— Дела! — глядя, как женщина поспешно ковыляет по мосту, покачал тельпеком джигит. — Даже поблагодарить забыла. Как от смерти бежит…
Его внимание привлёк подходящий к мосту человек. Длинноногий, как фаланга, он шёл почти бегом. Его правая рука пыталась и никак не могла ухватить рукоять ножа, торчащего за поясом.
— Стой! — потребовал джигит. — Куда прёшься?
Глядя мимо него, длинноногий оттолкнул в сторону штык, по всей видимости не намереваясь задерживаться.
Часовой лязгнул затвором, досылая патрон в патронник.
— Стой, говорю! Убью на месте!
— Это моя жена, Узук! — длинноногий зло махнул в сторону моста. — А я Аманмурад из рода Бекмурад-бая, понял?!
— По мне хоть из рода самого пророка! — заорал часовой. — Отходи! Сюда на пятьдесят шагов запрещено приближаться!
— Послушай, братишка, ты ведь туркмен, пойми меня, — сбавил тон Аманмурад, поняв, что силой ничего не добьёшься. — Через мои руки сотни винтовок прошли, но я их на единоверцев не направлял. Мне пройти нужно, пропусти!
Он сделал шаг вперёд. Джигит вскинул винтовку к плечу.
— Стой, где стоишь! Если реку перейти нужно, в другом месте перейдёшь! Здесь нельзя!
— Да ведь туркмен ты, пойми! — в отчаянии, что беглянка ускользает прямо из рук, закричал Аманмурад. — Двадцать человек с ног сбились, разыскивая эту женщину! Два дня ищем! Если не пропустишь, она опять ускользнёт от нас!
— Чего это двадцать человек гоняются за одной женщиной, как за джейраном? — иронически спросил часовой, опуская винтовку. — Догонишь её — что сделаешь?
— Съем! — прорычал Аманмурад.
— Жадный ты, старик! — засмеялся джигит. — Разве она овца, чтобы есть её? Другие всю жизнь мечтают та кую пери найти, а ты какие слова говоришь Нет такое дело не пойдёт!
— Будь ты на моём месте, заживо бы её зажарил!
— Да ну! А мне кажется, что владей я такой красавицей, никуда из дому бы не вышел, не шлялся бы, как бездомная собака, возле моста и не бранился с подобными тебе нарушителями приказа.
— Слушай, братишка, пропусти! — Аманмурада корёжило, словно сырую кору ка огне: Узук уже подходила к другому концу моста. — Если уйдёт, где я её потом найду?
— Я бы пропустил тебя, старик, мне даже очень хочется пропустить тебя, — в голосе джигита звучала явная насмешка, — но служба есть служба, ничего не поделаешь. Приказано никого не пропускать.
— А её пропустил? Её приказ не касается?!
— Она, старик, женщина слабая, больная, бежит ради спасения своей жизни. За неё мне ничего не будет, а вот если тебя пропущу, могут расстрелять. Посуди сам, интересно ли мне лишаться своей молодой жизни из-за такого жадного старика, как ты?
— Значит, не пропустишь?! — скрипнул зубами Аманмурад.
— И не подумаю! — усмехнулся джигит и тут же упал от сильного удара в грудь.
Широкими прыжками Аманмурад помчался по мосту, размахивая выхваченным ножом. Он не видел ничего, кроме единственной цели.
Взбешённый джигит вскочил на ноги.
— Стой! — закричал он. — Стой, сын собаки!
Трижды, один за другим, прогремели выстрелы, но руки у джигита тряслись от злости, и он промахнулся. Часовой, стоявший с другой стороны моста, закричал, спрашивая, в чём дело. Джигит потряс винтовкой.
— Стреляй его, Нурмамед!.. Стреляй без промаха! Это — лазутчик!..
Тот, кого назвали Нурмамедом, выстрелил почти в упор. Аманмурад рухнул тяжёлой глыбой прямо ему под ноги, булькнул в волнах Мургаба нож. Нурмамед пошевелил убитого носком чокая, повернул его лицо, к свету, недоуменно пожал плечами и, уловив слабый стон, крикнул своему напарнику;
— Живой ещё!..
— Сбрось в реку! — донеслось с другой стороны маета.
Нурмамед посмотрел в ту сторону, осуждающе качнул головой и, достав из кармана тыковку-табакерку, постучал ею по ладони, отсыпая порцию наса.
С трудом ковыляя по марийским улицам, сворачивая то направо, то налево, Узук долго не могла успокоиться. Так и слышался ей за спиной топот осатаневшего от ярости верблюда, его жадный зловонный хрип.
