Мальчик, дежуривший у стойки регистрации, не только мог подсказать, где взять штопор, но был рад собственноручно доставить его прямо в номер, поскольку его смена заканчивалась через несколько минут.
Я лениво развалилась на кровати:
– Почему бы и нет? Принесите заодно три бокала для вина, ладно?
Джен сидела прямо на полу, прикрыв глаза и слушая шум океана. Или, может быть, спала.
Через десять минут раздался стук в дверь. Парню было, наверное, лет двадцать. Он двигался со свойственной молодости неуклюжестью, и, клянусь, его член уже стоял.
Мы прилично выпили, и вино продолжало приятной теплотой разливаться по телу. В нескольких метрах от нас шумел и что-то шептал прибой. Казалось, Бостон бы в миллионе миль, и мне вдруг захотелось веселиться и отрываться.
Юный Портье (я ни за что на свете не смогу вспомнить его имени, на самом деле хорошо, что я вообще хоть что-то помню о том вечере) явно был счастлив посидеть и выпить с нами. По-видимому, его вполне устраивала работа в «Викинге», и к большему он не стремился, и меня это вполне устраивало. Я устала от псевдоинтеллектуалов.
Должно быть, у Джен тоже было игривое настроение. Она разлеглась в шезлонге, потягивая вино и все еще не открывая глаз.
– Ты знаешь, чем моя подруга зарабатывает на жизнь? – спросила она у Юного Портье, кивнув в мою сторону. Я хихикнула.
Пареньку не терпелось услышать ответ.
– Нет, и чем же?
Джен улыбнулась с закрытыми глазами.
– Она – «мадам».
Я посмотрела на мальчика. Он все еще подобострастно улыбался, но немного занервничал, словно уже много раз становился жертвой таких шуточек и предчувствовал, что сейчас его снова поднимут на смех. Он покрутил бокал в руках и промямлил:
– Ага.
– Спроси ее сам, – сказала Джен.
Портье уставился на меня. На мне было облегающее голубое платье, за которое я выложила целое состояние в бутике «Сола» на площади Гарвард. Я выскользнула из изящных туфелек на шпильке. Мальчик был под впечатлением, но недостаточно, чтобы забыть о возможном подвохе.
– Это правда?
Я похлопала по шезлонгу, стоявшему рядом со мной.
– Иди сюда.
Портье подошел, благоухая мылом, потом и каким-то неприятным лосьоном после бритья, которым он, наверное, облился с ног до головы перед тем, как подняться наверх с бокалами и штопором. Мальчик все еще страдал от юношеских угрей. Но я решила не думать о его возрасте. Он ведь уже достаточно взрослый, чтобы работать? Моя рука скользнула на его колено.
– Да, я «мадам», – проворковала я, глядя парню в глаза. – В Бостоне.
– Правда? – Его крепость рушилась к моим ногам, мальчику так хотелось мне поверить.
Я провела рукой по его бедру, нежно, но не слишком.
– Правда, – сказала я и наклонилась к нему.
Надо сказать, что наклон вышел очень быстрым, поскольку после такого количества спиртного, как мы выпили, меня уже тянуло наклониться.
Юный Портье сдался. Мужчина больше не может продержаться на своем самолюбии. Он обнял меня за плечи и склонился поцеловать.
Вообще-то я совсем не это планировала, но почему бы и нет? Я ответила на его поцелуй с воодушевлением. Думаю, в последний раз я целовалась с таким молодым парнем лет в шестнадцать.
Было весело.
Как только Портье решился уступить соблазну, то проявил изрядную долю энтузиазма и удивительную фантазию. Мы быстро отставили в сторону бокалы и вместо этого начали пить из горлышка, передавая друг другу бутылку.
Прикончив бутылку, мы сделали паузу, чтобы перевести дух. Джен наблюдала за нами с выражением крайнего удивления. Она открыла новую бутылку и протянула ее мне:
– Угощайся.
Портье решил, что пора завести разговор.
– А чем ты занимаешься в Бостоне? – спросил он у Джаннетт.
Она улыбнулась еще шире.
– Работаю на нее. – С этими словами Джен указала на меня.
Он моргнул:
– Ты хочешь сказать…
Джен кивнула:
– Я – девочка по вызову.
Его глаза расширились.
– О господи.
