— Ты меня боишься?
— Я тебя люблю, — так же тихо ответил Аман, пытаясь прочесть в её глазах ответ на своё признание. — А когда любишь по-настоящему, оказывается, и ведёшь себя по-другому…
Сульгун забыла про еду и долго сидела безмолвно, глядя на лунную дорожку, пересекающую канал, Аман тоже молчал.
— Ты почему умолкла? — не выдержал наконец он. — Тебе не по душе мои слова?
— Ну, что ты! — еле слышно произнесла Сульгун. — Я ведь об этом давно знаю.
— Тогда почему же ты загрустила?
— Есть на то причина…
— Ну, скажи, какая! — Аман, подложив руки под голову, лёг на спину и теперь преданно смотрел на неё снизу вверх. — Скажи, что тебя печалит?
— Понимаешь, Аман, — начала она, неуверенно подбирая слова. — Всё у нас с тобой хорошо, но одно меня давно тревожит… Я тебе сейчас объясню, только ты не обижайся, ладно?..
Но тут её внимание отвлекли какие-то силуэты, внезапно появившиеся неподалёку, у самой воды. Сульгун никогда прежде не видела джейранов, свободно разгуливающих по пустыне, и потому пришедшая на водопой косуля с двумя детёнышами в первый момент совершенно заворожила её. Она непроизвольно подалась в ту сторону и прошептала:
— Смотри, Аман, смотри!..
Парень порывисто вскочил, ещё не понимая в чём дело, и, конечно, спугнул осторожных животных. Они метнулись от воды и мгновенно исчезли из виду.
— Это же джейраны! — успокоил он девушку. — Хотели напиться. А мы им помешали, — с сожалением добавила Сульгун.
— По-моему, они помешали нам, — усмехнулся Аман. — Ты ведь уже готова была сказать мне что-то очень важное. Ну, я слушаю.
— Не торопи меня, Аман. Я ведь буду говорить о вещах малоприятных для тебя.
— Приятных или неприятных, я готов выслушать.
— Ну, если так, то скажи мне честно, зачем ты уехал из родного колхоза, почему изменил своей специальности, что ты нашёл в своём автопарке?
— А чем эта работа плоха?
— Бот ты опять — думаешь одно, а говоришь другое.
— Ладно, скажу всё как есть.
— Давно бы так.
— Я переехал в город из-за тебя.
— Из-за меня? Значит, я виновата?
— Да, и напрасно ты смеёшься. Я хотел быть поближе к тебе.
Такое признание, видимо, ошеломило девушку. Она ничего не ответила, только протянула Аману бутерброд, жестом предлагая ему тоже подкрепиться перед серьёзным объяснением. Некоторое время они молча жевали, изредка поглядывая друг на друга.
— Аман, ты помнишь Ашхабад? — нарушила, наконец, молчание Сульгун.
— Конечно, помню, — удивлённо ответил тот.
— Мы ведь с тобой познакомились перед самым окончанием, уже дипломниками, если не ошибаюсь.
— Да, ну и что с того?
— А то, что времени с тех пор прошло немного, но ты успел здорово измениться. Ты тогда был совсем другим парнем, хоть и казался мне фантазёром, но планы у тебя были хорошие. Помню, когда речь заходила о будущем, от тебя неизменно слышали одни и те же слова: «Мне бы только вернуться в колхоз, а уж там-то я знаю, что делать!» И ещё ты, кажется, собирался писать работу, если не ошибаюсь, о механизации хлопководства. Так ведь? А куда девались все эти благие намерения? Похоже, что ты их охотно намотал на колёса автобазовских машин.
