Встреча с таким человеком перед дальней опасной дорогой была плохим предзнаменованием. Воины пришли в бешенство и накинулись на лекаря. Богатырь Турволод вытряхнул из его кошеля травы и цветы, втоптал их в землю. Лепестки мака алели, будто кровь. Изяслав же вытащил меч и, глядя в смуглое лицо, крикнул:
- Крестись!
Лекарь торопливо перекрестился. Отроки пошли дальше, оглядываясь на Мака: не творит ли дьявольских знаков, призывая на их головы кару?
А лекарь Мак стоял, пошатываясь. Его тонкие губы шептали:
- Быть тебе мудрым и одиноким...
Вскоре отроки вышли к реке. Здесь едва покачивались на мелкой волне, подняв высокие изукрашенные носы, несколько византийских и варяжских суден. Приткнулись к самому берегу ляшские[18] лодьи. Перекликалась стража.
Поодаль, на берегу, было заметно движение. Турволод повёл туда Изяслава. Когда подошли ближе, стали видны привязанные к столбам две лёгкие четырёхвёсельные лодьи - однодревки и два струга - плоты рыбовидной формы с низкими бортами. Караван был готов к отплытию. Купцы в кольчугах, с мечами у поясов и воины-гребцы рассаживались по местам.
Отроков встретил совсем уже немолодой боярин, которого, однако, и стариком не назовёшь, такой он кряжистый и крепкий. Лицо у боярина улыбчивое, ласковое.
Изяслав даже попятился от неожиданности. Этого боярина-резоимца[19] Жарислава он знал хорошо. Мать когда-то работала на подворье Жарислава. Потом встретила Микулу, полюбила. Микула стал договариваться с Жариславом, хотел её из челядинок выкупить. А резоимец ни в какую. Понравилась ему Лаленка, хотел держать при себе. Тогда помог Микуле Ульф-выряжин. Выкрали Лаленку, увезли. И сам Гаральд, викинг варяжский, зять Ярослава, живший одно время в Киеве, заступился за своего дружинника Ульфа. Сказал Жариславу: "Гривны бери. Девку не получишь".
Боярину пришлось покориться. Варяги не любили шутить. Могли выжечь целое поселение смердов, могли прибить и боярина. Тем более давно невзлюбили Жарислава - деньги заняли. А какому же резоимцу не ведомо, что нет у него большего врага, чем должники. Вот и варяги - чтоб не платить, рады мечом рассчитаться.
Никто не знал о чувствах и замыслах Жарислава. Он говорил, что зла на семью Микулы не держит, что прощает ближних, как Бог велел. Притворился смиренным, всепрощающим. Даже деньги занял Микуле. А тот вскоре умер. С тех пор за семьёй остался долг, о котором боярин пока не напоминал...
А Жарислав словно бы и не узнал отрока. Улыбнулся, кивнул обоим: дескать, занимайте свои места. И странное дело - улыбка совершенно преобразила его дотоле ласковое лицо. Ножевым прищуром блеснули глаза, растянулись тонкие губы, стали неразличимы, приоткрылся огромный рот. А зубы в нём - острые, щучьи.
Отроки взялись за весла в набойной лодье.
Боярин Жарислав трижды перекрестился и подал команду. Разом поднялись весла...
Поплыли назад столбы на пристани, сады и огороды Подолия... Взгляд Жарислава задержался на горе, где был княжеский дворец. Злоба полыхнула в его сердце. Не унизительно ли ему, боярину Жариславу, сопровождать купеческий караван? Или не мог найти князь для него более достойного дела, если уж захотел на время убрать из Киева? Ну, ничего, он запомнит... Счёт увеличился...
Потянулись зелёные дебри, подпиравшие пламенеющее небо. Лодьи повернули с Почайны на широкие воды Днепра-Славутича. Плыть нужно было против течения, в этих местах особенно сильного, и гребцы налегли на весла.
Изяслав то и дело оборачивался в сторону Киева. Там оставались мать, брат, благодетель князь. Защемило сердце. Вернётся ли? Останется ли жив? Изяслав-отрок оторвал взгляд от лесистой вершины Вздыхальницы. Хватит думать о прошлом. Он отправился выполнять поручение князя. Он плывёт, как все, навстречу доле...
