В Бресте Дик повел трех майоров в город и угостил их в отеле обедом и отличным вином, майор Томпсон рассказывал им разные истории про Филиппины и испанскую войну, после четвертой бутылки Дик научил их петь "Мамзель из Армантьера". Через несколько дней он распрощался со своими спутниками его отправили в Тур: майору Томпсону нужен был человек, который мог бы объясняться за него по-французски и беседовать с ним о Киплинге, и он устроил Дика в свою канцелярию. Приятно было выбраться из Бреста, где все были злые и раздражительные из-за вечного дождя, и грязи, и дисциплины, и козыряния, и строевых занятий, и постоянной боязни попасться на глаза фараонам.
Тур был полон очаровательных кремовых каменных домов, утопавших в густой голубовато-зеленой листве позднего лета. Дик не пользовался казенным коштом и жил на полном пансионе у одной милейшей старушки, каждое утро подававшей ему в кровать cafe au lait. Он познакомился с одним парнем из отдела личного состава и пытался через него вызволить Генри из пехоты. Он, и майор Томпсон, и старик полковник Эджкомб, и еще несколько офицеров очень часто обедали вместе, они никак не могли обойтись без Дика, который умел заказать комильфотный обед, и знал лучшие марки вина, и умел парлевукать с француженками и сочинять каламбуры. Он был внуком покойного генерала Элсуэрса.
Когда служба связи была реорганизована в самостоятельное управление, полковник Эджкомб, возглавлявший ее, забрал его от майора Томпсона и его лошадиных барышников, Дик был произведен в капитаны и назначен одним из его помощников. Он немедленно перевел Генри из офицерской школы в Тур. К сожалению. Генри опоздал к производству и получил только чин подпоручика.
Подпоручик Севедж, явившийся в канцелярию к капитану Севеджу, был смугл, тощ и мрачен. Вечером они распили бутылку белого вина в комнате Дика. Как только за ними закрылась дверь, Генри сказал:
- Ну и афера! Неслыханная, гнуснейшая афера... Прямо не знаю, гордиться ли мне моим младшим братом или набить ему морду.
Дик налил ему вина.
- Как видно, во всем виновата мамаша, - сказал он. - А я, по правде сказать, совсем было запамятовал, что дедушка был генералом.
- Если бы ты знал, что говорят ребята на фронте об Интендантском управлении и о снабженцах.
- Но кто-нибудь должен заботиться о снабжении...
- И о мамзелях и vin blanc, - перебил его Генри.
- Совершенно верно, но лично я был абсолютно добродетелен... Твой младший братец блюдет себя и, ей-богу, работает как негр.
- И пишет любовные письма для интендантских майоров, держу пари... Черт возьми, прямо не верится! Вечно ему достаются лучшие куски... Впрочем, я рад, что в нашей семье есть хоть один удачливый человек, поддерживающий славу покойного генерала Элсуэрса.
- В Аргоннах было скверно?
- Отвратительно... покуда меня не откомандировали в офицерскую школу.
- В семнадцатом, когда я служил в санитарном отряде, там было очень мило.
- Еще бы!
Генри выпил еще вина и слегка оттаял. Время от времени он оглядывал большую комнату с кружевными занавесками, навощенными плитками пола и широкой кроватью под балдахином, причмокивал губами и бормотал: "Ничего себе". Дик вышел вместе с ним и угостил его обедом в своем любимом бистро, а потом познакомил с Минет, самой хорошенькой барышней в заведении мадам Пату.
Когда Генри удалился наверх, Дик еще несколько минут сидел в салоне с одной девицей, по прозванию Дерти-Герти, у которой были ярко-красные волосы и большой дряблый крашеный рот, пил скверный коньяк и грустил.
- Vous triste? [Вы грустите? (искаж. франц.)] - спросила она и положила ему влажную руку на лоб. Он кивнул. - Fievre... trop penser... penser нехорошо... moi aussi [лихорадка... слишком много думать... думать... я тоже (искаж. франц.)]. - Потом она сказала, что она бы покончила с собой, да только боится, не то чтобы она верила в бога, но она боится, как все тихо будет, когда она умрет. Дик подбодрил ее:
- Bientot guerre finie. Tout le monde [Скоро войне конец. Весь мир... (искаж. франц.)] будет доволен вернуться домой.