— Сульгун, я же тебе сказал, что уже подал заявление…
— Погоди, не перебивай меня, пожалуйста, — остановила его девушка. — Потом скажешь… Видишь ли, Аман. Я всегда недолюбливала людей, живущих вне общих стремлений, без достойной цели. Точнее сказать — всегда их презирала. Такие, как правило, оказываются безответственными себялюбцами. Вот я говорила об одном нашем враче, ну, который бредит Кавказом… Ты прости, что я опять о нём, но стоит мне хоть немного рассердиться, как он у меня обязательно на язык просится. Так вот, мы там, в больнице, думали, что раз он пишет диссертацию, значит, от него будет польза в медицине, и, конечно, как могли, помогали ему. Даже иной раз в ущерб своим делам. А он оказался отъявленным эгоистом и спокойно ощипал пойманную нами птицу. Благополучно защитился, и пошла у него беззаботная жизнь. Вместо того, чтобы засучить рукава и делом отплатить нам за добро, он теперь и свои-то обязанности не всегда выполняет. А сделаешь ему замечание, даже мягко, по-товарищески, он сразу на дыбы, мол, как вы смеете меня учить, я кандидат наук, у меня звание, и всё такое прочее. Как будто для хирурга важнее всего не руки, не сердце, не голова, а степень. Ну, что ты с таким поделаешь, если человек видит в своей учёности право на безделье… Ты меня прости за прямоту, Аман, но, по-моему, ты тоже рассматриваешь свой диплом инженера как защиту от всяких житейских хлопот. Мол, зачем мне отвечать в колхозе за пахоту, за сев, за уборку, за вывоз хлопка, когда я здесь могу жить припеваючи — отдавать другим приказания: сделайте так или сделайте этак, — а самому беззаботно попивать винцо и щеголять м; одными брюками…
Сульгун умолкла, боясь, что после таких упрёков Аман взорвётся и они не на шутку поссорятся, а этого ей совсем не хотелось. Но он лишь расхохотался, правда, не очень естественно и сказал:
— Это ты, Сульгун, в самую точку!..
И смех, и неуместно шутливые слова не понравились девушке.
— Выходит, я права.
— А ты думаешь, меня самого это не мучает? — глубоко вздохнув, признался он.
— Но если так, то ещё не поздно всё изменить! — с надеждой воскликнула Сульгун.
— В том-то и дело, что теперь уже поздно, — с горечью в голосе отозвался Аман и, перевернувшись на живот, подпёр кулаками подбородок. — Ещё неделю назад я сам был готов вернуться домой, а теперь…
— Что — теперь? Что изменилось за неделю?
— Многое, дорогая Сульгун, — после долгой паузы печально произнёс парень. Он порывисто сел, ловко откупорил лежащую в стороне бутылку, разлил вино по стаканчикам и жестом предложил девушке выпить. Она не шевельнулась, всё ещё ожидая ответа на свой вопрос, Поняв, что его настояния сейчас будут тщетны, Аман выпил один, неторопливо достал сигарету и закурил. — Ты моего отца знаешь? — без всякого, выражения вдруг спросил он, И когда Сульгун, удивлённая таким поворотом разговора, лишь развела руками, сам же ответил: — Ничего-то ты не знаешь…
— Странное дела! — возмутилась девушка. — Его вся республика знает. О его боевом прошлом и трудовых успехах газеты писали, а ты меня спрашиваешь!
— Так вот, если хочешь знать, сегодня этот герой боёв и труда уже никто!
— Что значит — никто?
— А вот то и значит! — всё больше распалялся Аман. — Прогнали его…
— Ты хочешь сказать, освободили?
— Не всё ли равно как сказать! Около двадцати лет человек трудился, не покладая рук, и в одну минуту всё пошло прахом. В одну минуту!.. Горе у нас дома! Впрочем, тебе этого не понять.
— Ну, это ещё не горе. И потом, почему же мне не понять? Что ты знаешь о моей жизни? Когда я ещё была совсем крошкой, внезапно умер отец. А у мамы не было ни специальности, ни родственников, которые могли бы её поддержать…
— Ай, одно дело умереть от болезни, а другое — умереть заживо!.. — нетерпеливо перебил её Аман.
— Ты в самом деле считаешь, что Тойли Мергена похоронили заживо? — недоумевала Сульгун.
— Да, именно так! — гневно воскликнул он. — А как же я ещё могу считать, если он уже столько времени болтается без дела?
— Я думаю, что ты ошибаешься, Аман, — спокойно возразила девушка. — Такие люди, как Тойли Мерген, — на вес золота, и уж кому-кому, а отцу твоему долго болтаться, как ты говоришь, не дадут.
С этими словами она подняла свой стаканчик и пригубила вино, как бы за здоровье Тойли Мергена.
— Типично женское благодушие! — съязвил Аман. — Человека опозорили, а ты тут…
— Перестань говорить глупости!
— Это не глупости. Весь народ над ним смеётся!
— Какой народ? Я, например, не смеюсь!
— Не знаю, как ты, а я вовсе не хочу, чтобы и надо мной потом потешались. Для меня позор отца — хороший урок. Раньше я думал — вернусь в колхоз, сделаю это, налажу то. Мальчишество! Нет уж! Теперь у меня глаза открылись. Теперь мне всё равно, где работать — в автопарке или в парке культуры и отдыха. Лишь бы душу не теребили.
