— Война вот-вот начнется, — убежденно сказал Муравьев. — Так что, дорогой Александр Павлович, время нам с вами терять никак нельзя. Вот что предстоит нам сделать нынешней весной. — Он протянул письмо, адресованное Геннадию Ивановичу Невельскому. — Это черновик, — пояснил Николай Николаевич. — Само письмо я отправил еще из Петербурга, семнадцатого января. Интересное дело затевается. Читайте, и вам кое-что будет ясно. В путешествие по Амуру отправимся вместе.
Арбузов углубился в чтение:
«Решено, любезный Геннадий Иванович, что я еду к Вам из Шилкинского завода, и надеюсь 20 или 25 мая быть
у озера Кизи, где прошу Вас меня встретить. Со мною будет 800 человек солдат и казаков, из них 200 солдат и 100 казаков с лошадьми и четыре горных орудия с упряжью останутся у Вас и высадятся, где Вы это по совещанию со мной найдете удобнейшим, а остальные 500 человек должны высадиться в Кизи, чтобы перебраться в гавань Де-Кастри для отправления на первых судах в Камчатку.
Полагаю, что первое судно к Вам придет фрегат «Аврора», но берегите и те, которые у Вас зимуют, ибо вернее синица в руке, чем журавель в небе; а войска в Камчатке необходимы, ибо у нас война с англичанами, кажется, неизбежна. Я полагаю также привезти к Вам 25 тысяч пудов провианта. Где его лучше сложить, скажете мне при встрече в Кизи.
Посылаемое Вам повеление к Путятину состоит в том, чтоб он по настоящим обстоятельствам шел откуда есть в Де-Кастри и находился в моем распоряжении; бумага эта придет к Вам дубликатом, одну сохраните у себя для предъявления Путятину, когда он к Вам приедет…»
Прочитав письмо, Арбузов поднял глаза на Муравьева. В них были вопросы, недоумение.
— Да, да, дорогой Александр Павлович, все так, — сказал Николай Николаевич, стараясь ответить на многозначительный взгляд собеседника, — И война на носу, и мы с вами отправимся сплавом по Амуру.
Воегсный губернатор подвел гостя к карте Восточной Сибири.
— Вам надобно без промедления выехать в Нерчин-ский округ. — Муравьев остановил гусиное перо на едва заметной точке. — Здесь, на берегу Шилки, в деревне Лончаково, вас поджидает прапорщик Николай Алексеевич Глен с пятьюстами солдатами. Попробуем довести число служивых до тысячи человек. Людей соберем из разных сибирских батальонов. Половину солдат доставим к заливу Де-Кастри, для постройки и укрепления нового порта в Приморье; сотни полторы направим с господином Гленом в Ново-Архангельск, в Русскую Америку, на остров Ситха; остальных — с вами в Камчатку… По прибытию в Лончаково возьмите в свое подчинение весь батальон. До вскрытия рек бивуак оставлять не следует. Постарайтесь занять людей боевыми примерными учениями. Ближе к распутице начинайте готовить плавучий отряд. — И Муравьев подробно объяснил, какой путь и на чем предстоит проделать людям до Тихого океана.
На реке Шилке в распоряжение отряда будут предоставлены новый пароход, лодки, барки, но большую часть личного состава, который к весне увеличится вдвое, придется переправлять на самодельных плотах. В Усть-Стрелецке, недалеко от слияния Шилки и Аргуни, отряд встретит и далее, уже по Амуру, поведет военный губернатор. Путь по воде продлится до Мариинского поста, который расположен рядом с озером Кизи. А от поста — рукой подать до залива Де-Кастри, сушей всего двадцать пять верст.
Николай Николаевич, изучивший Восточную Сибирь не только по карте, озабоченно говорил Арбузову о трудностях пути неизведанных мест, по которому придется двигаться многочисленному отряду.
— Наш сплав, — сказал он, — будет тяжелым еще и потому, что мы первыми пойдем по Амуру от начала до устья, а посему предвидеть всех преград нам невозможно. Три с лишним тысячи верст на плотах — неслыханный сплав! — Помолчав, Николай Николаевич уверенно добавил — Мы обязательно достигнем Тихого океана. Но это нам следует сделать без лишних жертв и в короткий срок.
Арбузов отправился в Нерчинский округ.
Лончаково. Деревня в две с небольшим сотни дворов, с трех сторон прижатая тайгой к реке, никогда за свое существование не знала такого оживления — в нее прибыло полтысячи солдат. Долго вздыхал и чесал лысину староста: где и как разместить людей? Собрал сходку. На ней народ сам порешил: чтобы никому не было обидно, в каждый двор поселить по два солдата, а из той малой толики, что без крыши останется, по третьему охотники разберут, то есть желающие.
