Лестно отзываясь о русском солдате, царь продолжал поддерживать введенную и так любимую его отцом муштру строем, четкие ружейные приемы с расточенными в кремневках отверстиями, расслабленными винтами — больше звяканья и бряцанья. Солдаты носили за спиной квадратные ранцы из телячьей кожи с перехватывающими лямками грудь. Полная выкладка рядового в походе весила свыше двух пудов. У европейского солдата — вдвое меньше. Рядовой российской армии в походах от тяжести харкал кровью, но зато, по мнению императора, закалялся, становился выносливым, а европеец разнеживался, хилел. Но самое главное — ни в одной стране мира у
строевого солдата не было такого превосходства, обязательного права, как в России: он — при усах! Этой высокой привилегии лишены все нестроевики — лекари, интенданты, музыканты, писарчуки и прочие.
Построив железную дорогу от Петербурга до Москвы, Николай потом внял внушениям министра финансов Канкрина: чугунка России ни к чему — все равно зимой рельсы заносит снегом. Паровозы, мол, пусть делает Европа, а у русских много лошадей и вполне можно обойтись окупающим себя дешевым извозным транспортом. Монарх и сам умел оправдывать консерватизм, промышленный застой страны. В-Англии и Франции накапливалось множество военных кораблей, Европа переходила на паровые двигатели. Однако, в понятии русского царя, иностранный морской флот не может серьезно угрожать России: ни парусным, ни паровым кораблям не взобраться на сушу. Европа хвалится дальнострельными быстрозаряжающи-мися штуцерами, но иностранные накрепко сцепленные винтовки при строевых смотрах уступают на плацах русскому оружию по звяканью, да и при стрельбе грохоту и шуму больше от гладкоствольных пистонных и кремневых ружей.
Прослыв жандармом Европы, Николай никогда не забывал о строгом выполнении порядков в своей стране. То, что соблюдалось на глазах в Санкт-Петербурге, он требовал, чтобы это было в Москве и других крупных городах, по всей Великой Руси, вплоть до ее дальних окраин.
Не случайно царь затянул разговор с Муравьевым. Граф ему нужен для особой цели. До ушей императора дошли слухи, что в Восточной Сибири нет настоящего хозяина, нет преданного душой и телом царю человека. Иркутский и якутский губернаторы обленились. Один пристрастился к охоте, увлекается рыбалкой, а другой любит читать книжки разные и никому не запрещает пользоваться непроверенной литературой. За порядками же в губерниях оба, как подобает, не следят, с неполадками смирились. Им мало дела до того, чем занимаются солдатские гарнизоны, что происходит в казацких пикетах, донельзя распустили бесконтрольностью купцов и чиновников, нет надзора за политическими ссыльными…
— Царские законы о париках и головных уборах в Иркутске и Якутске грубо нарушаются, — недовольство-вал Николай. — Известно, что из женского персонала шляпы могут носить только дворянки и чиновницы, а таи? без
зазрения совести в них красуются купчихи и мещанки. Больше того, — возмущался царь, — все это происходит безнаказанно. Я не слыхал, чтобы в Сибири, кроме солдат и казаков, кого-то подвергали экзекуции. А там, полагаю, немало злоумышленников. Их не утихомиришь, если не будешь сажать в околоток, пороть розгами. Терпеть не могу либералов! Беспечно ведут себя в Иркутске и Якутске наместники.
Муравьев не был противником экзекуций. Он согласен с. царем — злоумышленников нужно наказывать беспощадно. Но при чем тут женщины с их головными уборами?..
— Можно ли, граф, мириться с таким беззаконием?
— Беспечность и лень — пороки тяжкие.
Государь помолчал.
— Я допускаю, — уже спокойно продолжил он, — что в рапортах чиновников, побывавших в тех местах, есть и преувеличение. Возможно. Иркутского и якутского губернаторов до поры до времени оставим на своих местах. Но им нужен… — Царь сделал паузу и произнес с прононсом — stimul.
«Стрекало», — мысленно перевел латинское слово Муравьев, едва сдержав улыбку.
— А посему, — сказал император, — Мы решили послать в Восточную Сибирь такого военного генерал-губернатора, который сумел бы навести там должный порядок. Как смотришь, граф, на это?
