Полковник — хорошо было видно — демонстративно улыбнулся и помахал рукой. Кучеров не ответил — слишком уж широкой была эта улыбка, словно терпеливый и добрый хозяин ободряет подзагулявшего гостя, выпроваживая его из дома. Ну уж нет, «хозяин»! Этот океан — для всех!
— Ведомый нас жмет, командир! — встревоженно сказал Щербак; и сам Кучеров боковым зрением увидел, как второй истребитель, словно притягиваемый магнитом, стал боком надвигаться на Ту-16, ближе, ближе... А полковник, словно хладнокровно наблюдающий за куражащимся хулиганом негодяй, отодвинулся чуть в сторонку, так, а этот — еще ближе...
— У него белый шлем, — почти крикнул радист.
Но Кучеров и сам увидел белую каску. Белый цвет шлема означал, что самолет пилотирует летчик-негр. «Хорнет» неотвратимо надвигался, до него оставалось меньше десяти метров, но он качнулся еще ближе...
Кучеров слышал удары сердца в виски, сжало холодом живот. Прямо, только прямо! Острый нос «американца» с торчащей штангой ПВД[13] чуть подрагивал рядом; казалось, высунь руку — и ухватишь его в кулак. Лицо пилота, неразличимо-темное, было полускрыто опущенным забралом светозащитного щитка; он сидел в кабине без «намордника» маски; еще ближе, еще...
— Командир!.. — почти простонали наушники.
— Мол-чать! — процедил Кучеров, чувствуя всей кожей ладоней, всем телом подрагивание живых рулей. Только б не качнуть машину!
Он не мог, не имел даже секунды, чтоб заглянуть в лицо «того» пилота — такого же, как он сам, человека, но выполняющего немыслимый в своей страшной, ненужной дерзости и бессмысленности приказ. «Эх, парень, парень, как мы вас жалеем, ведь мы вас всегда защитить готовы, нам ведь с детства внушают готовность братской помощи и веру в человеческую совесть; что ж ты делаешь, парень...»
А серебристо-голубая тень маячила уже рядом, огромный истребитель, казалось, сейчас ляжет на крыло бомбардировщика, вот сейчас, сейчас... И когда столкновение — гром, взрыв, смерть! — казалось неизбежным, истребитель, словно взорвавшись изнутри, прыгнул; мгновенно напружинившись чудовищной скоростью, он рванулся вперед на клокочущем вихре; корабль мотнуло, он тяжело ухнул на левое крыло.
— Стрелок! — Голос Кучерова сломался в хрипоту, — ВСР! Отражение атаки! Огня не открывать!
Мгновенно холодные стволы скорострельных автоматических пушек крутнулись влево, на истребитель ведущего, и вцепились в него жуткими зрачками черных дульных срезов. «Хорнет» качнулся, подошел чуть ближе и неожиданно повалился на левый борт и пару секунд, соскальзывая вниз, шел так; отлично стали видны тонкие, длинные, изящно оперенные тела ракет «Сайдуиндер» и «Спарроу»: страшные, смертоносные «рыбки» свисали с пилонов подкрыльевой и подфюзеляжной подвески, выставив вперед окрашенные в темно-красный цвет головки. «Хорнет» так же резко выровнялся и пошел рядом.
— Коллега, — сдержанно сказали наушники, — это — много проблем. «Спарроу» — хорошо! — И через некоторую потрескивающую паузу: — Поворот. Поворот, уходить. И мы — уходить. Домой, все домой.
Кучеров молчал. Говорить тут было не о чем. И не с кем.
Да и нельзя, в конце концов!
А дальше все пошло очень быстро.
Ведомый вновь начал сближение. Полковник вновь отодвинулся в сторону. И когда Кучеров, которому вконец осточертело служить дурацкой, бессловесной мишенью, резко, рывком, закрепил машину, разворачивая ее на свой курс, ведомый, не ожидавший маневра, шарахнулся в сторону, проскочил вперед, оказался впереди советского бомбардировщика, истребитель ведущего рванулся вверх, уворачиваясь от столкновения с напарником, и — не успел. Не успел!
За ничтожную долю секунды, за мгновение до взрыва из кабины ведущего выбило сноп дыма, мигнула вспышка сработавшей ракеты ускорителя, метнулась вверх тень — и в голубизне неба полыхнула ослепительная огромная вспышка, тут же мгновенно лопнувшая гигантским пузырем черно-серого дыма, Кучеров рванул штурвал вправо, ударил ногой правую педаль, но куда там! Ту-16 не истребитель, он тяжел и огромен, — и слишком, слишком близко!