Будь на месте Амана кто другой, Сульгун, конечно, не преминула бы обозвать его глупцом. Но она любила Амана.
— Хотела бы я, чтобы эти твои слова услышал Тойли-ага, — сказала девушка, сдерживаясь.
— Не волнуйся! Он ещё и не то от меня услышит! — заявил Аман. — Ну, ладно, давай лучше выпьем.
— Нет, мне не надо, у меня ещё есть, — воспротивилась Сульгун, отодвигая свой стаканчик. — И вообще, пора домой — скоро уже рассвет. Я-то завтра не работаю, но ты ведь ещё не перешёл в парк культуры и отдыха…
Аману не хотелось пить одному, и они стали собираться.
Утром, когда Тойли Мерген, отлично выспавшись, встал, чувствуя себя родившимся заново, Аман лежал пластом на своей постели, не подавая признаков жизни. Отец разбудил его лишь после того, как умылся, оделся и приготовил завтрак. Аман долго не мог стряхнуть с себя сон и всё ещё зевал и потягивался, даже сев за стол напротив отца с сигаретой во рту.
— Что же ты кряхтишь, как старик? — пристыдил его Тойли Мерген. — И где это тебя носило всю ночь?
— Поехал с ребятами купаться, ну и задержались…
— Похоже, что ты в песке купался, — не без иронии кивнул отец в сторону измазанного костюма, брошенного на стул.
— Ай, папа, ты ведь тоже когда-то был молодым, — выдавил из себя Аман, еле сдержав зевоту. — Неужели я должен всё тебе объяснять?
— Так бы и сказал, негодник! — добродушно усмехнулся отец, у которого со вчерашнего вечера настроение заметно поднялось. — Так бы и сказал, — повторил он задумчиво, пытаясь восстановить в памяти одно из своих юношеских похождений, когда его, ещё задолго до женитьбы, чуть не поймали возле кибитки Акнабат. — Только смотри не безобразничай. Как-никак, а ты всё-таки сын Тойли Мергена… Лучше сходи умойся, а то сел сразу за стол и куришь натощак. Да поторопись — не успеешь оглянуться, начнётся рабочий день.
— Моя работа никуда от меня не сбежит, можно и опоздать.
— Это ещё что за разговоры! — возмутился Тойли Мерген. — Как-то я за тобой раньше такого не замечал. Что с тобой?
Но Аман не решился объявить отцу о поданном заявлении. Он только сказал:
— Что-то, папа, у меня не клеится на автобазе.
— Если не клеится, возвращайся в колхоз! Какая польза от того, что ты в городе околачиваешься?
— Не торопись, папа. Видно, нам обоим теперь суждено здесь жить. И мне, и тебе. Надо только найти работёнку подходящую.
— Лично я собираюсь работать по-прежнему в колхозе.
Мечтая в эту минуту лишь о том, как бы поспать ещё часок-другой, Аман толком не расслышал слов отца и машинально переспросил:
— Где, где?..
— В колхозе «Хлопкороб»!
Аман даже привстал от удивления:
— Кем же это, интересно?!
— А я из-за должности торговаться не собираюсь.
— Ну, а всё-таки!
— Ну, бригадиром.
— И что, этот вопрос уже окончательно решён?
— Не сегодня-завтра решится, — заверил сына Тойли Мерген.
— Хм! — иронически улыбнулся Аман. — А вдруг — нет?
— Надеюсь, всё будет в порядке.
— Не пойму, откуда у тебя такое легковерно?
— Аман!
— Прости, папа, но я ведь уже не ребёнок и тоже знаю, что к чему. Давай поговорим трезво. Кто тебя обнадёживает, кто тебе морочит голову? Снова Карлыев. Опять этот образованный джентльмен?
— Ну, допустим, Карлыев.
— А Ханов что говорит?
— Не знаю и не очень этим интересуюсь.
— Погоди, отец, — тоном уверенного превосходства заговорил Аман. — Если Карлыев может решать такие дела сам, то где же он был раньше? Сначала он послал тебя в ателье на позор. А теперь хочет бригадиром поставить, чтобы совсем доконать!..
— Должен же я исправлять свои ошибки или нет? — уже не так уверенно произнёс Тойли Мерген, чувствуя, как стремительно портится у него настроение.
