами, пользоваться их услугами,
Размышляя таким образом, он несколько овладел собой и, когда появился Джепбар-Хораз, смог разговаривать с ним спокойно. Впрочем, раньше чем Атабаев успел раскрыть рот, изворотливый человек оглушил его потоком льстивых слов.
— Не хотелось бы говорить тебе в глаза, но народ считает, что Советская власть у нас не в Совете, а в продовольственном комитете.
— Погоди, погоди…
— Если прикажешь людям сдвинуть гору, то пойдут и сдвинут!
— Дай слово сказать…
— И старики, до которых еще не добрались когти Эзраила, и молодые благодарны только тебе!
— К чему же эта лесть, Джепбар? Кому это нужно?
— Я же сказал: жалею, что приходится говорить в глаза!
— Лучше скажи, как в аулах обстоит дело с обменом мануфактуры на хлеб? А главное — сколько ты пригнал за неделю скота в город.
— По совести скажу: еще никто и пальца не протянул к продуктам! Придерживаемся порядка, какой ты установил.
Атабаев вынул из палки бумагу и показал Джепбару.
— По сведениям, поступившим ко мне со складов и из столовых, вес мяса за последнюю неделю снизился.
— Не может быть!
— Посмотри цифры.
Джепбар вытащил из узорчатого футляра очки с золотыми дужками, напялил на нос, заглянул в сводку, но тут же бросил ее на стол и вздохнул:
— Разве не знаешь, что на бумаге я не отличаю черного от белого?
«Как же ты писал доносы?» — подумал Кайгысыз, но вслух сказал:
— Как же ты запоминаешь, сколько сдал скота и какого веса?
— Я прежде всего верю людям. И потом…
— И потом?
— Есть у меня старые дедовские привычки. Как говорится: '"Верь аллаху, но ишака привязывай покрепче».
— Говори яснее.
— Ай, что может быть яснее: на палке толщиной с палец делаю зарубки. Конечно, для верблюдов и коров палки разные.
— Сколько же ты сделал зарубок за последнюю неделю?
Джепбар ударил себя по коленям, сокрушенно покачал головой.
— Что ты скажешь! Палки-то дома остались.
— Но хотя бы примерно скажи, на сколько больше голов за эту неделю?
— Думаю, голов на пятьдесят.
— Так почему же по весу так мало?
— Да разве ж это скот? Одни скелеты…
— Это почему же? Ведь весна во дворе… Трава из земли вышла…
Джепбар решил, что пора уйти в сторону. Есть ведь и другие вопросы — поважнее.
— Я должен поставить тебя в известность об одном серьезном деле.
— Что еще скажешь?
— Именно трава из земли вышла! Баи теперь не хотят продавать скот. Верблюжонка, который вот-вот умрет, они сравнивают в цене с собственной жизнью.
В хитрой болтовне Джепбара трудно было что-нибудь понять, но то, как он хватался за разные доводы, подтверждало суть давешнего письма. Можно было не сомневаться, что обвинить его ни в чем не удастся, если только не схватить его за горло, как в недавней схватке.
К вечеру Атабаев поехал в недальнее село и снова… снова объяснял, терпеливо разъяснял, что советская власть стремится облегчить участь труженика, но что все права покамест не у тех, кто поливает своим потом землю, а у богачей, что пора научиться уважать своего брата бедняка, что прутья можно сломать по одиночке, а веник и силач не сломит… После беседы его отвел в сторонку знакомый немолодой дехканин.
— Я постеснялся расспрашивать тебя при народе, — сказал он, — надо поговорить с глазу на глаз.
— Давай, давай…
— Что Советская власть народная, это видит и сам народ. Можно уверенно сказать, что народ гордится ею. Но поговаривают, что все получается по пословице: «Только ртом дотянешься, а уж и нос забит».
— Кто это ведет такие разговоры?
Дехканин смущенно отвернулся.
— Язык не поворачивается рассказывать,
— Не стесняйся!
— Может все это враки?
— Расскажи — тогда разберемся: где ложь, где правда.