Глава II
НАВСТРЕЧУ ДОЛЕ
1
Равномерные удары весел разбивают волны Днепра, и кажется, что не брызги воды, а маленькие серебряные рыбки отскакивают в разные стороны. По берегам тянутся бесконечные леса - густые, труднопроходимые. Чем дальше на север, тем больше сосен, елей.
Сторожевой поглядывает по сторонам. По правому берегу - земли Святослава Ярославича, князя черниговского. Он в своей вотчине строгий уклад держит, татям разгула нет. Слева всё ещё тянутся земли полян: выжженные участки леса, поля, поселения...
У треугольной косы, вдающейся далеко в реку, караван догнал двадцативесельный варяжский бус[20], имевший парус. Увидев русские лодьи, варяги закричали по-своему и налегли на весла. Огромный бус, сидящий глубоко в воде, начал ускорять ход.
Но и боярин Жарислав мигнул своим: перегоним варягов. Быстрые лодьи и лёгкие струги, как рысаки на конных ристаньях[21], рванулись наперегонки. Запенилась вода. На бусе, увидев, что русичи их обгоняют, развернули парус. Ветер ударил в него и унёс варяжское судно вперёд. Варяги насмешничали, протягивая весло: подержитесь, мол.
Их торжество продолжалось недолго. Начались отмели. Парус мешал лавировать. Но горячка состязания настолько захватила варягов, что они, отличные, хладнокровные водоходы, забыли об опасности. Оставляя за собой широкий пенный след, неповоротливый бус понёсся между отмелями. Стоящий на носу купец вовремя заметил песчаное полукольцо. Он скомандовал гребцам. Судно повернулось и пошло, почти прижимаясь к берегу.
Но в одном месте, где густая тень упала на воду, варяги не заметили предательской отмели. Бус налетел на неё и, накренившись правым бортом, заскрипел и остановился. Гребцы спрыгнули в воду, налегли плечами. Судно не трогалось с места. А лёгкие русские лодьи и плоскодонные струги прошли рядом. Изредка их днища касались песка, и тогда воины отталкивались баграми.
Наконец варягам удалось столкнуть бус с отмели. Да переменился ветер. Парус обвис. Усталые гребцы не могли с прежней силой работать вёслами. Теперь уже русские с гоготом протянули варягам весло. Особенно усердствовал в насмешках сам боярин Жарислав, но приказал не сбавлять ход: варяги со зла могли взяться за луки. Бус ещё долго мелькал сзади, всё уменьшаясь. Затем совсем исчез за поворотом...
На шестой день караван миновал устье Припяти. Слева лежали земли древлян. Лодьи приближались к смоленским владениям. Строптивы древляне, непокорны. В большинстве своём - язычники. Убивают монахов, насаждающих Христову веру, громят княжьи дружины, взимающие дань. Оттого мерзостны и князю, и митрополиту. Тут приходилось всё время держаться на середине реки - язычники могли напасть на княжьих людей, забрать товары. А добыча была бы немалая: двадцать и семь штук царьградских паволок[22], переливающихся всеми цветами радуги, словно хвост павлина. Одна паволока, пурпурная, изукрашена кругами и грифами - чудовищами с головами орлов и туловищами львов, на другой, кручёного шелка, тёмно-зелёными и золотыми нитями вытканы травы, цветы, звёзды. А мечи с серебряными рукоятями, золотые чаши и киевские колты - серьги с тремя кубиками?.. В каждом кубике, покрытом эмалью, слезилась крупная жемчужина, а по краям вились узоры из золотой проволоки. Но самая большая ценность - Евангелие, везомое новгородскому посаднику Остромиру. Переплёт его покрыт причудливой вязью из золота, буквы на листах выведены мудрейшими переписчиками Софии Киевской. Два года работали они. Пуще ока наказывал князь беречь эту книгу.
И ещё одно чудо везли купцы с царьградского торжища в подарок Остромирову сыну Вышате. Было то чудо тоненькое станом, с длинными волосами, огромными глазищами метало чёрные стрелы. В кого попадёт стрела, теряет сон и покой. Звали чудо - Селия. Завёрнутая с головы до ног в покрывало, рабыня Селия целыми днями сидела неподвижно и глядела на воду. А то вдруг заводила песню, печальную, заунывную.
Не один из воинов заглядывался на Селию, но купцы зорко следили за девицей, умели остановить ретивых. "Подарок" должен быть доставлен в целости. Это сулило купцам посадничьи милости.
