Но вот все готово. Раскручивая за собой шнур, комиссар и Анисимов поползли к высокому уступу скалы, отчетливо вырисовывавшемуся на фоне серых облаков. Стрельник вытянул из-за пазухи ракетницу. Оставляя за собой жидкую полосу дыма, в черное небо медленно взмыла красная ракета. Стрельник поднес заранее зажженную папиросу к шнуру и, не отрывая глаз, следил за серым дымком, который неторопливо пополз к заряду.
Какими длинными казались секунды ожидания.
Перестрелка усилилась. Фашисты, их было более десятка, уже прорвались за ворота и приближались к ящикам.
«Еще метров десять осталось», - подумал Стрельник, провожая взглядом струйку дыма, улиткой передвигавшуюся между камней.
Но что это?!
Неожиданно к небу с протяжным, как в сильную грозу, раскатистым громом взметнулся высокий столб пламени. Над уходящими в ночь скалами повисла клубящаяся шапка темно-бурого дыма, перемешанного с оранжевыми космами пламени.
- Кто взорвал склад? - крикнул Стрельник Анисимову.
Тот недоумевающе пожал плечами. И в этот момент раздался грохот второго взрыва. Волна горячего воздуха пахнула нестерпимым жаром в лица десантников. В воронке, там, где только что был гитлеровский склад, клокотало пламя. С оглушительным треском, разлетаясь фонтанами огненных брызг, рвались снаряды и мины.
Прижавшись спиной к скале, Анисимов как завороженный смотрел на бушующее море огня. Глаза его были широко открыты, губы шевелились в неслышном шепоте. Стрельник толкнул матроса в спину и, махнув рукой в сторону сопок, крикнул только одно слово:
- Давай!
Прикрывая головы от летящих сверху камней и комьев земли, они поднялись на скалу и поспешили к месту сбора. Обратный путь был проделан удивительно быстро - они просто не заметили его. Когда Стрельник и Анисимов спустились со скал к берегу, уже начинался прилив. Море вплотную подступило к вытащенной на отмель шлюпке. Они столкнули ее и остались по пояс в воде, с тревогой прислушиваясь к ночным шумам.
Первыми к месту сбора пришли Левочкин и Пелевин. Вскоре появился раненый Терехин. Из-под левого рукава его ватника белел бинт. Он сам себе сделал перевязку.
- Тяжело ранен Кочевенко. С ним Быльченко, но он тоже ранен, - доложил комиссару Терехин.
На помощь товарищам отправились Пелевин и Левочкин. Они вернулись быстро. На руках принесли Кочевенко и бережно уложили на днище шлюпки, укрыв ватниками.
Тихо, без команды весла ударили по воде. Шлюпка, набирая скорость, все дальше уходила от берега.
Кочевенко пришел в себя, когда «Туман» уже подходил к базе. Подле его койки на разножке сидел комиссар.
- Как себя чувствуете, Кочевенко? Сейчас отправим вас в госпиталь, - негромко сказал Стрельник, склонившись над раненым,
- Товарищ комиссар... - сделал попытку приподняться старшина. - Я хочу... Я...
- Потом... потом. Лежите спокойно.
- Я хочу рассказать... Это ж я виноват... Я... Было так. Веду огонь из-за камня и вдруг слышу: подходят автомашины. Ну, думаю, туго теперь придется. Что делать? А бочки с горки мне хорошо видать. Потихоньку пополз к ним. И тут мне пуля в спину ударила... Сначала я сгоряча и не почувствовал. Вижу: бочки рядом. С размаху ударил в днище одной ножом. Заструился бензин. Струйка тоненькая, будто из крана бензин льется. Вынул я спички, поджег и ногой оттолкнул бочку. Она покатилась прямо к ящикам. А вот дальше, хоть убей, ничего не помню...
Стрельник молча выслушал старшину. Потом встал, несколько раз взволнованно прошелся по кубрику, снова сел. Как ни старался он говорить спокойно, голос выдавал его.