— Поговаривают, что не сегодня-завтра придут английские войска. Своими ушами не слышал, но есть такой разговор.
— Откуда слухи?
— Будто бы Джепбар-Хораз сказал…
— Вот подлец!
— Поговаривают, что он сказал: вот-вот в край ворвутся войска «инглизов», тогда, мол, послушаем, какую песню запоют босоногие, вроде Атабая, возомнившие себя начальниками.
Атабаев знал, что английские войска в полной боевой готовности стоят на персидской границе и что коварный Тиг Джонс развил бурную деятельность в Закаспии. Члены партии большевиков и левые эсеры были осведомлены об этом. Но откуда получал сведения Джепбар? Видно, агент охранки превратился в агента Антанты? Ничего удивительного. Может, и в Мерве сидят люди Тига Джонса… Может, и Джепбар-Хораз побывал в Асхабаде. Верно говорят: «Вода находит низину, подлец — подлеца».
Вернувшись в Мерв на другой день, Кайгысыз немедля собрал ответственных работников и потребовал ареста Джепбара за распространение контрреволюционных слухов.
Один из членов Совета, бывший чиновник, решительно высказался против. Другой — бывший волостной, в свое время рекомендовавший Джепбара на работу, и вовсе возмутился.
— Говорят: один грех мужчине не в счет, — негодовал он. — До каких пор мы будем топтать ногами Джепбара-ага только потому, что кто-то когда-то назвал его агентом охранки? Я полагаю, что на всей Закаспийской земле вряд ли сыщешь такого же честного, преданного Советской власти человека!
— Не знаю, кого же тогда можно назвать подлецом? — крикнул Атабаев.
— В тебе говорит личная неприязнь! — зычно перекрыл его волостной.
— Ложь!
Волостной вскочил с места.
— Ты не кричи! Тебе тут не пекарня — учить тестомесов уму-разуму!
— А ты знаешь, кто за последнюю неделю прикарманил двадцать коров и тридцать верблюдов!
— Может сработал по твоему заданию?
— Как ты смеешь!.. — Кайгысыз не смог договорить от негодования.
Они полезли друг на друга с кулаками. Их растащили в стороны, Кайгысыз утирал платком мокрый лоб.
В конце концов при голосовании большинством в один голос было принято предложение Атабаева об аресте Джепбара. Это члены Совета — железнодорожники поддержали Кайгысыза.
Домой он вернулся очень усталым, угрюмым. Бросил в угол портфель, посмотрел и не поверил своим глазам.
На блюде дымилась баранья нога, от большого казана исходил давно забытый запах чектырме. Кайгысыз опьянел от этого аромата, почувствовал слабость в ногах.
Даша бегала из комнаты в комнату в праздничном платье, от нее даже пахло духами. Она поставила на стол заветную бутылку вина, сохранившуюся с незапамятных времен.
— Что тут происходит? — спросил Кайгысыз.
— А помните, когда вы пришли ко мне комнату снимать? — мечтательно сказала она. — Помните, у меня тогда еще гости были? Я посмотрела на вас — такой высокий, симпатичный… Помните, как тогда было? Вот пусть и сегодня так будет.
— Так ведь тогда еще можно было достать на базаре барашка… — наивно объяснил Кайгысыз,
Даша горько улыбнулась.
— Вот и выпьем за барашка!
Она разлила вино по стаканам, поднесла Кайгысызу.
— Выпьем, Костя!
Кайгысыз сидел неподвижно, брови его сдвинулись. Откуда взялось изобилие? Какая еще змея затаилась в казане с чектырме? День был такой тяжелый, а тут еще дома надо решать подозрительные загадки….
— Откуда это все взялось, Даша? — сделав над собой усилие, мягко спросил он.
— Обязательно надо добираться до сути?
— Я не могу у себя в доме есть чужое.
— Тоже мне, нашелся святой на мою голову, не может протянуть руки к барашку! Стоит на столе — ешь! Не хочешь — пеняй на себя!