Гостеприимные сибиряки никого не оставили на улице, никого не поселили в сараях — всем нашлось место в избах. Да и солдаты — народ непривередливый, любой угол для них удобен: полати, печка, теплый чулан — все подходяще, и постели никакой не просят.
Ожила, встрепенулась тихая деревня. Многолюдно стало на улице и в переулках, весело в избах. Вечерами в некоторых домах до полуночи мерцал свет. Как уснешь, когда столько интересного, необычного рассказывают солдаты из своей походной, полной лишений жизни. Иной служивый такую историю поведает, что не сразу отличишь, где правду говорил, а где из сказки выхватил.
Староста деревни, в отличие от всех, определил к себе в дом одного человека — самого главного солдатского начальника. Этот постоялец не был похож на других: солидный, степенный, высокого роста, с темными усами. И форма у него особая — не серая, как у прочих, а черная, морская. Мог бы, конечно, при желании староста в свои просторные помещения поселить еще с десяток людей, но не захотел. На то были у него свои причины. Во-первых, как он понимал, вместе с большим начальником неудобно размещать подчиненных; во-вторых, староста со дня на день ждал в гости крупного по тем местам промышленника-золотоискателя Степана Федоровича Соловьева. Известный на всю округу богач может приехать не один. Человек он компанейский, шумный, любит простор. Ему отведи половину дома, мало будет. Впрочем, в Лончаково старосту никто не помышлял упрекать в том, что взял в постояльцы только солдатского начальника. Староста в деревне — голова, он сам знает, как ему поступать.
Владелец золотых приисков Соловьев появился в Лончаково на третий день после приезда Арбузова. Две тройки серых в яблоках орловских рысаков, звеня бубенцами, заплясали у ворот старосты.
— Открывай, чертяга! — загремел басистый голос.
В сенях сбросив соболиный тулуп — люди подберут и
куда надо положат, — Соловьев, высокий, широкоплечий, с заиндевевшей окладистой бородой, шумно ввалился в прЬсторную избу.
— Почему не накрыт стол? — голосом церковного дьякона пробасил он. — Не ждал, чертяга!
Увидев морского офицера, Соловьев удивленно вскинул кустистые брови и, протянув руку, проговорил, словно встретил давно знакомого человека:
— Здорово! Кого-кого, а вот тебя, паря, встретить не ожидал! Моряк в Сибири — удивленье!
Арбузов, не привыкший к такой беспардонности, на фамильярность промышленника ответил сдержанным «здравствуйте» и слабо пожал протянутую руку.
— Не сибиряк! Ей Богу не сибиряк! — сразу определил Соловьев и, уставя пристальный взгляд, добавил — Но ты пообвыкнешь и нас, сибиряков, признаешь…
Двое суток провел богатый гость в Лончаково, двое суток дом старосты гудел от пьяного разгула. Нет, не поверил Арбузов Соловьеву, когда тот, ударяя себя в грудь, говорил, что горячо любит Россию, и окажись она, много-
страдальная, в опасности, он, Степан Соловьев, готов, как когда-то купец Кузьма Минин, пожертвовать ей свое богатство.
— Сейчас, слава богу, время годявое, не война, — дыша винным перегаром в лицо Арбузову, басил Соловьев. — Но я знаю Сибирь и говорю тебе: много на своем пути хлебнешь горя. Непроходимых и пагубных мест встретишь уйму. После Василия Пояркова, Ерофея Хабарова и Ивана Нагибы по Амуру-батюшке из конца в конец никто не хаживал. Ты в нашем веке, как я понимаю, будешь первым проходимцем…
— Первопроходцем, — поправил Арбузов.
— Это один хрен, — махнул рукой Соловьев. — Так вот я и говорю: трудно тебе, паря, будет. В половодье Амур, возьми себе в голову, поднимается на три с половиной сажени. Веда как в котле кипит… А ты, я вижу, не готов к путешествию. Солдатики твои необнатуренные и одеты хило, обувь у них рваная. Куда ж ты, начальник, их гонишь? На погибель, да? На месте когда сидишь, и с харчами в Сибири не велика забота: принес с мороза чугун со щами, вырубил топором сколь надо, разогрел и хлебай вдосталь; в стужу пельмени, струганина и прочее довольствие до весны храниться могут. А ты в дорогу собираешься в самую распутицу. Одеть людей добротно надобно, провизией сытной запастись необходимо. Водки бери с собой побольше. От хвори разной в пути она шибко помогает. Расслабится брюхо, — водкой лечи; простынет кто-то, — ее же лей в глотку. Она и от лихорадки людей предостерегает… Когда трогаешься? После пасхи? Ладно. Я тебе кое в чем под-могну. Сотни полторы пудов кирпичного чая пришлю. Он тоже брюхо хорошо крепит. Выделю холста на рубашки и кунгурские сапоги сотни на три солдат. Вот тебе и моя бескорыстная помощь. Хватит?