- И ни в чем-то ты не виноват, старшина. Молодец! Спасибо тебе! - Стрельник наклонился и неловко поцеловал Кочевенко в сухие, горячие губы. - Ты достоин звания коммуниста! Я первый дам тебе рекомендацию.
Комиссар снова вскочил с разножки и принялся мерить шагами короткое расстояние от койки до двери.
В кубрик, громко цокая подковками ботинок, спустился Саша Пелевин. По яркому румянцу на щеках матроса было видно, что он чем-то взволнован.
- Что стряслось, Пелевин? - спросил Стрельник.
- Дело, понимаете, деликатное, - замялся матрос. - Как быть с музыкой на текущий момент, товарищ комиссар?
- С музыкой? О какой музыке вы говорите? - удивился Стрельник.
- Да про гармошку я. Можно ли сейчас на ней играть?
- Если исправная гармошка, то, конечно, можно, - улыбнулся Стрельник. - А разве вам не позволяют?
- Я было начал, а Поляков ругается. «Не время, говорит, сейчас музыкой заниматься... Кругом такое творится». И Марченко тоже с ним заодно. А другие матросы против. Поспорили, а решить не можем... Вот я и пришел.
Комиссар подошел к Пелевину:
Песня и стих -
Это бомба и знамя,
И голос певца поднимает класс... -
Помните, чьи это слова?
- Как же, помню. Маяковского! - расцвел улыбкой матрос.
- Верно. Песня и музыка никогда никому не мешали - играйте и пойте! С песней веселее воевать!
«ПОСЛЕ БОЯ СЕРДЦЕ ПРОСИТ МУЗЫКИ ВДВОЙНЕ»
На войне, как известно, не бывает выходных дней. На фронте и в воскресенье и в будни - всегда дел по горло. И потому так радостно становится на душе у матроса, когда вдруг нежданно-негаданно выпадает желанный отдых. Пусть редко это случается, тем радостнее короткие минуты фронтового веселья.
Сегодня кубрик «Тумана» полон музыки и песен. Моряки не привыкли грустить. Коль драться так драться, а веселиться так веселиться! Такова уж морская душа!
Тесно в кубрике. Все свободные от вахт матросы собрались здесь. Старается гармошка. Трудно ей. Веселые возгласы, дружный раскатистый смех забивают ее переливчатые трели. Но напрасно! Не сдается гармонь. Надрывается, но не сдается.
- А ну, шире круг!
- Шире!
- Еще шире!
Негде развернуться для настоящей матросской пляски. Плотным кольцом окружили моряки гармониста Сашу Пелевина:
Басит вместе со всеми радист Михаил Анисимов, и ноги его в такт музыки выбивают лихую чечетку:
- Э-эх! - сбросив фланелевку, чертом выскочил в круг пулеметчик Рахов. Походка у Аркадия плавная, перестук каблуков о палубу легкий, еле слышный. Трудно устоять, чтобы не пуститься с ним в пляс!
- Давай, Иван! Давай! Поддай жару! - кричат ему друзья. Все знают, пляшет он сегодня от большой радости: письмо получил от зазнобы. И портрет во весь конверт. А на обороте всего два слова. А какие слова: «Навек твоя». Ну как тут не заплясать!
Вчера перед строем командир благодарность Ивану объявил за быстрый и отличный ремонт материальной части. После возвращения из похода он первым доложил, что его боевой пост к бою готов.
Жарко Ивану, щеки румянцем расцвели, по лбу капельки пота ползут, но он не сдается. А матросы хохочут, подбадривают:
- Жми, Иван! На полные обороты!
Не всем, конечно, пляска по душе. Немало на корабле и любителей песни. Стоит только старшине 2-й статьи Георгию Бессонову начать: «Ревела буря, дождь шумел...» - как песню подхватывают десятки голосов.
Любит эту задушевную русскую песню и комиссар Стрельник. Об этом на корабле знают все. Что нравится ему в ней? Тревожная грусть или широкое раздолье? Трудно сказать. И вообще нелегко ответить, почему у каждого своя любимая песня. Есть она и у Петра Стрельника.