Сильнейший удар встряхнул хрустнувший корабль, мелко прогремело по обшивке, кабину обдало клубами стремительного дыма; Кучеров, падая в крутом вираже так, что кресло под ним провалилось, наблюдал оцепенело, как висит сверху сбоку в прозрачном, чистом небе застывшее грязное облако, светящееся изнутри багровым пульсирующим светом, и медленно, непостижимо медленно и долго из него выплывают и летят в стороны и вниз какие-то куски и падают, падают к океану, чертя причудливо вьющиеся черные петли дыма.
И тут же в ладонях затрясся, забился штурвал, задрожала спинка сиденья, метнулись стре́лки приборов, заметался тахометр левого двигателя, короткие частые хлопки-взрывы загремели слева.
— Помпаж левого двигателя! — выкрикнул Савченко.
— Ви-и-ижу... — Кучеров рванул назад, до аварийной защелки-«стопа», левый РУД, одновременно отметив высоту — всего полторы тысячи! Корабль колотило в жуткой тряске, отчетливо донеслись сухие быстрые хлопки забившейся ленты перепуска.
— Левый — к запуску после остановки! — крикнул Кучеров помощнику и дернул РУД за защелку. И, выравнивая корабль и дослав вперед до упора, до полных оборотов, рычаг правого двигателя, — а высота уже тысяча сто! — Кучеров торопливо приказал: — Щербак, открытым текстом, немедленно: «В квадрате...» Отставить. «В точке — дашь точку, штурман! — наблюдал катастрофу двух самолетов ВМС США, столкнувшихся, повторяю, столкнувшихся при хулиганском облете советского самолета. Один пилот спасся катапультированием». И дашь наш позывной. Все. Экипажу — осмотреться!
Еще не успев договорить, он услышал затухающий свист остановленного двигателя, увидел, как быстро покатилась к нулю стрелка тахометра, и, не желая слышать, как жуткий холод схватил и сжал живот, как заныла спина, торопливо напомнил:
— Помощник?
— Готов.
— Та-ак... Давай!
«Возможно, — думал Кучеров, — помпаж возник просто из-за динамического воздушного удара в воздухозаборник и срыва пламени в камере — такое бывает. Но высота, высота!..»
— Командир, связи нет, — спокойно доложили наушники.
— Что?! — шепотом выкрикнул Кучеров, даже не успев оценить это сообщение; у него мгновенно онемело, как обмерзло, лицо, и он оцепенело наблюдал, как помощник деловито и быстро, словно не услышав страшного доклада радиста, готовит запуск остановленного двигателя. Кучеров никак не мог сглотнуть тугой ком в горле и перевести дыхание. Полная потеря связи здесь, в океанской дали, на предположительно поврежденном самолете...
— Командир, сбита штыревая антенна и сорвана антенна РСИУ. Я могу работать только шлейф-антенной, но это же... В общем, отсюда она не достанет. Только потом, значительно ближе.
— Командир, повреждена видимая часть обшивки левого крыла, — неторопливо доложил Агеев. — Вижу помятости и четыре, нет, пять мелких пробоин в обтекателе воздухозаборника левого двигателя.
— Повреждено остекление штурманской кабины. Частые трещины в лобовой части фонаря. Пробоин вроде нет, но кабина разгерметизирована, — доложил штурман и со странным смешком добавил: — Кажется, свистит, как в мультфильме, — в шлемофоне не пойму точно...
— У меня тоже трещины в блистере, — скучно сообщил Агеев.
— Немедленно всем проверить системы жизнеобеспечения!
— Командир! — негромко напомнил Савченко.
— Что? Да, начали!
Слышно засвистел стартер. Качнулась и поползла стрелка оборотов — один, два, три... Кучеров почувствовал холодную испарину на лбу, щекам под маской стало скользко-холодно. Только бы пошел двигатель, только бы...
— Розжиг!..
Сработало зажигание, турбина привычно-успокоительно загудела, набирая рабочие обороты. Неужели живет? Неужели?.. Да, живет! Тянет!
Кучеров осторожненько, миллиметрами, подавал и подавал вперед сектор газа. Турбина тянула!
Экипаж молчал, настороженно слушая двигатель. Здесь, в этой океанской дали, двигатель — это жизнь. Конечно, Ту-16 не только нормально пилотируется на одном двигателе, но даже с малых высот может идти вверх до пяти — пяти с половиной тысяч, но все это хорошо над полигоном или хотя бы над землей, а не здесь, в океанской пропасти меж двумя континентами.