Девица разревелась, и мадам Пату влетела, визжа и вереща, как чайка. Она была дородная женщина с уродливой челюстью. Она стала таскать девицу за волосы. Дик смутился. Он уговорил мадам отпустить девицу наверх, дал ей денег и ушел. Он чувствовал себя ужасно. Когда он вернулся, ему захотелось писать стихи. Он попробовал вызвать в себе то сладостное, мощное, пульсирующее чувство, которое охватывало его всякий раз, как он садился писать. Но он чувствовал себя только несчастным и лег спать. Всю ночь напролет, в полудреме, в полураздумье, перед ним маячило лицо Дерти-Герти. Потом он начал вспоминать, как он жил с Хилдой в Бей-Хеде, и завел сам с собой длинную беседу о любви. Все это - мразь и гнусность... Мне надоели девки и целомудрие, я хочу любить. Он стал размышлять, что будет делать после войны, скорей всего, вернется на родину и займется политикой в Джерси - довольно плачевная перспектива.
Он лежал на спине, уставясь в потолок, по которому бродила заря, с улицы послышался голос Генри, звавшего его, он спустился на носках по холодным плиткам лестницы и впустил его.
- Какого черта ты меня свел с этой девкой, Дик? У меня такое чувство, словно я вывалялся в грязи... О господи!.. Уступи мне, пожалуйста, полкровати, Дик. Я завтра же утром найду себе комнату.
Дик дал ему пижаму и лег с краю, стараясь занять как можно меньше места.
- Все несчастье в том, Генри, - сказал он зевая, - что ты закоренелый пуританин... Надо быть чуточку больше европейцем.
- А сам-то ты не пошел с этими суками?
- Я лишен какой бы то ни было нравственности, но я разборчив, дорогой мой, я истинный сын Эпикура, - сонно промямлил Дик.
- Тьфу, я сам себе кажусь грязной тряпкой, - прошептал Генри. Дик закрыл глаза и заснул.
В начале октября Дика послали в Брест со спешным пакетом. Это был, по словам полковника, столь важный пакет, что его никак нельзя было доверить обыкновенному курьеру. В Ренне ему пришлось два часа ждать поезда, он обедал в станционном буфете, как вдруг к нему подошел пехотинец с рукой на перевязи и сказал:
- Привет, Дик! Как тебе это понравится, черт побери, неужели ты?
Это был Скинни Меррей.
- Надо же, Скинни! Рад тебя видеть... Сколько же лет - пять, шесть?.. Да, стареем... Ну что ж ты, садись... Нет, это не годится.
- Кажется, следовало отдать честь, господин капитан? - сухо сказал Скинни.
- Брось, Скинни... Послушай, нам надо найти уголок, чтобы потолковать по душам... У тебя есть время до отхода поезда? Понимаешь, меня арестует военная полиция, если увидит, что я ем и пью с рядовым... Подожди на улице, покуда я кончу есть, потом мы найдем какой-нибудь кабак за вокзалом. Уж я, пожалуй, рискну.
- У меня есть час времени... Я еду в отпуск в Гренобль.
- Сукин сын, счастливец... Ты тяжело ранен, Скинни?
- Осколком шрапнели в руку, господин капитан, - сказал Скинни и вытянулся - по залу промаршировал сержант военной полиции. - Когда я вижу этих дьяволов, у меня мурашки по спине бегают.
Дик кое-как дообедал, расплатился и перебежал площадь за вокзалом. В одном кафе они нашли заднюю комнату, темную и спокойную на вид. Только они уселись поболтать, выпить пива, как Дик вспомнил про свой портфель. Он забыл его на столе. Он шепнул задыхаясь, что сию же минуту вернется, перебежал площадь и влетел в станционный буфет. Три французских офицера сидели за его столом.
- Pardon, messieurs.
Портфель лежал там, где он его оставил.
- Если бы я его потерял, мне пришлось бы застрелиться, - сказал он Скинни.
Они поговорили о Трентоне и Филадельфии и Бей-Хеде и докторе Этвуде. Скинни был женат и занимал хорошую должность в одном из филадельфийских банков. Он пошел добровольцем в отряд танков и был ранен осколком шрапнели еще до начала боя, ему чертовски повезло, потому что весь его отряд был начисто сметен бомбой с аэроплана. Он только сегодня выписался из госпиталя и довольно еще слабо держится на ногах. Дик записал, где и в качестве кого он служит, и сказал, что переведет его в Тур, - именно такие ребята им нужны на должности курьеров. Потом Скинни заторопился на поезд, а Дик, плотно зажав портфель под мышкой, пошел бродить но городу, сиявшему под мелким дождем мягкими свежими красками.