Портье переводил взгляд с Джен на меня, переваривая информацию. Я представила, как он на следующий день хватается в школе или в пиццерии. Хотя, если подумать, друзья, скорее всего, ему не поверят. Бедный маленький Портье.
– О господи, – повторил он.
По-видимому, Джаннетт решила, что все происходящее – шутка. Она, улыбаясь, снова развалилась в шезлонге и закрыла глаза.
Однако мне все еще хотелось поиграть. Я отодвинулась в сторону, чтобы мальчик мог лечь в шезлонг, а потом уселась сверху. Его футболка снялась легко, и я водила пальцами по его груди, совершенно лишенной растительности. Я почувствовала его эрекцию через брюки и свое платье и внезапно просто влюбилась в этого мальчика, влюбилась в этот момент, когда все может произойти просто потому, что тебе так нравится, никто ничего не организует, не планирует и ни за что не платит.
Я стащила платье через голову, все еще сидя на Портье, и он ахнул от радости. Я наклонилась и провела языком от ключицы к подбородку и почувствовала, как его тело дрожит подо мной. Он протянул руку и расстегнул лифчик проворнее, чем я ожидала. Значит, парень хотя бы пару раз уже этим занимался.
Как ни странно, эта мысль показалась мне возбуждающей.
Моя рука скользнула к брюкам, кнопка и молния открылись легко и быстро, мальчик приподнял бедра, чтобы освободиться от брюк.
Кто-то похлопал меня по плечу. Рядом со мной стояла Джен с вечерней сумочкой в руке, порылась в ней и наконец что-то оттуда извлекла. Презерватив. Я кивнула в знак благодарности, а потом вдруг громко рассмеялась безо всякой на то причины. Я просто была счастлива, ощущала всю полноту жизни, и на меня ничто не давило. Джен, по-прежнему улыбаясь, вернулась на место, сделала глоток вина и снова закрыла глаза. Я не знала, ей действительно неинтересно, чем мы тут занимаемся, или она притворяется.
С другой стороны, мне, в общем-то, было плевать.
Я снова уселась на Портье, теперь он был готов приступить, просто не то слово. Держа меня за бедра, он подал таз вперед, и его член скользнул внутрь. К этому моменту я уже намокла, и ощущения были самые приятные. Мальчик отпустил мои бедра и схватил меня за грудь. Его член, молодой и твердый, работал словно поршень, и это было просто замечательно.
Он продолжал двигаться целую вечность. В конце концов я кончила, охнула и упала на него, дрожа всем телом. Мальчик поднял меня с шезлонга, положил прямо на пол и лег сверху, снова вонзая свой член в мою киску, сочившуюся смазкой после оргазма. Он, весь потный, пригвоздил меня к полу, мыча что-то неразборчивое. Я двигалась вместе с ним и – невероятно, но факт – кончила еще два раза подряд, прежде чем он своим последним толчком оторвал меня от пола и кончил.
Несколько минут мы лежали рядом, пытаясь перевести дух, а потом Портье наконец сел. По его спине струился пот, я буквально купалась в нем. Мальчик аккуратно снял презерватив и кинул его в мусорное ведро, стоящее за дверью, куда мы швыряли пробки и пустые бутылки. Затем одним махом встал, потянулся и взял свою одежду. Мужчина, который не просто может трахнуть женщину, но и достаточно умен, чтобы не обсуждать ничего после секса. Что еще лучше, он может оценить ситуацию и понять, что в отрыве от секса он здесь совершенно ни к чему, и с достоинством удалиться. Да наш Портье просто на вес золота. Я с благодарностью кивнула ему.
Он в ответ широко улыбнулся.
– Ну, – начал он, и я ждала услышать какой-нибудь перл. Такой умный паренек определенно после секса должен сказать какую-то изящную фразочку или, по крайней мере, выразительную. – И как я теперь докажу ребятам, что трахнул «мадам»?
– Ты сама виновата, – сказала Джен, когда мы собирались ко сну. В номере стояла одна широченная двуспальная кровать. Я не могла вспомнить, когда спала на такой.
– Он был такой молоденький, – ответила я, то ли оправдываясь, то ли объясняя, сама не знаю.
– Ага, и прыщавый, – язвительно заметила Джен. Она почистила зубы и надела черную футболку и длинные шортики.