Еще, еще больше оборотов. Двигатель уверенно выходил на режим. Кучеров боялся поверить такому счастью, но обороты росли. Росли! Еще...
Нет, так и есть!
Замигала лампочка «Масло», задергался и рванулся вверх температурный датчик. Кучеров даже не ощутил горечи разочарования — чего уж тут, должно было быть что-нибудь в этом роде.
Ага, вот и оно — задрожали педали, часто и мелко затрясся штурвал.
Он быстро отер испарину на лбу, чего-то выжидая, хотя и так все было ясно.
— Командир, начинается помпаж ле...
— По-мол-чи! — сквозь зубы оборвал Кучеров Савченко и осторожно, с «дачей» правой ноги, потянул назад РУД. Так, еще чуток. Тряска стихла. Он, чтоб проверить двигатель и себя, подал рычаг вперед — и тут же послышались частые взрывчатые хлопки, скрежет.
Он торопливо убрал газ и, прислушиваясь, с почти закрытыми глазами, нащупал то единственно верное положение сектора, при котором двигатель шел в рабочем режиме, давал тягу, не угрожая при этом разнести весь самолет. Вырубать его сейчас просто нельзя, хотя в подобной ситуации любая инструкция и любое наставление по эксплуатации гласят однозначно: «Полная остановка двигателя».
Но то — по инструкции. Она писалась не над океаном...
Кстати, двигатель работал почти на средних оборотах — чего ж еще? Правда, неизвестно, как он поведет себя в каждую следующую секунду, но выбирать не из чего.
«Так, а как наши «коллеги»?»
— Корма! Что там сзади?
— Он почти приводнился. Парашют у него красивый — ярко-оранжевый.
— Я тебя о чем спрашиваю?
— Есть... Обстановка: над линией горизонта по корме наблюдаю два вертолета, похоже, «Си Кинги», идут к парашютисту. Один «Хорнет» ходит виражами примерно на тысяче метров в районе приводнения парашютиста.
— Достукались... — проворчал Агеев. — Зато теперь нашли себе занятие.
— Штурман, где караван?
— Должен быть теперь слева, где-то на пеленге триста — триста десять. Удаление примерно восемьдесят. Не больше.
«Итак, командир, пора принимать решение. Возможно, это будет главное решение твоей жизни. И все, что делал ты до этой минуты, было лишь ступеньками к нему.
Дано: ты должен дотащить корабль домой, поскольку неизвестно, что из всей этой заварушки теперь получится. Утопить машину, единственного реального свидетеля, живого участника и живое доказательство происшедшего, — преступление. Это первое. Второе: ты обязан вытащить из передряги экипаж, доверенных и доверившихся тебе людей, ибо ты командир, да и самому, извиняюсь, тоже того, не хочется... Значит, надо разворачиваться домой?
Но!
Караван рядом — раз. Машина вроде подчиняется и может хорошо работать — два. Связи нет, а караван передаст о них — это три. Наконец, боевые действия предполагают выполнение задачи на частично поврежденном самолете. В переводе на русский нормальный язык все это заучит так: ты солдат и должен выполнить свой долг в любом случае, покуда жив. Да черт подери, на горящей машине тем ребятам, из сорок первого года, идти на колонну пострашнее было, а?! Так в чем же дело? Разве мы не такие, какими были они? Или все наши слова, наша вера и наши клятвы — дешевая брехня?!»
— Экипаж! Экипаж, слушай приказ! — Кучеров перевел дух. Они поймут, они же свои. Он покосился на бледное лицо Савченко, покрытое мелким потом; он увидел в мгновенной череде лица слушающих его сотоварищей — Агеева, Щербака, Машкова, Ломтадзе. У каждого своя семья, у каждого мать и дом, но... Но разве наши матери — не те, не такие же, какими были матери сорок лет назад? — Экипаж, следуем к каравану. Наши же люди там, в конце концов! Затем — все, домой. Вопросы?
Наушники молчали. Потом Щербак усмешливо сказал:
— Правильно, командир. Им про наши задачки знать не надо. А в слу-чего — опять же, считай, у них будем как дома. Подберут ведь, не кинут? Ради них сюда вперлись.
— Балбес ты, Щербак, — укоризненно сказал Агеев. — Балбес балбесом. Чему вас в школе учат... Не ради них вперлись, как ты мило изъясняешься. Ради тебя самого! Все правильно, командир.
— Ладно, ясно, — облегченно сказал Кучеров, глядя на Савченко. Тот помедлил и кивнул. — Штурман?
