Свидетели - Гурьян Ольга Марковна 4 стр.

Я мадемуазель де Ла-Тремуй, дочь графа де Ла-Тремуй и госпожи графини, его супруги.

Ах, тресни моя шнуровка, какая мне польза от моей знатности и красоты! Здесь такая скучища. Я с утра и до ночи зеваю, зеваю и зеваю. Мои дамы гово­рят, что не надо так много зевать, иначе так навсегда останешься, и уж не придется рот закрыть, как же я тогда буду есть? Ведь из такого рта все куски вывалятся на скатерть, и от этого я даже могу умереть. Ах, я хотела бы умереть, до того мне скучно!

Представляете себе этот двор дофина в Шиноне? Дофин похож на кролика — толстый мясистый нос свисает на верхнюю губу. А  одевается! Смотреть про­тивно! У нас дома у последнего садовника кафтан но­вей и нарядней. И вино кислое, и цыплята жесткие, и даже менестрели сюда не заглядывают — развлечь нас песней или фокусами. Да что там! Потанцевать не с кем! Я согласна биться об заклад, что в монасты­ре и то веселей. Про монашек рассказывают такие забавные истории, просто обсмеешься.

Так вот, скука, скука и скука. Мой отец, господин граф, с утра и до ночи ругает дофина, что он не дофин, а неизвестно кто, и почему он не отдает деньги, ко­торые занял у моего отца, господина графа, и давно ему пора признать английского короля своим влады­кой. Вот возьмут англичане Орлеан, все равно при­дется покориться.

Я думаю, это будет очень весело, если они наконец победят нас. При дворе английского короля, на­верно, много молодых вельмож и доблестных рыца­рей. И при моей красоте и знатности я и там буду не хуже других.

Ну вот мы все собрались в большой зале, и мой отец, господин граф, тут, и дофин тут же бродит, и приехал господин Жиль де Рэ, очаровательный моло­дой человек. Такой щеголь, и у него такая прелестная бородка, черная-черная, как вороново крыло, да­же отливает в синий цвет,— мои дамы так и прозва­ли его за глаза: «Синяя борода».

Но хотя уже все собрались, никакого веселья нет! И никто не рассказывает ничего забавного, например, про монашек или как одна дама испугалась, что ее муж пришел, и вытолкала своего поклонника в окош­ко. А под окном выгребная яма, и он упал прямо ту­да, хи-хи-хи, и вылез с ног до головы, ха-ха-ха, пред­ставляете, в каком виде? Нет, ничего такого не гово­рят, а уж откроют рот, так только переругиваются. И мой отец, господин граф, ругает дофина, а его свя­тейшество архиепископ тоже тут, и он ругает милого господина де Рэ, а потом все вместе опять ругают до­фина. Таких слов наслушаешься, даже приходится краснеть. А дофин настоящий кролик, и нос у него дергается и дрожит.

И вдруг входит паж и приносит письмо. Они это письмо рвут друг у друга из рук — как-никак ново­сти, любопытно узнать. Но наконец архиепископ чи­тает письмо вслух, и мы узнаем, что это от господина де Бодрикура, и он посылает дофину необыкновен­ную святую девушку, и будто эта девушка спасет Францию, и освободит Орлеан, и коронует дофина. Очень надо его короновать, такого кролика!

И все говорят:

— А ну-ка посмотрим, что это за девица?

А господин де Рэ, он такой остроумный, говорит:

— Давайте испытаем ее, какая она святая? Су­меет она узнать дофина? Давайте-ка я сяду на трон, будто я дофин, а мадемуазель де Ла-Тремуй рядом со мной, будто она королева, а дофин пусть спрячется среди придворных, будто он обыкновенный дворя­нин.

Я даже в ладоши захлопала и сейчас же села на трон, и все согласились, что это все-таки хоть какое-то развлечение, и де Рэ сел рядом со мной и пожал мне руку. А дофин надулся и хотел спорить, но ему пришлось уступить. Он смешался с толпой, и его ста­ло совсем незаметно в его сером кафтане.

И вот входит эта девица.

Ну и девица!

На ней старые ржавые латы и на ногах чулки как у пажа,— никакой девичьей скромности. И волосы выгорели на солнце, и лицо обветренное, сразу видать деревенщину. Настоящее чучело воробьев пугать.