Ложные слухи о перемирии взбудоражили Тур, точно пчелиный улей; пили, хлопали друг друга по спине, офицеры и рядовые бесконечными вереницами входили и выходили из казенных зданий. Когда слухи не подтвердились, Дик, пожалуй, почувствовал удовольствие. Несколько дней все чины Службы связи ходили с торжественным видом, словно они знали больше, чем могли сказать. В день настоящего перемирия Дик обедал с полковником Эджкомбом и еще несколькими офицерами, он был как в лихорадке. После обеда Дик столкнулся с полковником на заднем дворе. Лицо у полковника было красное, усы топорщились.
- Ну-с, Севедж, сегодня великий день для всего рода, - сказал он и громко захохотал.
- Для какого рода? - робко спросил Дик.
- Для рода людского, - завопил полковник.
Потом он отвел Дика в сторону.
- Вам бы хотелось прокатиться в Париж, мой мальчик? По-видимому, в Париже созовут мирную конференцию и президент Вильсон будет присутствовать на ней собственной персоной... Как-то даже не верится... Я получил предложение предоставить наш аппарат в распоряжение американской делегации, которая приедет диктовать мир, словом, мы будем вести курьерскую службу при мирной конференции. Разумеется, если вам непременно хочется домой, я вам это устрою.
- Что вы, господин полковник, - поспешно перебил его Дик. - Я как раз уже начал волноваться, что теперь мне придется ехать в Америку и искать себе службу... На мирной конференции будет очень забавно, и, кроме того, меня прельщает возможность покататься по Европе.
Полковник поглядел на него щурясь.
- Я бы это формулировал несколько иначе... Служба - наш первейший долг... Разумеется, все, что я вам говорил, строго конфиденциально.
- Ну конечно, - сказал Дик, но все же, возвращаясь к столу, не мог сдержать довольную улыбку.
Опять в Париже, и на этот раз в новой форме с серебряными погонами и с деньгами в кармане. Первое, что он сделал, - он пошел поглядеть на ту маленькую уличку за Пантеоном, где он в прошлом году жил со Стивом Уорнером. Высокие серые оштукатуренные дома, магазины, маленькие ресторанчики, большеглазые дети в черных курточках, молодые парни в кепках, с шелковыми платками, обмотанными вокруг шеи, гнусавое парижское арго - от всего этого ему почему-то взгрустнулось, он стал гадать, куда делся Стив. Ему стало чуть легче, когда он вернулся в канцелярию, где солдаты устанавливали только что прибывшие американские столы со шторками и желтые лакированные картотечные ящики.
Пупом Парижа был отель "Крийон" на Плас-де-ла-Конкорд, главной его артерией - рю-Рояль, по которой каждую минуту проезжала какая-нибудь вновь прибывшая высокая особа, эскортируемая республиканской гвардией в пернатых касках, - то президент Вильсон, то Ллойд Джордж, то король и королева бельгийские; для Дика началась лихорадочная жизнь - ночные брюссельские экспрессы, омары, запиваемые старым Боном на красных плюшевых диванах у Ларю, коктейли с шампанским в баре "Риц", беседы вполголоса за кружкой пива в кафе "Уэбер" - все это напоминало дни балтиморского партийного съезда, только теперь ему было на все наплевать, все казалось чертовски смешным.
Однажды вечером, вскоре после рождества, полковник Эджкомб повел Дика обедать к "Вуазену", где их поджидал один знаменитый нью-йоркский специалист по рекламному делу, который, по слухам, был очень близок к полковнику Хаузу. Они секунду постояли на тротуаре перед рестораном, глядя на неуклюжий купол собора, расположенного напротив.
- Знаете, Севедж, этот человек - муж одной моей родственницы, она из питтсбургских Стейплов... Ловкий парень, как мне кажется... Приглядитесь к нему. Хоть вы и молоды, но вы, по-видимому, хорошо разбираетесь в людях.
Мистер Мурхауз оказался крупным, уравновешенным голубоглазым мужчиной с квадратной челюстью: манерой говорить он изредка напоминал сенатора южных штатов. С ним были еще двое: мужчина по имени Роббинс и дама, некая мисс Стоддард, хрупкая на вид женщина с необыкновенно прозрачной алебастровой кожей и резким, стрекочущим голосом. Дик сразу же заметил, что она удивительно хорошо одета.