— Хватит, — едва сдержав улыбку, ответил Арбузов и ушел в свою почивальню.
Рано утром Соловьев растолкал его, чтобы попрощаться.
— Не обессудь, ежеле невзначай наговорил чего лишнего, — извиняюще сказал он. — Добрый тебе, Саня, путь» Знай, мы, русские люди, нашу армию в беде не оставим. А я, как обещал…
— Надеюсь, — преодолевая зевоту, ответил Арбузов, не веря ни одному слову владельца золотых приисков. 136
Соловьев так встряхнул ему руку, что сразу прорвал у «солдатского начальника» остатки дремоты.
«Баламут и пустозвон!» — мысленно бросил ему вслед Александр Павлович и начал одеваться. Впереди был день напряженной учебы с солдатами.
Все, чему научен человек, в жизни может пригодиться. Давненько это было, в конце тридцатых годов. Арбузов плавал тогда по Черному морю на корабле, командир которого прослыл среди моряков человеком чудаковатым. Помимо морских учений, он заставлял подчиненных осваивать, словно солдат серых, «действия штыком». «Зачем морякам такие занятия? — недоумевали молодые офицеры. — Пехотинцу, понятное дело, это нужно, а у матроса другие цели. Моряк обязан ловко владеть парусами и метко стрелять из орудий. Чудак наш командир да и только!» Однако, как помнил Арбузов, обстоятельства бросали моряков в такую обстановку, когда приходилось драться в рукопашной схватке. Так случалось при абордаже, так бывало при высадке морских десантов на сушу. Арбузов, переняв у «чудаковатого» командира приемы штыкового боя, учил им позже моряков на другом корабле. Теперь, спустя много лет, ему эта наука снова пригодилась.
Солдаты, собранные в Лончаково из трех сибирских батальонов, имели неплохую строевую подготовку. Бывшие охотники-звероловы отменно стреляли, были выносливы в походах, но их, рекрутов, никогда не обучали приемам штыкового боя, не имели они представления и об атаках россыпным строем. Арбузов, пока до распутицы позволяло время, и задался целью восполнить пробелы в солдатском обучении. Он прививал служивым навыки военных движений, изобретая их сам или припоминая, как применяли их сухопутные офицеры. Александр Павлович учил солдат быстрым сборам и построениям по сигналам горна и барабанов. Недоумение вначале вызвало у пехотинцев приказание капитана 1 ранга связать для похода из соломы или сена подушки. На них, легких при переноске, во время отдыха удобно было спать. Но, как поняли потом солдаты, подушки главным образом предназначались для другой цели — в них, повешенных на кусты, во время ученья с разбегу втыкали штыки, воображая перед собой неприятеля. Солдаты настолько увлеклись штыковым боем, что многие с позволения хозяев связали и поставили во дворах соломенные снопы и пыряли в них штыками в свободное от службы время.
Однажды Арбузов наблюдал из окна за игрой деревенских мальчишек. Пестро, но тепло одетые, с самодельными деревянными ружьями и саблями подростки (их было человек двадцать), пошумев и поспорив посреди улицы, разбились на две группы. Прежде чем разбежаться в разные стороны, половина мальчишек сняла кушаки и спрятала их под верхней одеждой.
«Что за игра?»— поинтересовался Александр Павлович и перешел к другому окну, чтобы проследить куда и зачем убежала ватага кушачников во главе с бойким парнишкой в коротком зипуне и большом заячьем малахае. Остановив всех, командир кушачников энергично помахал руками, и мальчишки бросились врассыпную. Применяя изобретательность и хитроумие, они начали прятаться. Сам командир притаился за старой пихтой, кто-то вскарабкался по стволу и исчез в ее густых ветвях, кто-то нырнул под крыльцо и загородился доской, двое перемахнули через огородный плетень и зарылись в нежесткий снег.