Наступал вечер. Длинные лучи солнца уже не так немилосердно жгли измаявшихся гребцов. Изяслав-отрок присел на носу. Он забыл об опасности и любовался берегами, вслушивался в шелест воды за бортом. Ему никогда не надоедало смотреть на волны. Куда они бегут? Куда торопятся? Так же неустанно текут и люди, торопятся туда, откуда никто не возвращается...
В музыку волн вплёлся тонкий голос, почти неслышный, мягкий и печальный. Пела-плакала Селия о своей загубленной жизни в чужом краю среди чужих людей. Сердце Изяслава сжалось от непонятной жалости к самому себе. Много ли радостей знал он в жизни? Но зато сколько было горестей, обид! Так устроено все: дары судьбы обманчивы, получаешь совсем не то, чего ждёшь; за самую малую радость платишь большую цену, иногда непосильную, иногда горестную. Почему нельзя просто так сидеть в лодье, глядеть на волны, на небо, слушать этот волнующий голос? Почему надо бояться за свою жизнь, тревожиться за князя, подвергаться опасности?
Он искоса глянул на поющую. Она тихо раскачивалась в лад мелодии. В это время один из воинов, по имени Палин, мощный, приземистый, похожий на пень огромного дуба, волосатой лапой зажал рот рабыне.
- Молчи! - гаркнул он, и вторая его лапища полезла под покрывало.
Изяслав рванулся к нему:
- Не смей!
Тот удивлённо расширил наглые выпученные глаза и ещё крепче сжал девушку.
- Отпусти её! - в ярости и страхе перед могучим воином завопил отрок и поднял плеть.
Один из гребцов хотел было вмешаться, чтобы не дать разгореться драке, но боярин Жарислав движением руки приказал ему оставаться на месте.
Палин отшвырнул девушку и шагнул к Изяславу. Но навстречу ему встал Турволод, занёс весло. С Турволодом Палину не хотелось тягаться. Он переступил через девушку и сел на своё место. Но злобу затаил. И никто не заметил, с каким сожалением вздохнул Жарислав.
Селия с трудом поднялась. Её покрывало приоткрылось. Чёрные глаза с благодарностью глянули на Изяслава. Он почувствовал, как перехватило дыхание, повернулся и пошёл на своё место.
Боярин распорядился пристать к берегу. Решено было ночевать в лесу. Лодьи и струги оставили на воде, привязав длинными верёвками к деревьям. Выставили четырёх дозорных и улеглись - кто просто на траве, а кто подстелил плащ или наломал веток.
Изяслав долго ворочался с боку на бок, потом встал и подошёл к Турволоду, назначенному в дозорные.
- Ложись, спи. Я за тебя постерегу, - предложил он.
Турволода уговаривать не пришлось. Через минуту и его густое сопение присоединилось к общему храпу.
Изяслав уселся невдалеке от тлеющего костра, прислонился спиной к подножию толстенного граба. Скоро глаза устали вглядываться во тьму, и он полузакрыл их. Отроку виделись грядущие дни: подвиги и слава... Вот он скачет впереди дружины, вот князь награждает его, возносит и над отроками, и над боярами...
Вдруг он вздрогнул, повернул голову. Тихий шелест послышался где-то близко...
Из-за дерева в чёрном покрывале вышла Селия. Её лицо в свете луны кажется загадочным, губы шевелятся, будто шепчут молитву. Рабыня идёт прямо к отроку, зовёт:
- Заслявь, Ызаслявь...
И не чует отрок, как очутился возле неё совсем близко, так, что стал слышен горьковатый запах благовоний, которыми натирали смуглое тело Селии. Глядит она на него, своего заступника, с немым почитанием. Сказать ничего не может - не знает ни слова, понятного ему. Берёт его ладонь, прижимается к ней щекою и снизу вверх глядит отроку в глаза, словно молится на него. И он понимает: "Ты мой купец, ты мой господин-владетель, и всё небо - ты. И ты - моя земля. Мой хлеб, и моя розовая сладкая вода, и моя красная кровь - всё ты". А он проводит рукой по её волосам, и она понимает: "Ты - моя нежность".
...И было утро следующего дня. Опять плескались о борта волны Днепра-Славутича. Селия, завернувшись в покрывало, молча глядела в воду. Там она видела отражение любимого.