— Я хочу знать — откуда появилась эта еда.
— Это никого не касается. Я не воровала.
— Значит, аллах послал с неба?
— Может, и не с неба свалилось, может, и человек подарил…
— Какой человек?
— Не скажу.
— Тогда я не буду есть.
— Ну, хорошо. Джепбар-ага принес…
— Джепбар?..
Кайгысыз вскочил из-за стола, рванул скатерть, посуда полетела на пол. Белые черепки плавали в жирном красно-коричневом соусе, как в луже крови.
Идущий в ад ищет попутчика
Одиннадцатого июля 1918 года в Асхабаде вспыхнул мятеж. Эсеры и меньшевики выкинули лживый лозунг: «За Советскую власть — против негодных комиссаров!» — и расстреляли многих большевиков из Закаспийского ревкома. Прозвучал новый клич:
— На Ташкент!
Белогвардейские эшелоны пополнились гимназистами и юнкерами. Еще до начала мятежа туркестанский Совнарком направил в Асхабад чрезвычайного областного комиссара Фролова. Вести мирные переговоры было уже поздно. Небольшой отряд Фролова и группа рабочих-большевиков двинулись дальше и были уничтожены в Кизыл-Арвате. Вскоре первоначальный лозунг мятежников стал звучать более откровенно: «За Советскую власть — против большевиков».
…Кайгысыз Атабаев видел второй сон, когда Даша выбежала на стук во двор. Минуту спустя она, растрепанная, полуодетая, уже будила Кайгысыза.
— Брат стучится в калитку! Агаджан пришел… Отворить?
В свете зажженной плошки дородная фигура Агаджана, когда он грузно опустился на стул, отбросила на стену горбатую тень. В густой бороде как будто горели искорки. Тяжелый кулак опустился на стол и так и не разжимался почти до конца разговора.
— Что ты думаешь обо всей этой заварухе, брат? Ты человек ученый… — не поздоровавшись, заговорил Агаджан.
— Что случилось? — спросил Кайгысыз. — Откуда ты?
До него доходили слухи, что брат связался с аульными баями, снюхался с Эзиз-ханом, что сын его Силаб, вчерашний кадет, дослужился у белых до чина поручика. Кайгысыз не встречался с родней много месяцев. Чем же объяснить это странное посещение на рассвете? Кайгысыз еще ничего не мог понять спросонья, протирал глаза кулаками, и вдруг мелькнула мысль: когда-то точно так же пришел прощупывать его Джепбар. Родственные связи давно оборвались, и все-таки это сравнение стеснило сердце.
— Что, ты не знаешь? В городе белые, — сказал Агаджан. — Теперь начнутся аресты. Будут сажать не только большевиков… Если ты хочешь…
— Сам пришел или прислали? — грубо перебил его Кайгысыз.
Агаджан покраснел, глаза налились кровью.
— За кого ты меня принимаешь?
— За недалекого арчина, который не видит дальше своего носа.
Агаджан обеими руками тяжело навалился на стоп.
— Думаешь, пришел к тебе набираться ума?
— Напротив, уверен, что собираешься наставлять меня на путь истинный. Готов отвечать на вопросы.
Агаджан оглянулся на окно, прислушался. На улице было тихо.
— Все равно, — сказал он, отвечая своим мыслям. — Времени у нас мало. Подумай как следует и скажи: с кем ты?
— Непонятно.
— Со своим старшим братом или с большевиками?
— Разве у меня найдется кто-нибудь, кроме большевиков, если я расстанусь с тобой?
— Не прикидывайся глупцом, отвечай!
— Хочешь послушать глупца? Конечно, я не с белыми.
Пальцы Агаджана дрожали, комкая край скатерти.
— Значит, мы чужие? — тихо спросил он.
— Понимай как хочешь.
Агаджан опустил голову, помолчал и вдруг неожиданно тонким голосом запел песню, какую часто пели в ауле бахши. Это пение в глухой час ночи звучало дико и нелепо, как в дурном сне, и Даша заглянула в дверь. Брат Кости пел:
Видно, желчь подступала ему к горлу. Он сплюнул, вытер рот рукавом. Кайгысыз спокойно заметил:
— Можешь бесноваться сколько угодно, только на скатерть не плюй.