— Одобряю и поддерживаю. Ворочай лево двадцать пять.
Кучеров ощущал стеклянную хрупкость рулей. «Ну-ну, — сказал он себе, — не напрягайся, расслабься. Это же Ту-16 — старый верный друг и товарищ. Другой бы развалился к бесу (его обдало коротким ознобом при мимолетном воспоминании о происшедшем пять минут назад; забыть, сейчас все забыть, все потом!), а этот ничего. Гудит! Одно плохо — внизу штормит. Начинается болтанка. Но ладно, поглядим...»
И через несколько минут он услышал доклад штурмана:
— Командир, по курсу — наши. Вот они.
Кучеров вытянул шею и увидел далеко впереди висящую над взвихренным морем тучу белой пены.
Ту-16 мчался, широко раскачиваясь, на высоте всего тысячи метров. Вихревые потоки, летящие над взбаламученным, штормовым океаном, размашисто то вздымали, то старались прижать к воде многотонный корабль. В принципе ничего нового или чрезмерно опасного в этом сравнительно небольшом шторме ни для бомбардировщика, ни тем более для судов каравана не было. Но, учитывая состояние поврежденной машины, в решении Кучерова заключался вполне серьезный риск. Хотя, с другой стороны, этот же шторм был союзником — вертолеты авианосцев и небольшие боевые корабли не могли так безнаказанно хулиганить, как они бы того хотели.
Кучеров почувствовал облегчение: несмотря ни на что, они свою задачу выполнят!
И вот уже Ту-16 стремительно нагоняет караван: три грузовых судна, то появляясь, то пропадая в пене, идут в кильватер, выдерживая дистанцию примерно в милю-полторы. Интересно, заметили уже моряки нагоняющий их самолет?
С этой высоты отчетливо видно, как замедленно, будто в кино, перед судном поднимается широченный вал пены и брызг, неспешно накрывает судно целиком, и какие-то длинные секунды из клубящейся, радужно переливающейся под ветреным солнцем тучи торчат лишь две толстые мачты; но вот тучу относит ветром и из-под нее показывается взбирающийся на волну, на мятущийся водяной бугор, сверкающий серо-зеленым бутылочным стеклом грузовой корабль; за ним, вихрясь пеной на ветру, тянется длинный расплескивающийся след; видно, как с палубы бело-грязными потоками льется вода, все вокруг суденышка будто кипит; и вот оно вновь ощутимо даже отсюда, с высоты, ухает вниз, во взорвавшуюся каскадом брызг воду. И все сначала.
Прекрасное и жутковатое зрелище!
И как же там, внизу, воет ветер, если здесь тяжелый бомбардировщик, тяжко проваливаясь, кажется, крякает под ударами воздуха! Кучеров, как может, пытается рулями смягчать эти удары. «Еще чуть-чуть, — шепчет он своему верному «ту», — потерпи, родной мой, маленько потерпи...»
Ближе, ближе... Ну, вот они, вот!
Замыкающий колонну «грузовик», широко раскачиваясь, стремительно проносится, будто пятясь, назад, под фюзеляж.
— Ракету! Штурман, любую ракету! — кричит Кучеров.
Негромкий хлопок — и в небе за летящим бомбардировщиком вспыхивает, салютно сияя и сыпля искры на ветру, изумрудная ракета.
И тут же внизу с мателота[14] медленно-медленно, летя по ветру боком, всплыла такая же зеленая ракета и полетела дугой. И Кучеров не удержался и захохотал и, глядя вниз за борт на вновь окутавшееся пеной судно, медленно накренил штурвал.
Кучеров знал, как они сейчас выглядят: огромный, широко распластавший крылья бомбардировщик, победно сияя огромными же горячо-алыми звездами на оттянутых назад крыльях-ножах, несется в реве ветра, в торжествующем громе турбин над океаном, — и знал, какие сейчас лица у моряков, запрокинувших к нему головы, слышал их счастливую, восхищенную ругань, удары ладоней по плечам: «Наши! Братцы, на-а-аши!!» Еще бы... Кто из нас не помнит свои счастливые детские слезы, когда в последнюю минуту вылетал из засады Чапай! И пусть времена не те, и пусть никто не стреляет из белых цепей, но попробуйте-ка пройти у тех берегов, час за часом ожидая «гостей», и попробуйте-ка вот так, посреди чужого, штормового, злого океана, вдруг увидеть алые звезды над головой. И тогда вы поймете, чем и зачем рисковал Сашка Кучеров!