Навстречу каравану попадались лодьи и другие караваны гостей-купцов. Днепр был широким торговым путём. Из немцев везли оружие и панцири, из варягов - рыбий клей и "рыбий зуб", моржовые клыки. Русь вывозила круги воска для свечей, бочки мёда, связки мехов соболей, горностаев, хорьков, куниц, лисиц, бобров, зайцев, выделанную кожемяками конскую кожу - юфть, украшения, кольчуги и мечи...
Встречаясь, купцы перекликались, привечали знакомцев. Случалось, дело доходило и до ругани, и до стрел.
Чем ближе к истокам, тем мельче становился Днепр. Труднее было управляться с судами. Вблизи Смоленска караван свернул в устье мелкой речушки Катынки и вскоре пристал к берегу. Начинались поселения волочан выносливых умелых работников, перетаскивающих суда волоком от Катынки в реку Лелекву.
Тут и заночевали. Разбрелись по землянкам местных жителей. И никто не видел, как две тени выскользнули из землянок и подались в лес. А на рассвете у Изяслава глаза стали прозрачнее, и под ними лежали синие тени. Селия прятала лицо в покрывало.
Едва порозовели верхушки елей, купцы вслед за проводником пошли потаённой тропкой к требищу[23]. В жертву несли козлёнка и корчагу мёда.
Не дойдя до требища настолько, чтобы деревянные идолы не могли их заприметить, купцы остановились и начали истово креститься. Потом, согнувшись, чтобы и другая сторона - Иисус Христос не увидел, сняли с себя нательные кресты и отдали на сохранение проводнику. Быстро, почти бегом направились к требищу - пусть идолы приметят, как жаждут купцы их милости.
На круглой площадке, окружённой забором, стояло несколько высоких деревянных столбов. Они оканчивались грубо вырезанными человечьими головами. Старый волхв ежечасно подкладывал в небольшой костёр ветки, обкуривал богов. Купцы дали волхву две монеты. Он указал им на Волоса, покровителя торговли, благодетельного бога скота и богатства, и Стрибога повелителя стихий, властелина ветров. Старший из купцов протянул козлёнка, показывая, что это - дар. Волхв зарезал его каменным ножом и, разделив мясо на равные доли, положил перед Волосом и Стрибогом. Остальным идолам вымазал кровью губы, чтоб и они отведали требы и не рассердились на гостей.
Волхв начал молиться, постукивать деревянными тарелками. Купцы ушли успокоенные - им обеспечена поддержка. Отойдя немного от требища, взяли у волочанина свои кресты. Перед тем как надеть их, ещё несколько раз поклонились в сторону требища - ибо всё же Волос и Стрибог страшнее Христа. Божий сын милосерден и всепрощающ, а они гневны и злопамятны. Исполнив обычай, купцы бросились бежать к лодьям.
На берегу Катынки началась работа. Из лодей и стругов вытащили колы катки и колеса. Часть катков принесли с собой волочане. Старший купец дал волоцкому тиуну рукавицы, чтобы легче было перетаскивать струги и не случилось бы задержки. Тиун подал знак своим, те навалились на ручку ворота. Ворот заскрипел, стал наматывать длинную верёвку, привязанную к носу большой лодьи. Когда судно почти упёрлось в берег, три волочанина нырнули один за другим в воду и положили под нос лодьи катки. Это были лучшие умельцы в поселении. Миг промедления в таком деле грозил увечьем и смертью - не отдёрни вовремя руку от катка, и по ней пройдёт вся тяжесть гружёного корабля.
Из воды медленно выползла на берег лодья, как речное чудовище. Под неё подложили новые катки и отвели подальше от реки. Когда все лодьи и струги стояли на катках, волочане разделились на три ватаги. Одни расчищали дорогу в лесу, другие подкладывали катки, третьи тянули суда за верёвки.
Недалеко от озера Озерища на одном из привалов боярин Жарислав взял с собой несколько воинов, среди которых был и Изяслав-отрок, и повёл их в дебри по ведомой лишь ему тропке. Вскоре их встретили воины с копьями и луками. На некоторых копьях наконечники были костяные, на иных - железные. Воины привели русичей в стойбище племени чудь, к большой юрте, покрытой звериными шкурами. Эта юрта принадлежала старейшине племени. И сам он, сыто улыбаясь, вышел встречать гостей, позвал боярина Жарислава в свою юрту. А воинов окружили охотники-чудины, повели угощать.