И эта нахалка и не думает кланяться мне, хотя я сижу на троне и господин де Рэ, будто дофин, рядом со мной. А она поворачивается к нам спиной и оглядывает всех, кто в зале, и бежит прямо к дофину, падает перед ним на колени, и говорит:

— Милый дофин, вот я пришла к тебе!

Как она его узнала, по его носу, что ли? Дофин ее подымает, весь распушился и говорит:

— Вот! Видели? Она сразу признала меня. Вне всякого сомнения, эта девушка послана мне небом.

Архиепископ говорит:

— Что такое? Это кощунство!..

Но эта девица его перебивает и говорит:

— Теперь все будет хорошо, милый дофин! Я освобожу Орлеан и короную тебя в Реймсе, и Фран­ция опять будет свободна и счастлива.

Когда я это увидела и услышала, я так обозли­лась, что скорей встала и ушла. И пока я шла по ко­ридору, я все слышала, как они там в зале кричат и вопят, и громче всех господин граф, мой отец. И до­фин визжит, будто его режут, и архиепископ прокли­нает всех и всё самыми ужасными словами, а эта де­вица в латах восклицает:

— Милый дофин, не бойся!

И прошу вас: больше не задавайте мне вопросов. Никаких! Иначе я опять хлопну дверью.

Глава восьмая

ГОВОРИТ ДОФИН

Я   дофин Карл.

Я — дофин, я червяк, я ничтожество. Я забился в этот замок Шинон, на этой последней пяди моей земли, как олень, загнанный сворой собак. Вокруг меня враги. Сверкающие злобой глаза, злобно отвер­стые пасти, ощеренные клыки, готовые растерзать меня.

Никто меня не любит.

Я — дофин, наследник французской земли и коро­ны. Наследник ли? Мой отец был безумцем, но и в таком отце мне отказано. Моя мать меня терпеть не может и нагло похваляется, что не король мой отец, а неведомый паж или конюх. И все повторяют: «Ей ли не знать, ведь она ему мать».

Моя мать предала меня. Она выдала свою дочь, мою сестру — сестру ли? — за английского короля и подписала с ним договор, что дитя моей сестры от английского Генриха бу­дет законным королем Франции, а за его малолетством Генрих является ре­гентом. Моя мать предала Францию в руки англичан, и что же теперь осталось мне?

Никто меня не любит.

Моих рыцарей бьют англичане. Мои придвор­ные презирают меня, пото­му что у всех у них я по­стоянно беру деньги в долг. И никакой надежды впереди.

И я уже подумываю, не покинуть ли мне мою страну, которая уже не моя, и не бежать ли мне в Шотландию или Кастилию, к се­веру или к югу, куда поведет меня моя несчастная судьба.

Никто меня не любит, и я сам себя ненавижу. Мое тело хило, мои ноги слабы, мой ум мешается, мое сердце испуганно.

И вдруг — эта девушка!

Мне безразлично, кто она. Архиепископ Реньо сомневается в ней и говорит, что она колдунья. Пусть колдунья. Пусть сам дьявол послал ее, лишь бы она исполнила свое обещание. Она последняя соломинка, за которую утопающий — я — хватаюсь.

Ла-Тремуй говорит, что она обманщица, но сам он обманщик и наслаждается, сплетая сеть хитрых интриг, искусную игру выгоды и лести, угроз и тайных договоров. Пусть она обманщица, но на пользу мне, а не ему.

И уже ходят слухи, что она святая, посланная небом. Что-то до сих пор я не видел помощи от святых.

Однако же она узнала меня в толпе придворных!

Эта девушка, как она сумела меня узнать?

В зале было триста человек и свет пятидесяти фа­келов. Когда она шла, ее дергали за рукав, и смея­лись, и показывали пальцами на трон, и, издеваясь, говорили:

— Вон дофин! Узнаешь ли его?

Может быть, кто-нибудь потайно указал ей на ме­ня? Может быть, она заранее знала, каков я по виду? А быть может, под скромной одеждой, за некрасивы­ми чертами лица (разве я уж так некрасив? но все, без стеснения, говорят это), в чертах моего лица она почуяла королевскую кровь и пошла по следу без­ошибочно, как гончая собака. Не все ли равно?