«Что же будет дальше?» — Арбузов не без любопытства наблюдал за детворой. Вначале ему показалось, что это обыкновенная игра в прятки-кулички, в которой один ищет всех. Однако действия мальчишек были несколько иными. Искать спрятавшихся вышла вся вторая группа. Приседая, озираясь и крадучись, мальчишки без кушаков осторожно продвигались вдоль заборов с явным намерением первыми обнаружить «неприятеля», застать его врасплох.
Рослый крепыш, командир бескушачников, сделав перебежку, приник к пихте, не догадываясь, что за ее стволом, с другой стороны, притаился «смертельный враг».
Александр Павлович попытался предугадать исход этого поединка. Тот, кто раньше спрятался за дерево, конечно же, слышал шаги второго.
Отскочив от пихты, мальчишка в коротком зипуне «выстрелил» в соперника и прикладом сбил с его головы малахай. Наскок был настолько неожиданным, что неудачник на какое-то время оторопел. Плюнув с досады, он подобрал малахай и, стряхивая с него снег, отошел в сторону
«Убит», — панял Александр Павлович. Однако недолго торжествовал победу командир кушачников. Как из-под земли за его спиной вырос другой мальчишка и подставил ствол ружья к затылку. За этим, видимо, последовала команда поднять руки. Тот исполнил ее медленно, с неохотой.
«Вот и первый пленный», — мысленно произнес Арбузов и ошибся.
Командир кушачников, стоя с поднятыми руками, резко присел и так дернул того за ружье, что нападающий перелетел через его голову. И вот уже направлен в грудь лежащему ствол. Но этим схватка не кончилась. На выручку поверженному спешил товарищ. Он уже рядом, за спиной командира кушачников. Сейчас «выстрелит» ему в затылок или «обрушит» на голову приклад, чтобы сбить шапку. Но не тут-то было. Хищной птицей слетел с пихты гибкий мальчишка, сбив бескушачника с ног…
Проследив за детской игрой до конца, Александр Павлович мысленно поблагодарил мальчишек за преподнесенный урок.
На другой день Арбузов вывел солдат за околицу.
— Новая тема тактических занятий, — объявил он, — будет называться «Бой рассыпным строем в наступлении и обороне».
Рота под командованием прапорщика Глена, сняв ремни, ушла в лес. Через полчаса на поиск «неприятеля» повел вторую роту сам капитан 1 ранга.
Никогда раньше Александр Павлович не видел, чтобы с таким азартом проходили военные занятия. Солдаты с мальчишеской увлеченностью играли в лесу, на пересеченной местности. Искусство одних заключалось в том, чтобы надежно скрыться в таежной чащобе, а других — подойти к «неприятелю» незамеченными и внезапно атаковать. Никому не хотелось быть в команде пораженных и каждый действовал так, чтобы заслужить похвалу за солдатскую смекалку и находчивость. Вот уже и кончилось время, отведенное для тактических занятий, а люди, зараженные соперничеством, просили командиров продлить учебный бой. Арбузов, понимая, что забавная и, на первый взгляд, безобидная мальчишеская игра в будущем может принести немалую пользу, разрешил продлить ее срок.
Ежедневно проводя тактические занятия, Александр Павлович учил батальон понимать военную музыку, быстро строиться, менять движения под бой барабанов и фанфары горнов. Он то водил роту в атаку, то, поменявшись ролями с «неприятелем», занимал оборону, приучая людей приноравливаться к местности, искусно маскироваться, внезапно контратаковать и «поражать» врага (пока условного) огнем, штыком и прикладом. Отведенного времени на разбор занятий всегда не хватало. Страсти солдат
утихомирить никому не удавалось. Парни собирались группами и в непринужденной обстановке сами подробно обсуждали свои действия, с шутками и прибаутками говорили об ошибках и промахах товарищей.
Арбузов знал цену настроению людей и всячески старался вселить в них бодрость духа. Уже тут, в Сибири, он услышал, что от веселого человека даже вошь уползает, ищет печального, а тоска все болячки к себе собирает. Не без содействия Александра Павловича в батальоне всячески поддерживался веселый настрой солдат. Вечерами в Лончаково дробно били барабаны, дребезжали спаренные ложки, скрежетали ножи о сковородки, шипели гребенки, взвивались над деревней звонкие голоса песенников. А частушки? Их Арбузов слушал с особым удовлетворением. Сколько в них задора, юмора и непосредственности! Александр Павлович удивлялся, как неграмотные парни легко, иногда сразу во время пляски, на ходу сочиняли или переделывали на свой лад частушки, выбрасывая из них непотребные в присутствии женщин слова, заменяя другими.