Ресторан чем-то напоминал американскую церковь, Дик говорил очень мало, был очень учтив с мисс Стоддард и внимательно смотрел и слушал, поедая великолепный обед и смакуя выдержанное вино, на которое никто, кроме него, по-видимому, не обращал внимания. Мисс Стоддард умело поддерживала разговор, но о мирной конференции никто не произнес ни слова. Мисс Стоддард довольно едко рассказывала об обстановке "Отеля-де-Мюрат" и о горничной Вильсона - негритянке, и какие платья носит жена президента, которую она упорно называла миссис Голт. Дик облегченно вздохнул, когда подали сигары и ликеры. После обеда полковник Эджкомб предложил мистеру Мурхаузу завезти его в "Крийон", так как его штабная машина была уже подана. Дик и мистер Роббинс отвезли мисс Стоддард домой - она жила на левом берегу, напротив Нотр-Дам. Они распрощались с пей у подъезда,
- Загляните ко мне на днях, капитан Севедж, выпьем чашку чаю, - сказала она.
Шофер такси отказался везти их дальше, по его словам, было уже поздно, ему пора домой, в Нуази-ле-Сек, и он уехал. Роббинс взял Дика под руку.
- Теперь пойдем и выпьем по-человечески, умоляю вас христом-богом... Друг мой, меня тошнит от этих высокопоставленных персон.
- Идет, - сказал Дик, - а куда мы отправимся?
Проходя по туманной набережной мимо темной глыбы Нотр-Дам, они бессвязно болтали о Париже и холодах. Роббинс был коренастый мужчина с красным лицом и наглым, повелительным взглядом.
- Этот климат убьет меня, - сказал Роббинс, пряча подбородок в воротник пальто.
- Шерстяное белье - единственное спасение, это все, чему я научился на фронте, - рассмеялся Дик.
Они сели на плюшевый диван у печки в конце застланной сигарным дымом раззолоченной залы. Роббинс приказал подать шотландского виски, стаканы, лимон, сахар и целый графин горячей воды. Горячую воду долго не подавали, и Роббинс налил себе и Дику по четверти стакана чистого виски. Когда он выпил виски, его усталое и морщинистое лицо сразу разгладилось, и он как бы помолодел на десять лет.
- Единственное средство от простуды в этом проклятом городе - это пьянство.
- Все-таки я рад, что вернулся в добрый старый Париж, - улыбнулся Дик, вытягивая ноги под столом.
- Единственное место в мире, где в наши дни стоит жить, - сказал Роббинс. - Париж - пуп земли... Если не считать Москвы.
При слове "Москва" француз, игравший в шахматы за соседним столом, отвел глаза от доски и посмотрел на двух американцев. Дик не понял, что означает этот взгляд, ему стало не по себе. Официант подал горячую воду. Она была недостаточно горяча, и Роббинс устроил скандал и отослал ее обратно. В ожидании воды он налил себе и Дику еще по полстакана чистого виски.
- Президент намерен признать советскую власть? - неожиданно спросил Дик вполголоса.
- Готов держать любое пари... По-видимому, он пошлет неофициальную миссию. Все в конце концов зависит от нефти и марганца... Когда-то царствовал Король Уголь, теперь - Императрица Нефть и Марганец, принц-консорт ее величества Стали. Все это есть в розовой республике Грузии. Я надеюсь в скором времени попасть туда, там, говорят, лучшее вино и самые красивые женщины в мире. Ей-богу, я туда поеду... Но нефть... черт побери, одного не может понять проклятый идеалист Вильсон - покуда его кормят изысканными обедами в Букингемском дворце, доблестные английские войска оккупируют Мосул, реку Карун, Персию... А сегодня уже ходят слухи, что они заняли Баку, будущую нефтяную метрополию мира.
- Я думал, что бакинские источники уже истощились.
- Не верьте этому... Я совсем недавно говорил с одним парнем, который там был... Забавный парень, Расмуссен, вы с ним непременно познакомитесь.
Дик сказал, что ведь у нас, в Америке, хватает нефти. Роббинс стукнул кулаком по столу.
- Никогда никому ничего не хватает. Это основной закон термодинамики. Мне никогда не хватало виски... Вот вы - молодой человек, вам когда-нибудь хватало баб? Так вот, ни "Стандард-ойл", ни "Ройал-дойч-шелл" никогда не будет хватать нефти.