— Видимо, обстоятельства так подсказывают, — дипломатично ответил Муравьев.
— Подсказывают.
«Что он хочет этим сказать?» — терялся в догадках Муравьев.
— В Восточную Сибирь пошлем тебя, — произнес царь, — Ты, граф, сугубо военный человек, зарекомендовал себя безупречной службой. Вот и отправляйся в Иркутск.
Муравьев привстал.
— Помилуйте, ваше императоское величество! — взмолился он. — Мне пост военного губернатора в Сибири! Велика-с, весьма велика-с должность.
— Справишься. Нужно, — повелительно бросил государь. — Этого хотим Мы, этого требуют интересы империи.
Муравьев смолк. Он понял, что вопрос о его назначе-
нии решен и остается только соблюсти формальность — дать согласие и поблагодарить царя за оказанное высокое доверие, дабы непослушанием своим не разгневать благодетеля.
Через минуты монарх напутствовал:
— Изволь, генерал-майор, объехать крупные селения и показать там свою строгость. В военных гарнизонах и казацких пикетах пусть чаще усмиряют ретивых служивых розгами, пропускают через строй, кладут на «кобылу». Глаз не спускай со ссыльных. Волконские, Трубецкие, Пущины и прочие государственные преступники всегда опасны. И дети, поди, у них выросли вольнодумцами. Не допускай сборищ… Полюбопытствуй, не балуются ли у наших берегов японцы, не беспокоит ли кто жителей Русской Америки. Обо всем важном уведомляй Нас подробными рапортами. Оказии из Сибири организуй сам…
Судя по тому, как государь на прощанье сильно встряхнул ему руку, Муравьев понял, что Николай остался доволен своим решением, назначив его военным губернатором Восточной Сибири.
Граф ушел от царя взволнованным и озабоченным. Высокая должность и доверие государя приятно щекотали самолюбие, но в то же время им овладели беспокойство и тревога за дела и ответственность, возложенные на него в огромном крае.
Прежде чем отправиться в дальний вояж, Муравьев побывал по делам в некоторых министерствах и ведомствах столицы. Высокие петербургские чиновники, с кем прямо или косвенно будет связывать его дальнейшая служба, поздравляли Николая Николаевича с новым назначением, подбадривали, наставляли, пугали. Но из многочисленных встреч с разными людьми ему почему-то больше всех запомнился короткий разговор с капитан-лейтенантом Геннадием Ивановичем Невельским в Адмиралтействе. Средних лет, с волевым обветренным в морских просторах лицом, офицер, выбрав удобный момент, подошел к нему гам. Представившись, сказал:
— Летом будущего года мне предстоит путешествие на транспорте «Байкал» в Камчатку с грузом Российско-американской компании.
— Чем могу быть полезен? — поинтересовался Муравьев.
Невельской изложил свою необычную просьбу. Он в 1849 году, когда прибудет в Петропавловск, намерен выкроить летний месяц и отбыть на «Байкале» от Камчатки к Сахалину, чтобы исследовать его западные берега. Это личное желание, но связано с государственной важностью. Он, командир транспорта, постарается незапрожектированное путешествие выполнить без каких-либо дополнительных затрат. Но чтобы сделать такой рейс, нужно формальное разрешение высокого сановника. Невельской просил военного губернатора Восточной Сибири обратиться за таковым к начальнику Главного морского штаба, светлейшему князю Александру Сергеевичу Меншикову.
— Что вы намерены найти у Сахалина? — спросил Невельской высказал свои соображения, которые показались Николаю Николаевичу фантастическими. Морской офицер собирался доказать, что Сахалин не полуостров. По его предположению, Татарский залив соединен с Охотским морем неизвестным пока проливом. А Амур, по догадкам Невельского, настолько судоходен, что в его устье могут заходить корабли.
— Ну, что ж, попытка — не пытка, — подумав, ответил Муравьев и пообещал посодействовать. — Летом сорок девятого я сам постараюсь побывать в Камчатке. Может, там и встретимся. Мне нравится, господин Невельской, ваш бескорыстный порыв. Дерзайте!
— Есть дерзать!
На том и расстались.