— Пусть твои ошибки останутся лучше при тебе! — громко рассуждал Аман. Он уже позабыл про сон и про всё на свете и теперь расхаживал по комнате взад-вперёд, ожесточённо размахивая руками. — Подумай только, что значит принять бригаду! Неужто ты заставишь работать Кособокого Гайли? Или сумеешь оттащить Артык-шиха от дармовой жратвы и поганых развлечений, а взамен привьёшь ему любовь к труду? Пойми, что, пока ты был председателем, они ещё кое-как слушались тебя, вернее побаивались. А теперь им даже и в голову не придёт поинтересоваться, существуешь ты на свете или нет. Пойми, что от председателя до бригадира — всё равно, что от неба до земли. Если ты не замечаешь разницы, то люди её очень хорошо видят…
— Ну, ладно! Хватит! — неожиданно для самого себя повысил голос Тойли Мерген и хлопнул кулаком по столу. — Тоже мне, пророк в пустыне. Ты ещё сопляк! Чем меня поучать, лучше о себе подумай… — Злой, забыв о чае, он решительно поднялся. — Да, да, о себе подумай! — повторил он уже на пороге и хлопнул дверью.
Едва Тойли Мерген выехал из города, направляясь домой, как ему навстречу промчался Кособокий Гайли. В своём забитом до отказа «Москвиче» он катил на базар, и на его лице делового человека, погружённого в сложные коммерческие расчёты, вовсе ничего не отразилось при виде зятя. Он лишь равнодушно скользнул взглядом по машине Тойли Мергена и сразу исчез.
В этот самый момент Мухаммед Карлыев входил в свой кабинет; И хотя он пришёл сегодня намного раньше положенного часа, в приёмной его уже ждали несколько человек.
Приняв двоих посетителей, Карлыев посмотрел на часы. Как раз начинался рабочий день. Пора было звонить Ханову относительно Тойли Мергена. Если сейчас этого не сделать, потом председателя исполкома уже не застанешь, и дело опять застопорится.
— Можно? — внезапно услышал Карлыев, так и не успев дотянуться до телефона.
В дверях стоял немолодой рыхлый человек с сильно выпирающим животом, похожим на надутый бурдюк.
— Заходите, папаша.
Посетитель неторопливо подошёл к столу и, не дожидаясь предложения сесть, расположился напротив секретаря райкома с такой непринуждённостью, будто находился у себя дома. Невозмутимо разглядывая Карлыева, он плавным движением достал из кармана брюк носовой платок и принялся тщательно вытирать сначала гладко выбритую голову, а потом и толстую шею.
— Чем могу служить? — пряча нетерпение, осведомился Карлыев.
Посетитель начал издалека.
— Ваш покойный отец хорошо знал меня. Но вам моя личность, наверно, неизвестна.
— Не беда, папаша, если у вас ко мне дело, говорите прямо.
— Зовут меня Тархан Гайип. Хоть я ещё и не утратил бодрости, но меня уже довольно давно проводили на заслуженный отдых. Конечно, и в положении пенсионера есть своя услада — можно, ни о чём не думая, лежать себе где-нибудь в тени и поглаживать живот. Но как быть, если у человека, кроме бодрости, сохранилась ещё и совесть. А вот она-то и не даёт мне покоя…
— Говорите, говорите, я вас слушаю.
— Так вот, браток, — переходя на доверительный тон, продолжал Тархан Гайип. — У вас тут должен быть один парень из дальних родственников Тойли Мергена. Бекмурадом зовут. Такой высокий, белолицый.
— А… Есть такой. Не знаю, чей он родственник, а такой парень у нас действительно есть.
— Какая у него должность?
— Он инструктором работает.
— Вот, вот!.. Точно пока не знаю, то ли это правда, то ли ложь, но вчера вечером, когда я возвращался с рыбалки, коснулась моего слуха одна новость. Вот я и зашёл проверить, верна ли она, а если окажется верна и если меня захотят выслушать, то и на совет не поскуплюсь.
— Что ж, если у вас дельный совет, будем вам только признательны.
— Говорят, вы хотите повысить этого парня, сделать его заведующим отделом, — придав таинственность голосу, продолжал посетитель. — Так ли это?.. От меня можете не скрывать — я ведь из тех, кто проливал кровь за эту землю. Даже если секрет…
— Никакого секрета тут нет, — улыбнулся Карлыев. — А вы что, думаете, он не справится, если его повысят?
— Нет, почему же, справится! Только ведь он из бурказов.