– Кстати, как ты думаешь, почему французы так любят одеваться во все черное? – спросила я, хотя это было совершенно некстати.
– Но в Нью-Йорке все тоже ходят в черном, – заметила она. – И в Лондоне. Может, это присуще всем жителям больших городов.
– Но я же тоже живу в большом городе, – возразила я, глядя на белую хлопчатобумажную ночнушку, которую Джен помогла мне надеть. Ладно, пожалуй, я выпила больше, чем думала.
– Нет, если судить по твоему гардеробу, – сказала Джен, и в ее голосе снова послышался намек на улыбку.
Она погасила свет, мы некоторое время лежали молча в темноте, а потом Джен захихикала.
– Что?
Джен повернулась ко мне лицом.
– Ну, – она попыталась придать голосу серьезность, подражая Портье, – и как я теперь докажу ребятам, что я трахнул «мадам»?
И тут я тоже заржала, причем громче, чем того заслуживала шутка. С другой стороны, в этом вся прелесть алкогольного опьянения – все кажется намного смешнее.
– Например, так. – Я, не задумываясь, обвила ее шею руками и притянула Джен к себе, а потом мы целовались, мои мягкие губы касались мягких губ Джен, мои – зацелованные и распухшие после секса с Портье, а ее – свежие после зубной пасты.
Поцелуй длился около трех столетий и примерно три секунды. Джен отпрянула и что-то забормотала, но я прижала палец к ее губам:
– Тсс! Ничего не говори.
И Джен замолчала. На самом деле она просто приоткрыла губы и втянула мой палец в рот, сначала пососала его нежно, а потом чуть сильнее. Я приблизила свои губы к ее рту и прижалась к ней, затем вытащила палец и провела им по ее телу, поласкала грудь, а потом начала щипать ее сосок через ткань футболки. Джен снова что-то стала говорить, на этот раз более настойчиво, но мой язык уже скользнул в ее рот.
Джен подняла руки, обняла меня и потянула на себя так, что я оказалась сверху. Теперь ее поцелуи стали уже более настойчивыми, чем мои. Мы терлись друг о друга грудью, дыхание Джен стало прерывистым, когда она возилась с завязками на моей ночнушке, ничего не получалось, и мы обе снова захихикали. Тут Джен взяла и просто разорвала ночную рубашку.
– Мне нравится, когда ты такая настойчивая, – ахнула я.
Наши руки снова скользили по телам друг друга, гладя, лаская, пощипывая. Джен сдвинулась вниз, теперь ее губы и язык оказались на моей груди, щекоча и посасывая соски. Я извивалась под ее телом, но она не давала мне вырваться, дразня своими ласками. Я корчилась от удовольствия, с трудом дыша, а потом вывернулась и легла сверху. И вот уже мои губы оказались на ее киске, и теперь настала очередь Джен стонать и вырываться, а ее пальцы перебирали мои волосы.
Я остановилась, чтобы передохнуть, и мы начали тереться бедрами. Джен сунула мне руку между ног, и ее пальчик оказался внутри, а потом еще один. Она двигала ими взад-вперед, прерываясь только, чтобы поласкать мой клитор. Я так часто и тяжело дышала и, может быть, даже кричала. Джен издала вздох удовольствия и нырнула вниз, чтобы попробовать мою киску на вкус, а я обвила ногами ее за шею и плотно прижала к себе.
Только в начале четвертого мы наконец завершили наши игрища, уставшие и все еще пьяные. Джен стояла в дверях ванной и пила остатки вина прямо из бутылки. Я изучала растерзанную ночнушку.
Джен рассмеялась и запела:
– Добро пожаловать в психушку!
Я села и потянулась за сигаретами.
– Я родилась в Южной Каролине, – сказала я, чиркнула спичкой, прикурила сигарету и бросила спичку в пепельницу, затем втянула в себя воздух, а потом медленно выпустила струйку дыма. – Кто-то известный, не могу вспомнить кто, сказал, что Южная Каролина слишком мала для плантаций и слишком велика для психушки.
Джен подошла к кровати, взяла из моих рук сигарету и потушила ее в пепельнице. Затем перегнулась через меня, чтобы погасить свет, и спросила:
– Ты уверена?
После этого мы очень долго молчали.
Глава шестнадцатая
Приближалось Рождество, и моя мать в многочисленных и пространных письмах интересовалась, увидимся ли мы с ней снова.