Когда, встав на колени, она приветствовала меня, мои ноги задрожали и сердце подскочило от счастья, и я мгновенно понял, что вот она — последняя надеж­да, последняя соломинка, которая против всех вероя­тий извлечет меня из пучины бедствия.

Но уже кругом шумели негодующие голоса, и брань, и проклятия. И я испугался и не посмел один выступить против всех, и я сказал:

— Девушка, я должен знать, от добра ты или от зла. Подай мне знак, чтобы я мог тебе поверить.

Она ответила:

— Я не могу подать знак в присутствии тех, кто не достоин его увидеть. Тебе одному, милый дофин, дано увидеть и услышать такое, что ты поверишь мне.

Мы отошли в сторону, и хотя в зале было много людей, но никого вблизи нас, и она заговорила:

— Милый дофин, небо сжалилось над тобой, над твоей страной и над твоим народом. И в доказательство того, что я послана тебе на помощь, я открою тебе твои тайные мысли, которыми ты ни с кем на свете не делился.

И она сказала:

— Ты сомневаешься в том, что ты сын короля, хочешь отречься от своих прав и бежать из своей страны. Но я говорю тебе, что ты истинный наследник французской земли и я короную тебя в Реймсе. И эту корону, такую драгоценную, что ни одному юве­лиру не сделать подобную ей, принесет ангел.

Она стала рассказывать, какая эта корона, и ка­кими камнями она украшена, и какими узорами они оправлены, золотом, таким сияющим, что оно слепит глаза.

И от волнения, от дыма факелов, от отдалённого шума голосов я почувствовал, что моя голова мутится и свет режет мне глаза, и, клянусь, мне померещилось, что я вижу эту сверкающую корону над моей головой. Но я постарался овладеть собой и спросил:

— А будет ли такая корона в Реймсе?

Она ответила:

— Тебя коронуют той короной, которая будет в соборе. Но эта небесная корона, и бессмертная слава и прозвище Победителя — все это придет после.

Тут я очнулся и долго смотрел на нее, взвешивая ее слова и голос, и удивительное их действие на меня и ее веру в победу. И я подумал: «Если я откажусь от нее, я погибну».

Я повернулся к придворным и громко сказал:

— Она показала мне знак!

Но если вы думаете, что все сомнения этим разрешились, то вы жестоко ошибаетесь. Слишком мно­го было у меня врагов.

Я поселил Жанну в одной из башен на стене зам­ка, башне Кудрэ, и дал ей челядь, как полагается знатной особе, и маленького пажа, по имени Луи де Конт, и оруженосца, храброго воина Жана д'Олона, и духовника Жана Пакереля, и она жила в этой башне Кудрэ в семье одного из моих придворных — Гильома Белье. Здесь я ее посещал, и со мной многие знатные особы, герцог Алансон и другие, и все они поверили в нее.

Но архиепископ, и Ла-Тремуй, и многие с ними не прекращали злых наговоров и настаивали, что нельзя ей доверить войско, пока не выяснится, от добра она или от зла. А выяснить это можно, послав ее в Пуатье, где университет и много ученых—духовных лиц, пригодных к тому, чтобы исследовать подобные дела, и светских лиц, которые обучены искусству допроса и смогут засвидетельствовать правдивость ответа.

У меня не хватило духа спорить с ними, и я согла­сился и сказал о том Жанне. Она ответила:

— В Пуатье? Я знаю, что меня ждет там тяжкое испытание. Но мои голоса мне помогут. Так скорее в путь.

Глава девятая

ГОВОРИТ ДАМА

РАБАТО

Я — дама Рабато, жена адвоката по делам казны в городе Пуатье, и живу в доме Роз, на углу улицы Сент-этьен. Он потому называется «дом Роз», что его фасад расписан по штукатурке вьющимися розами и на него приятно смотреть снаружи, а внутри все тоже устроено хорошо и как прилично нашему положе­нию. Глаза радуются глядеть на все эти резные лари, и тяжелые кресла, и мягкие подушки в цветных чех­лах, и на большой дубовый шкаф, а на нем вырезаны Адам и Ева, а между ними ветвистое дерево, и все это так искусно резано, как живое, и Ева протягивает Адаму большое яблоко. Ах, если бы даже мне пред­ложили переехать во дворец, я бы ни за что на свете не согласилась, так мне нравится наш дом!