Рожденный в степном украинском селе, с детства мечтал он о море, о его широких и бескрайних просторах. Мальчишкой часто убегал к Днепру и подолгу сидел на крутом берегу, любуясь плавным течением усталых летних вод. По Днепру шли красавцы пароходы. Белые и легкие, пролетали они, как чайки, и манили Петю за собой в неизвестные морские дали. Видимо, в эти минуты и родилась в его мальчишеском сердце мечта стать моряком.
...Милые, беззаботные детские годы! Неповторимое время мальчишества! Кажется, оно ушло от нас навсегда. Но так ли это? Вот даже сейчас, когда нам далеко за сорок и на плечах у нас погоны старших морских офицеров, когда серебристым инеем посыпаны волосы, а дети наши окончили десятилетку, мы не забываем свои далекие мальчишеские мечты. Откуда и как прилетела в наше детство первая чайка, на каком ветру мы впервые услышали трепетание корабельных флагов, какие волны пересыхающих летом речек подняли нас однажды на пенящийся гребень? Мечта, родившись, жила и вела за собой, поднимала нашу юность на могучих крыльях... Нет! Мы никогда тебя не забудем, наше детство! Ведь из твоей радостной бухты мечтаний мы выходили в свое первое плавание. Ты нам всегда дорого, золотое время мальчишества!
Нелегким был для Петра Стрельника путь к морю. Окончив начальную школу в родном селе, юноша приехал в Киев и поступил в заводское училище. С большим желанием изучал он свою будущую специальность слесаря. Потом началась самостоятельная работа в цехе. Он надел рабочую форму - темно-синюю сатиновую спецовку. В ее левом нагрудном кармане лежала жесткая маленькая книжечка - заводской пропуск. Радостный и гордый спешил Петр по утрам на работу. Трудовой коллектив, как родного сына, принял его в свою семью. Хорошие, честные и внимательные люди окружили паренька заботой и любовью. «Как хорошо мне здесь», - не раз говорил сам себе Петр. Но его по-прежнему манило море. Вечерами, отдыхая в парке над Днепром, юноша снова, как в детстве, часами любовался уходящими к морю теплоходами. Мечта не давала покоя, неотступно звала за собой. Работая, молодой слесарь одновременно учился на вечернем рабфаке. Он знал: для поступления в военно-морское училище нужны большие знания.
Через три года Петр надел морскую форму. Юноша добился своего. Окончив военно-морское политическое училище, Петр Никитич Стрельник стал морским офицером, политработником.
...В разгар матросского веселья в кубрик вбежал запыхавшийся Михаил Климов:
- Новая стенгазета, братва! Прошу любить и жаловать!
Моряки окружили редактора, помогли ему прикрепить газету к переборке:
- Вот это дали прикурить!
- Оверкиль!!!
И раскатистый матросский смех разлился по кубрику:
- Хорош огонек!
Немало было высказано едких слов при чтении короткой заметки, в которой рассказывалось о сигнальщике Илье Тимофееве, о том, что он плохо заботится о своем заведовании. «В последнем походе у нерадивого сигнальщика запутался фал, и это задержало подъем важного сигнала. Командир объявил Тимофееву строгий выговор», - писала газета. Заметка кончалась немудрящими сатирическими стихами:
Эй, Илья, прими сигнал:
Содержи на «товсь» свой фал!
- Эй, Илья, прими сигнал! - кричит Сергей Хлюстов. Но Тимофеев уже удрал из кубрика.
- Пошел опровержение писать, - смеется кто-то из моряков.
- Да, не попадайся на зуб нашей газете.
- Холодной водицей окатит и пропесочит как следует.
- Бить надо разгильдяев! - твердо говорит Иван Быльченко.
- Верно, это Климов сочиняет, - с уважением подтверждает Георгий Бессонов.
- Мой командир - поэт? Вот это да! - удивляется радист Костя Блинов.