Агаджан вскочил с места, уставился свирепым взглядом.
— Жаль, что не плюнул тебе в лицо!
Встал во весь рост и Кайгысыз.
— Плюнешь в небо — плевок возвратится.
Оба брата были высоки и плечисты. Только Агаджан — брюхастый, Кайгысыз — худой, поджарый. Они готовы были броситься друг на друга, но еще сдерживались. Каждый думал о своем. Агаджан вспомнил поговорку: «У брата от мачехи и вера другая». Кайгысыз припомнил вдруг нищее детство. Не было тогда дела Агаджану до аульного подпаска. Люди позже говорили, будто он жаловался, что пастух, рожденный рабыней, позорит сердарский род.
Где-то близко рассыпалась пулеметная очередь.
Лицо Агаджана дрогнуло, он рванулся было к двери и вдруг обмяк, невесело улыбнулся, подошел к Кайгысызу, усадил его за стол. Сел рядом.
— Эх, братишка, — ласково сказал он, — каким бы подлецом ни оказался Джепбар, зачем было его сажать в тюрьму? Теперь будет враг пострашнее, чем при царе.
— Это верно.
— Если идешь к большевикам из страха перед Джепбаром — остановись! Я буду не я, если не сниму голову с его плеч. Пусть попробует замахнуться на тебя! Агаджан-сердар перед Джепбаром— инер перед мухой!
Неужели надеется переманить в свой лагерь? Кайгысыз ходил по комнате, загребая волосы пятерней. Надо бы добежать до комитета, унести из сейфа продкарточки, спрятать на чердаке. Растащут казаки, начнут торговать на базаре…
С улицы донесся конский топот. Кайгысыз выглянул из-за занавески — вооруженный отряд. Пожалуй, выходить опасно. Он посмотрел на брата. Агаджан улыбался. Видно, думает, что убедил, что в душе Кайгысыза идет борьба.
— Дело не в том, что я могу пострадать… — начал Кайгысыз.
— А в чем же? — удивился Агаджан.
— Во взглядах… Зачем живем? Для чего живем?
Агаджан задумался, потом очень мягко спросил:
— Ты… в самом деле большевик?
— Пока еще не вступил в партию, но дело не в этом.
— И тебе не жаль ислама? Религии наших предков?
— По совести — ни тебе, ни мне нет дела до мусульманства.
— А не преувеличиваешь?
— Едва ли. И потом я читал Коран в подлиннике и в переводе и не помню, чтобы там было сказано: обманывай и наживайся, бей и грабь, принуждай и получай выгоду.
— Кого я обманул?
— Разве свой хлеб добываешь своими руками?
— Бог дает.
— Почему же не дает он твоим батракам?
— Видно, не хочет.
— Где же справедливость? Одного делать хозяином, другого рабом…
В дверь снова заглянула Даша.
— Константин Сергеевич! Сейчас у калитки задержала этого… бывшего волостного… Из Совета. Можете ругать меня — я сказала, что вы в дальний аул уехали.
— А он?
— Чертыхнулся. Его, говорит, счастье. У этих товарищей, говорит, чутье, как у борзых…
— Молодец, Даша-джан! — сказал Кайгысыз.
Даша улыбнулась и скрылась за дверью.
— Не знаю, придется ли нам когда-нибудь еще беседовать, — сказал Агаджан, — но, как старший, не могу молчать: ты тут, в Мерве, в своем Продкоме дров наломал в пять раз больше, чем большевики! Разве этого ждал от тебя Теч-сердар? Пусть сам бог хранит нас от предателей своего народа!
— Я не предавал своего народа.
— Ты и брата своего не жалеешь.
— Я всегда тебе говорил, что не пощажу того, кто сидит на шее у туркмена. Пусть это будет старший мой брат, пусть младший…