Наконец сердце стало биться ровнее.
Поначалу Узук старательно обходила немногочисленных ночных прохожих. Но вскоре сообразила: то, что она ищет, сама не найдёт, и, увидев на одной из улиц старика азербайджанца — ночного сторожа, неуверенно подошла к нему.
Старик удивился.
— Ай, балам, туркмэнски дженчин видим? Или мы спим и сон видим? Зачем, дочка, дом нэ сыдышь, улицам ходышь?
— Помогите мне, отец, — попросила Узук, — помогите мне Совет найти. Мне очень нужен Совет! Там есть парень по имени Берды. Помогите мне разыскать его, отец, не посчитайте за труд мою просьбу!
— Эй, балам, что просыш, какой такой Савэт! — сторож недоуменно поднял седые кустики бровей. — Два дня вчера хадыла — был Савэт. Сегодня — нету, кончился Савэт.
— Почему нету? — не поняла Узук. — Мне сказали, что Совет в городе находится!
— Разны горад есть — Чарджуй есть, Ташкет есть, Пэтэрбур есть. Гдэ Савэт искать станэш? Мы стары чалавэк, мы нэ знаим, где искать,
— Ушёл Совет? — ахнула Узук, уразумев наконец смысл сказанного стариком.
Сторож печально покивал своей высокой конусообразной шапкой.
— Ушёл, дочка, савсэм ушёл.
— А Берды тоже ушёл, вы не знаете?
— Нэ знаим. Многа туркмэнски адам Берды завут. Два знакомы, три знакомы — какой тебе нада? Адын — бежал, адын — прятался, адын — секир башка дэлал. Ямам, дочка, плоха…
Слова старика отняли у Узук последние силы. Единственная надежда, единственная цель, к которой стремилась она, где мечтала найти пристанище и защиту, уже не существует. Узук закрыла лицо руками и горько, безнадёжно заплакала.
Сторож потоптался немного, смущённо покашливая в вислые седые усы, попытался успокоить Узук:
— Нэ плачь, дочка, свой дом ведём тебя. Чай кушать будэш, спать немножко будэш. Утрам придёт — думать будэш.
— Вы правы, отец, от слёз толку мало, — Узук пальцами крепко провела по глазам, стирая слёзы. — Говорил мне Берды, что только в Совете надо искать заступничества от несправедливости, я и пришла искать. Сижу вот ка тёмной улице в чужом городе, а где Совет? Где найду заступника и покровителя? К кому обращаться за помощью? Эх, судьба моя, судьба чёрная! Треплет она меня, как собака пустой санач… Ты, старая уродина, одетая в лохмотья, до каких пор за пятки кусать будешь? Или брюхо твоё ненасытное ждёт, что проглотит меня заживо?.. Проклинаю тебя, судьба! Проклятие тебе до семьдесят седьмого колена!..
Старик-азербайджанец поцокал языком.
— Какой беда так кричишь? Беда нэ кошка — крикам нэ баится. Идём, веду тебя к одна туркмэнски люди! Савсэм близка. Ты баюсь не нада — хароша люди, богата люди. Галавам немножко дырка есть, как это говорят, воздух немножко, однако добры адам, простой чалавэк салам алейкум гаварит, денга даёт…
Город спал. Или, может быть, притворялся спящим. Редкие фонари тускло светили на главных улицах. В ухабистых переулках пряталась предательская темнота. Узук безвольно шла за стариком, почти не слыша его бормотания, не думая, куда он её ведёт, какие встречи её ожидают. Кто этот «туркменский люди»? Может быть, забулдыга какой или, того хуже, родич Бекмурад-бая — ведь у него по всему свету родичи раскиданы. Приведёт — бросят её к яме, как овцу, свяжут ноги, перережут горло… А, пусть что будет! Необъятен мир, да нет в нём пристанища для человеческой скорби…
А вдруг у старика иное на уме? Вдруг он ведёт её в нехорошее место? Она слыхала, что есть такие места в городе, где живут потерявшие стыд и совесть женщины и за деньги спят с любым мужчиной. Если только старик посмеет привести её в такой дом, она… Узук не знала, что она сделает. Усталость, безразличие, желание лечь и уснуть, умереть овладевали ею с всё большой силой. Даже жгучая боль в ноге притупилась и казалась далёкой, словно кто-то невидимый в ночной темноте время от времени втыкал издали в ногу горячий гвоздь.