- Поди, целую тетрадь исписал, - улыбается Караваев. - Читать мне давал. Хорошие стихи. О море, о службе нашей.
Снова задорно и звонко заиграла гармоника, зазывая моряков в круг.
- Сыграй, Саша, что-нибудь задушевное, - просит Бессонов.
Пелевин растянул мехи и быстрой музыкальной скороговоркой пробежался по клавишам:
- Заказывайте!.. Что сыграть?
В кубрик вошел комиссар. Гармошка на минуту смолкла.
- Веселитесь, товарищи! Веселитесь!
Кто-то крикнул:
- «Ревела буря... давай!
И в наступившей тишине зазвучала любимая мелодия. Первым начал песню комиссар. Голос у него был мягкий, сердечный. В оперный театр, может быть, с таким голосом и не взяли бы, но для друзей он был лучше самых знаменитых баритонов. Пел Стрельник негромко, отчетливо выделяя каждое слово. Когда песня требовала особой взволнованности, он понижал голос и пел совсем тихо.
- задушевно выводил комиссар.
Он стоял, окруженный матросами, чуть-чуть запрокинув голову, положив руку на плечо гармониста. Казалось, в эту минуту в нем поет все - и сердце, и душа, и сияющее от счастья лицо.
БЛАГОДАРЮ МОРЯКОВ ЗА ОГОНЕК!
По корабельной трансляции передали:
- Отбоя ко сну не будет. Сразу после ужина становимся под погрузку угля. К утру быть готовыми к выходу в море. Срочное боевое задание.
Эта весть с быстротой молнии разнеслась по кораблю. На боевых постах оживление. Матросы осматривают механизмы, проверяют оружие.
В каюте командира собрались офицеры корабля.
- Я поговорю с коммунистами и комсомольцами, - сказал комиссар. - Специально собирать не буду, с каждым в отдельности потолкую.
Шестаков согласно кивнул и обратился к офицерам:
- Командиры боевых частей пусть займутся со своими подчиненными. Каждый матрос, каждый старшина должен знать, что идем на серьезное дело... - Сделав небольшую паузу, он твердо закончил: - Куда и зачем идем - и вы и они узнаете позже. Все! Вы свободны, товарищи!
Поздно вечером корабль встал под погрузку угля. Ночь прошла в напряженном труде. Только моряки кораблей-угольщиков знают, как тяжела эта работа. Одновременно на корабль принимались боезапас, продовольствие, питьевая и котельная вода. Поработать морякам пришлось крепко. Усталые, уже за полночь, вернулись они в кубрик. Едва успели помыться и переодеться в чистую робу, как затрезвонили колокола громкого боя, залилась пронзительным свистом боцманская дудка:
- Корабль к бою и походу изготовить!..
Через час «Туман» вышел в море.
Там, где Кольский залив делает крутой поворот к выходу в океан, корабль завернул в одну из тихих бухт. У причала, под прикрытием высоких скал, стояли сторожевые корабли и катера «малые охотники». Несмотря на раннее утро, здесь царило оживление. По трапам кораблей непрерывным потоком шли люди в ватниках, обвешанные гранатами, перекрещенными на груди пулеметными лентами, с автоматами за плечами.
- Алеша, ясно куда путь держим? - спросил у Караваева вахтенный рулевой Костя Семенов. - Смекаешь?
- Морская пехота... Значит, полундра фрицам! - поддержал его Караваев.
Погрузка шла быстро. Приняв на борт десантников, корабли по-одному уходили из бухты. Курс - открытое море.
...В начале июля сорок первого года фашистские войска, действовавшие на Крайнем Севере, предприняли вторую отчаянную попытку с ходу сломить сопротивление советских войск и любой ценой захватить Мурманск и главную базу Северного флота - город Полярный. С этой целью на северном побережье Финляндии и в Норвегии враг сосредоточил отборные егерские части, прошедшие школу боев в горных районах Греции и на острове Крит. Сюда были стянуты также крупные военно-морские и воздушные силы гитлеровцев. Количественный перевес был на стороне фашистов.