Вернувшись в Тулу, Николай Николаевич начал собираться в дальнюю дорогу.
ЗНАКОМСТВО
Они были разными, полновластные хозяева Восточной Сибири, иркутский и якутский губернаторы. Один — здоровяк, заядлый охотник, весельчак и бабник — неделями пропадал на природе с ружьем и собаками; другой — маленький пузатенький старичок с подагрическим румянцем на щеках, медлительный и тихий, примерный семьянин — месяцами не покидал домашнего очага.
Иркутский губернатор не любил вокруг себя в городе свиты, ехал или шагал по улице один, не замечая прохожих. От его жгучих глаз поджимали хвосты и скрывались в подворотнях даже крупные псы-волкодавы; якутский же выходил на прогулку только в сопровождении казаков с пиками — он боялся собак. Старичок получал блаженное удовольствие от низких поклонов людей и щедро, направо и налево, сам наделял их кивками.
Шумно и весело жил иркутский губернатор-непоседа, не давая другим покоя. Распоряжение за распоряжением получал от него городничий Иркутска: «На проезжих улицах бугры сравнять, ямы засыпать! Трактир от моей конюшни отдалить! Во всех кабаках петь песни разгульные по ночам запретить!..» Он как-то побывал даже в военном гарнизоне, показал свою рачительность и строгость: «Рваную одежду залатать! Обувь починить! Грязное белье солдатам заменить! Баню топить каждую субботу!»
Тихо и мирно, стараясь никого не беспокоить, проводил свое время якутский губернатор.
Раз в год из Иркутска и Якутска отправлялись на перекладных пространные рапорты самому государю Николаю I. Составляя их, чиновники губернских канцелярий всячески изощрялись в вымыслах и домыслах по части забот и хлопот в своих ведомствах. Несмотря на бойкость и расторопность, иркутский губернатор в ведении канцелярских дел явно уступал якутскому коллеге. Тот, тихий, но хитрый, был отменно тонким редактором докладов, искусным составителем рапортов, отношений, донесений. Но тут, как говорится, кому что дано.
Большими верстами Сибирь, суровая и малонаселенная, измеряется. Угрюмая, таинственная дальняя окраина страны. Через густые дремучие леса с трудом пробирается зверь. В непроходимой тайге растут кедры-красавцы, стройные сосны, ели, пихты. Считай, готовые мачты для фрегатов стоят. Где лучше найдешь материал для кораблестроения? А древний могучий дуб, каменная береза, маньчжурский орех? Для мебели в царских покоях годна такая древесина. Однако все это без пользы в тайге пропадает: па извозном транспорте много леса и далеко не увезешь.
В земных недрах, сказывают промышленники, есть золото, но мало находится охотников, чтобы добывать его и такой глухомани.
Красива, первозданна природа сибирского края. Большие и малые реки избороздили его вдоль и поперек, образовав в низинах и впадинах множество водоемов, в коих иодится видимо-невидимо разной рыбы. А животный мир тайги, тундры, морей? Да разве есть еще на свете такое редкое смешение форм фауны севера и юга!
Неподражаема сибирская природа. Но она создана не для того, чтобы ею просто любоваться и пользоваться только около редких селений. Ее надо всюду использовать на благо человека.
Есть в Сибири города, есть крохотные остроги, разбросанные друг от друга на сотни верст, есть небольшие солдатские гарнизоны, казацкие пикеты, берущие начало от Ермака и Хабарова.
В трудах и заботах живут иркутский и якутский губернаторы. Однако ни тому, ни другому не возбраняется подумать и о собственном благополучии, об отдыхе от дел праведных. А тут есть где отдохнуть, есть чем заняться с пользой для своего здоровья.
Выдался хороший денек, возьми, губернатор, ружье двуствольное и пройдись для развлечения по окраине дремучей тайги, — вот тебе и свежая дичь к обеду. В другой раз, для смены впечатлений, сходи на рыбалку, — и на столе появится блюдо из омуля байкальского или иной вкусной рыбы, какую, может, не все придворные в Санкт-Петербурге пробовали. А коли есть в тебе страсть неуемная к путешествиям, — пожалуйста! — направляйся в любую сторону: хочешь на коне, хочешь по воде, хочешь пешком для разнообразия. Только далеко не забирайся — пропадом пропасть можно: потеряешь дорогу, забредешь в неведанные дали и назад не вернешься. А если ты человек из храброго десятка и у тебя появится зуд охотничий с риском для жизни, — сходи с местными следопытами на тигра или на медведя. Да только, смотри, в нужный момент не оплошай, не поддайся робости, а то и сам попадешь в беду и товарищей подведешь.