Ее беспокойство не имело никакого отношения к религиозной значимости праздника. Мы никогда не были ревностными лютеранами, и религия не играла важной роли в нашей жизни.
Иногда я жалела об этом.
Я слушала других людей, эхо различных голосов, иногда даже моих земляков, рассказывающих об искуплении грехов так, словно только они этим и занимались, а я даже свое отношение к религии не могла сформулировать.
Я читала, в частности, Уокера Перси и Фланнери О'Коннор и находила в их творчестве заверения, что религия важна для того, чтобы по ней мерить собственную жизнь. И мне тоже хотелось прикоснуться к вере, прикоснуться к вызову и жажде познания мира. Глухой ночью маленькая девочка, живущая в моей душе, размышляла (все еще), где же Господь и думает ли Он обо мне, но дальше этих размышлений моя религиозность не простиралась. Иногда я вела долгие беседы с Богом в своих стихах и рассказах, но это не диалоги, а скорее монологи, написанные мной, чтобы заглушить собственную боль, или чувство вины, или страх. Я искала отца, чтобы он как-то поправил все в моей жизни.
Подобный упрощенный взгляд не может отразить все глубины, напряжения и ощущения тайны, которую, насколько я понимаю, испытывают другие. Может, причина в том, что большинство этих «других» – католики. Думаю, в католицизме определенно что-то есть. Кажется, что все католики имеют доступ к чему-то, скрытому от меня, спрятанному за закрытой дверью, защищенной паролем. Однажды Джаннетт рассказала мне об учебе в монастырской школе, об утренних молитвах ни свет ни заря, свечах, фимиаме и пении. «Мы молились за весь мир, а мир никогда об этом и не узнает. Это волшебное чувство, ты даже представления не имеешь насколько. Там творилось волшебство».
И опять-таки Джаннетт – католичка. Она – часть закрытого клуба.
Нужно сказать, что некоторые произведения, восхваляющие веру и написанные писателями-южанами, не были типичными для нашего региона, где население склоняется к протестантизму. Фланнери О'Коннор воспитали как католичку в районе, где царил протестантизм. Ее рассказы и письма не просто отражают ее отличие от своего окружения, но охватывают размах и глубину этого отличия. Протестанты постоянно думают о том, чтобы вести праведный образ жизни, а католики, как мне кажется, об этом вообще не задумываются, они просто живут и обсуждают жизнь, оперируя возвышенными категориями, которые недоступны всем остальным.
Тем не менее католики задают те же вопросы, которые мучают меня по ночам или когда мне страшно. В одной из книг Гейл Годвин герой спрашивает священника: «Как я могу просить у вас или Господа отпущения грехов, если я знаю, что выйду из церкви и снова произнесу ложь, когда кто-то спросит меня?» Смутное ощущение собственной ограниченности и при этом необычная умиротворенность в душе, уверенность, что Господь рано или поздно разгадает все наши хитрости, – это мне нравится в католицизме.
Но недостаточно, чтобы самой влиться в ряды его последователей. Недостаточно, чтобы что-то предпринять. Меня хватает лишь на то, чтобы удивляться и до некоторой степени завидовать.
Я все это рассказала вам, только чтобы объяснить, что мама просила меня приехать не потому, что у нас сохранились самые теплые воспоминания о полуночной мессе на Рождество или чем-то таком. Нет, моя мать просто хотела знать, что происходит.
Ах да! Хотите стать миллионером? Вопрос на шестьдесят четыре тысячи долларов – чем ты зарабатываешь на жизнь, Эбби?
Знаю, я должна быть осторожна в общении с любым, кто называет меня Эбби. Они из моей Жизни, из реального мира, и это провокационный вопрос.
В большинстве случаев уже довольно давно я отвечаю, что владею собственной компанией, занимающейся обслуживанием банкетов. Подобный ответ сразу многое объясняет. Я столько времени вешу на телефоне, координируя свою службу поскольку доставляю еду в любое время. Я говорю по телефону и днем, поскольку нужно все уладить и связаться с девушками, которые работают на меня в качестве поварих и официанток. У меня нет никакого офиса, поскольку моя компания специализируется, как модно было говорить в девяностые, на дистрибуции. Для большинства людей мой ответ вполне понятен, потому они кивают, и разговор течет дальше.