Остановившись возле одной двери, старик постучал,
— Сейчас! — отозвался из дома мужской голос, показавшийся Узук вроде бы знакомым. Она не могла вспомнить, где его слышала, но на всякий случай отошла в сторонку.
Сторож тихо поговорил о чём-то с вышедшим хозяином, указывая концом палки на Узук. Хозяин быстро сказал: «Да-да, конечно! О чём может быть разговор!» и позвал Узук:
— Проходите, пожалуйста, госпожа, не стесняйтесь! Здесь вам ничто не угрожает, проходите!
Выговор был не аульный, городской, и всё равно Узук, опять послышалось что-то знакомое. Потупив глаза и прикрывая полой халата рот, она несмело переступила порог. Хозяин вежливо посторонился. За спиной Узук звякнул металл — сторожа поблагодарили за сердобольность.
Только войдя в просторную светлую комнату, окинув быстрым взглядом богатую обстановку, Узук спохватилась, что поступила опрометчиво. Одна, в чужом городе, ночью в доме у незнакомого мужчины… Она повернулась было назад, но хозяин, приветливо улыбаясь, уже входил в комнату. Он уже открыл рот, собираясь что-то сказать, и так и остался стоять. Улыбка медленно сбегала с его лица, уступая место неподдельному изумлению.
— Узукджемал?!. Какими судьбами?.. Здравствуйте дорогая Узукджемал! Очень рад вас видеть!
Это был Черкез-ишан — весёлый и беспутный сын старого ишана Сеидахмеда, пытавшийся когда-то одарить своей благосклонностью Узук и даже довольно серьёзно влюблённый в неё.
В груди Узук всё захолонуло. Ей захотелось выбежать на тёмные городские улицы и бежать, бежать, бежать куда глаза глядят. Но бежать было некуда. Её путь кончился там, откуда она начала его, и снова ступать по своим же следам было свыше человеческих сил.
Почти не сознавая что делает, она схватилась за спрятанный в складках платья нож, занесла его для смертельного удара. Черкез-ишан налёту поймал её руку, крепко сжал запястье. Узук боролась молча, стараясь вырваться, но куда уж было ей, усталой и обессиленной, спорить со здоровым мужчиной!
— Не делайте глупостей, Узукджемал, — удерживая её, говорил Черкез-ишан, — не будьте неразумным ребёнком! Вы в первую очередь меня оскорбляете: войдя в мой дом, поднимаете на себя нож. Неужели я так отвратителен для вас, что вы предпочитаете смерть моему обществу? А ваш поступок я могу расценивать только так. Этот нож вы не против себя направили, а против меня. Да-да, против меня! Вы держитесь за рукоять ножа, но его, острие торчит в моём сердце! Узукджемал, я знаю, что вы не глупая женщина, вы должны меня понять и успокоиться.
— Отпустите мою руку, — сказала Узук.
— Извините меня, Узукджемал, и не подумайте ничего плохого. Я взялся за вашу руку только с целью удержать её от…
— Пустите мою руку! — повторила Узук.
Она потёрла запястье, посмотрела на тусклое лезвие ножа, уронила его на пол и закрыла лицо руками. Плечи её затряслись от сдерживаемых рыданий.
— Меня удивляют и поражают ваши слёзы, Узукджемал! — воскликнул Черкез-ишан. — Если бы горам пришлось вынести ту тяжесть, которую вынесли вы, горы не выдержали бы и сравнялись с землёй! Вы оказались мужественной и решительной женщиной. Другая на вашем месте давно бы сошла с ума, или утопилась, или сожгла себя, а вы продолжаете бороться с судьбой. Зачем же слёзы? Они приличествуют слабому духу, но не такому, как ваш. Я восхищён вами и говорю вам: браво!
— Что вы расхваливаете меня! — всхлипывая, с горечью сказала Узук. — Я рабыня, обездоленная гневом аллаха. Нет в моей жизни ничего достойного похвалы… Неудачница я, опутанная проклятиями, как муха паутиной. Всё у меня наоборот получается, всё хорошее плохим оборачивается. Думаю, что святого Хидыра встретила, а это краснозадая обезьяна. Я ведь вот и сама не заметила, как за нож схватилась, не чувствовала, что вы мою руку удерживаете. Только когда голос ваш до меня дошёл, поняла, что подняла на себя нож. Разве в этом сила моя? Я клятву себе давала: что бы ни случилось, не буду покушаться на свою жизнь. Как видите, не сдержала клятвы. За что же меня хвалить? Нет уж, скорее всё наоборот. Если захочешь проклясть кого-нибудь, скажи: пусть тебя постигнет участь Узук, — более тяжкого проклятия не придумаешь.