А сколько в тайге ягод, грибов, кедровых шишек, полезных трав и кореньев! Ну это, понятно, занятие не губернаторское. Для таких дел люди есть. Вот и пусть заготавливают из даров природы яства разные на зиму лютую. А она, суровая, длинная, если толком разобраться, тоже для отдыха свои прелести имеет. Надоест в тепле у камина книжки читать, сказки жене рассказывать, надевай шубу соболиную, унты волчьи, шапку ондатровую да рукавицы беличьи, вели запречь тройку резвую и сделай прогулку по пушистому нетронутому снегу. И опять же на всякий случай ружье не забудь, собак с собой возьми. А когда вернешься с мороза, аппетит появится волчий. Выпьешь чарку-вторую рябиновой или анисовой водочки, закусишь сытно и — на покой. Это ли не жизнь!
Что касается дальних и редких селений, кто не понимает, как трудно туда попасть. Рад бы там человек побы вать, обстоятельства не позволяют: то дороги нет, то погода ненастная. Но губернатор знает, что там приспособились люди к местности, суровому климату, привыкли к обособленности. Таежники промышляют зверя редкого и ценного, дичью и подножным кормом питаются, а в тундре северян олени кормят, одевают и согревают. Шаманы нечистую силу от людей гонят прочь, молитвами и заговорами лечат от всяких болезней.
Живут люди в отдаленных местах племенами, трудятся, едят, размножаются. Много в этом крае народностей — всех не упомнить. И у каждого племени свои нравы, свои обычаи, свой язык. Но есть у этих обитателей и общее: все они неграмотны, наивны, просты, бесхитростны, как дети, доверчивы и очень гостеприимны. Загляни белый человек в любое жилище северянина, хозяин все готов отдать и спать со своей женой уложит. Обидится, если гость от его предложений откажется. Ну, а если абориген сам к белому человеку прибредет, попросит такого же привета. Как богов встречают северяне купцов с товарами. Привезут белолицые ружья кремневые, заряды к ним, сети рыболовные, посуду алюминиевую, свистки из мягкой жести, «воду огненную», табак, а получат за это горы пушнины, моржовых клыков; мясо, рыбу — на дорогу. Обиды никакой: довольны все, расстаются друзьями.
Так, с-ама по себе, и идет жизнь в далеком от центра России крае. Из сибирской пушнины носят светские люди Санкт-Петербурга, Москвы и других больших городов дорогие шубы, дохи, воротники, муфты и шапки. Залы и опочивальни богатых домов украшают шкуры уссурийских тигров, белых и бурых медведей, оленьи и лосиные рога, чучела редких птиц. Так чего же еще высокой российской власти нужно от иркутского и якутского губернаторов?
Приезд Муравьева в Восточную Сибирь, в подчинение которого входили оба наместника, застал тех врасплох.
— Ваши заботы — не заботы, — откровенно и горько сказал Николай Николаевич, когда поочередно выслушал доклады-отчеты иркутского и якутского губернаторов. — Они мелки и никчемны…
Муравьев четко понял, что у этих разных людей есть много общего: лень, неумение и нежелание ощутимо изменить что-либо в сибирских ведомствах, инертность и празд-
ное безделие. Они плохо знают свои губернии, не ведают толком о жизни населения сурового края и совершенно не вникли в нужды местных жителей. Наместники никак не думали об освоении богатств края, о расширении промышленного производства и лесопильных предприятий, об открытии новых приисков, о полезности сибирских рек.
Муравьев, наделенный гибким умом и неуемной энергией, великолепно разбирался в людях. Он видел, что в важных государственных делах от обоих губернаторов действенной помощи не будет — легки их мысли, бесплодны усилия. Опору надо искать в иных людях.