А если бы только вы заглянули в мою кухню я увидели, какая там посуда — и медная, и оловянная, и кастрюли, и котлы, и сковороды, и кружки, и кув­шины, и блюда.

Но я не буду отвлекаться и говорить о посторон­них предметах, как бы любопытны они ни были, а по­стараюсь кратко, в немногих словах, изложить вам, что мне известно.

В середине апреля и ближе к его началу, чем к се­редине — а число я не помню,— мой супруг обратился ко мне с такими словами:      

— Милая жена, завтра я ожидаю гостью, которая проживет у нас некоторое время, и прошу тебя поза­ботиться и приготовить ей комнату.

 На это я ответила:

— Прошу вас сказать мне, что эта за гостья, что­бы я знала, какая из комнат подойдет ей по её зва­нию. И будет ли это комната, где стены затянуты ков­ром с изображением дамы, сидящей под цветущим деревом и играющей с маленькой собачкой, или ком­ната, где на занавесях вытканы виноградные лозы.

На это он ответил:

— Наша гостья по своему происхождению про­стая крестьянка, но послана сюда по велению самого дофина, по важному делу, и навещать ее будут ува­жаемые и ученые люди. Прилично будет приготовить для нее самую лучшую комнату.

Затем он сказал:

— И еще прошу тебя позаботиться о хорошем ужине на шесть или восемь  человек, не считая нас с тобой.

— Не беспокойтесь,— ответила я.— Все будет сделано как должно.

Потом я послала служанок проветрить комнату Дамы с собачкой, а сама спустилась на кухню и ска­зала моей кухарке Томазине:

— Завтра прибудет к нам гостья, простая крестьянка, но посланная самим дофином, и надо приготовить хороший ужин.

Томазина всплеснула руками и воскликнула:

— Ох, хозяйка, сидите вы дома и ничего не знаете!

— Конечно,— ответила я.— Я сижу дома, и дома у меня хватает дела, и за всем я сама слежу как должно. Чтобы крыша не протекала и печи не дымили. Чтобы в постелях не было блох, и избавиться от них есть шесть способов, но лучше всего застелить солому в постели чистой простыней, а когда черные блохи прыгнут на простыню, их легче увидеть и поймать на белом. И еще хорошо усеять комнату листьями ольхи, а когда блохи запутаются в них, собрать ветки и выбросить. И от мух тоже великое неудобство, но и здесь мне известно шесть средств, а лучшее из них — это повесить над столом тряпку, смоченную в меду, чтобы они прилипли, и еще можно поставить в комнату миску с соком сырых луковиц, который их убивает. Но и других дел у меня немало. Должна я следить за одеждой, чтобы починить то, что порвано или износилось, и выводить пятна с шерсти и с шёлка соком неспелых яблок. И я должна следить за служанками, чтобы они не торчали зря у окон первого этажа, выходящих на улицу. А то эта негодная Пакерета постоянно переговаривается с подмастерьем портного. И я должна следить за тем, чтобы вечером свечи гасили дыханием или пальцем, а не подолом платья, отчего может быть пожар. Благодарение бо­гу, дела у меня дома достаточно.

Томазина выслушала меня, покачала головой и повторила:

— Ничего-то вы, хозяйка, не знаете.

— Чего же это я не знаю? — спросила я.

— Вот вы сидите дома,— сказала Томазина, — а я хожу на рынок. На мясной рынок и на молочный. И к пирожнику, и в винный погребок, и в лавки, где торгуют рыбой и солью. И в лавку, где продают пря­ности и приправы. И оттого я знаю все новости, где что случается. А вы ничего не знаете, что за гостья посетит нас.

— Бессовестная женщина! — крикнула я.— Сей­час же говори, что тебе известно.

— Я бы давно сказала,— ответила Томазина,— да вы мне не даете рот раскрыть, сами болтаете язы­ком, как ветряная мельница крыльями,— хлоп-хляп, топ-тяп. Не могу же я перебивать вас — это будет не­почтительно. А эта гостья — девушка Жанна из Домреми, и она послана нам по воле неба и голосами свя­той Катерины и святой Маргариты, чтобы спасти Францию от проклятых англичан и этих негодяев-бургиньонов. И уже по всей стране про это слыхали и только про нее и говорят, и некоторые даже счита­ют, что она святая. Вот!