— Не говорите так, Узукджемал! — возразил Черкез-ишан. — Не аллах вам послал участь такую тяжёлую, а род Бекмурад-бая. А что от людей получено, всегда можно людям вернуть обратно. Да, вам пришлось нелегко. Но как алмаз выявляет всю свою скрытую красоту только после шлифовки на точиле, так и душа человеческая начинает сверкать всеми гранями в тяжёлых испытаниях. Я восхищён тем, что вы с юных лет решительно боролись с превосходящими чёрными силами, не гнулись перед ними, не боялись посмотреть в лицо смерти. Браво, Узукджемал! Жизнь схватила вас за руки крепче, чем я недавно, пыталась вас закружить, но вы устояли на ногах, не потеряли равновесия. Я восхищён вашей чистотой в нравственностью, вашей честностью, твёрдостью, верностью клятве. В вас воплощена вся красота мира! Своим очарованием вы пленили Черкез-ишана, сжали его в своём маленьком кулачке, лишили его воли, превратили в жалкого раба. Узукджемал, почему после всего этого вы считаете себя несчастной?!
Узук никогда прежде не слыхала таких слов. Её хвалил за мужество и терпение Берды. Берды говорил ей о своей любви, но совсем не такими сверкающими как льдинки в лунную ночь, красивыми словами. Она устала физически и духовно. Как путник в полуденный час стремится к журчащему ручью, так жадно хотела она человеческой теплоты, простого человеческого участия. Она знала, чувствовала сердцем, что Черкез-ишан говорит правду, что он искренен. Ей хотелось верить ему, она верила ему…
Подсев к ней поближе, но деликатно сохраняя определённое расстояние, Черкез-ишан заговорил снова.
— Говорят, когда аллах создаёт человека, он каждому выделяет его долю счастья, но не даёт его человеку лично, а бросает на землю, и каждый должен сам найти своё счастье. Одни люди находят и бывают довольны жизнью. Другие ищут весь положенный им, срок, но не в том месте, где нужно искать, и остаются обездоленными. Вы не обижайтесь на меня, Узукджемал, я вам хочу только добра и потому называю вещи своими именами, — вы не там искали ваше счастье, где оно лежит. Вот смотрите, много в мире дорог, но уже дважды мы встречаемся с вами! Вы думаете, это случайно? Нет, вас ведёт не случай, а счастье ваше. Если бы вы здраво оценили моё предложение прошлый раз, вы сейчас ходили бы в шелках и бархате, пили бы масло вместо воды! Вы бы не испытали и десятой доли тех лишений, что вам довелось испытать!.. Вот теперь мы снова встретились — и я опять готов повторить свои прежние слова. Я люблю вас, и мои намерения по отношению к вам самые серьёзные и честные. Это я вам говорил и тогда, это я повторяю сегодня. Что вы ответите мне, Узукджемал?
Узук молчала долго. Нет, она не была в обиде на Черкез-ишана то, что он обманул её ожидания. Разве могло быть иначе? Разве когда-нибудь было иначе?! Нет, она просто собиралась с мыслями, потому что чувствовала себя опустошённой вконец, ей трудно было связать воедино несколько слов. И когда ценой значительных усилий обрела эту возможность, сказала:
— Вы напрасно хотите связать свою судьбу с моей. Кроме несчастья она вам не принесёт ничего, она пошатнёт ваше благополучие.
— Поверьте, нет! — Черкез-ишан прижал руку к сердцу. — Нет, дорогая Узукджемал! Вы об этом и не думайте! Если согласитесь выйти за меня замуж, то и вашим невзгодам сразу конец придёт!
— Мои невзгоды законом завязаны в узелок, муллой скреплены.
— Этот вопрос решить проще, чем волосок из масла выдернуть! Ещё до завтрашнего полудня я получу ваш развод!
— Не дадут они развод, — печально сказала Узук. — Скорее убьют меня, но развод не дадут.
— Узукджемал, я понимаю, что эго нелегко, по поймите и вы, что я отвечаю за сказанное! Нужно только ваше согласие выйти за меня замуж, и больше ничего мне не нужно! Во всём остальном полностью положитесь на меня.
— Если это не секрет, как вы собираетесь получить мой развод?
— Секрета здесь нет, — пожал плечами Черкез-ишан, словно речь шла о самом обыденном. — Среди моих хороших знакомых есть несколько очень влиятельных ишанов. Я попрошу их навестить Бекмурад-бая, и через полчаса они принесут мне свидетельство о разводе.