Тем временем Эд поднялся на ноги, очень красный и сконфуженный. Когда наконец появились итальянские полицейские, все уже улеглось и директор театра угодливо смахивал пыль с мундира Эда. Энн-Элизабет подала итальянцу совершенно исковерканные очки, и он увел свою рыдающую супругу. С подпрыгивающими на кончике носа поломанными очками он остановился в дверях и погрозил Эду кулаком, у него был такой смешной вид, что Дик невольно расхохотался. Эд в пространных выражениях извинился перед директором, тот, по-видимому, был всецело на его стороне и объяснил полицейским в блестящих шлемах, что супруг - pazzo [сумасшедший (итал.)]. Раздался звонок, и все расселись по местам.
- А вы знаток джиу-джитсу, Энн-Элизабет, - шепнул Дик, прикасаясь губами к ее уху.
Их разбирал смех, они не могли больше смотреть на сцену и пошли в кафе.
- Теперь все итальянцы наверняка сочтут меня трусом, если я не вызову этого несчастного идиота на дуэль.
- Факт! На пистолетах с тридцати шагов... или на помидорах с пяти метров.
Дик так сильно смеялся, что у пего потекли слезы. Эд начал сердиться.
- Вовсе это не так смешно, - сказал он, - чертовски неприятная история... Только вздумаешь чуточку развлечься - непременно сделаешь кого-нибудь несчастным... Бедная Магда... Для нее это трагедия... Мисс Троит, вы, надеюсь, простите мне этот идиотский спектакль?
Эд встал и ушел домой.
- Что же, собственно, произошло, Дик? - спросила Энн-Элизабет, когда они вышли на улицу и побрели по направлению к общежитию ПБВ.
- Кажется, синьор супруг приревновал Эда к Магде, а может быть, это просто шантаж... Бедняга Эд здорово расстроился.
- Тут делаются вещи, которых у нас в Америке никто бы себе не позволил... Прямо удивительно!
- Ну, Эд всюду попадает в беду... У него на это особенный талант.
- По-моему, война и европейские нравы и тому подобные вещи тлетворно влияют на нравственность... Я никогда не была ханжой, но, помилуйте, я была просто поражена, когда мистер Берроу в первый же день, как мы приехали, пригласил меня к себе в гостиницу". А я всего-то три-четыре раза говорила с ним на пароходе. В Америке он бы этого себе никогда ни при каких обстоятельствах не позволил.
Дик испытующе поглядел на Энн-Элизабет.
- С волками жить, - сказал он и скорчил смешную гримасу.
Она рассмеялась и пристально поглядела ему в глаза, словно пытаясь разгадать смысл его слов.
- Ну что ж, как видно, такова жизнь, - сказала она. - В темном подъезде он попробовал поцеловать ее взасос, но она только слегка клюнула его в губы и покачала головой. Потом взяла его руку, крепко стиснула ее и сказала: - Будемте друзьями.
Дик пошел домой, у него кружилась голова от благоухания ее светлых волос.
Дику пришлось пробыть в Риме три-четыре дня. Президента ждали к третьему января и держали наготове нескольких курьеров. Тем временем ему совершенно нечего было делать, и он круглый день бродил по городу, слушая, как оркестры разучивают "Звездное знамя", и глядя, как вывешиваются флаги и сколачиваются трибуны.
Первого января был неприсутственный день. Дик, Эд, мистер Берроу и Энн-Элизабет наняли автомобиль и поехали на виллу Адриана, а потом в Тиволи завтракать. Моросил мелкий дождик, и шоссе утопало в грязи. Энн-Элизабет сказала, что холмистая, зимняя, желтая и коричневая Кампанья напоминает ей родные места. Они ели fritto misto и выпили много чудесного золотистого фраскати в ресторане над водопадом. Эд и мистер Берроу столковались насчет Римской империи и искусства жить, известного древним. Дику показалось, что Энн-Элизабет флиртует с мистером Берроу. Его злило, что она позволила тому пододвинуть к ней свое кресло, когда они пили кофе на террасе над полной водяной пыли пропастью. Дик пил кофе и не произносил ни слова.
Допив кофе, Энн-Элизабет вскочила и сказала, что она хочет пойти вон в тот маленький круглый храм на холме напротив - он похож на старинную гравюру. Эд сказал, что после завтрака трудно спускаться по такой крутой тропинке. Мистер Берроу сказал без всякого энтузиазма, что он... э-э... пойдет. Энн-Элизабет побежала по мостику и вниз по тропинке, Дик за ней, спотыкаясь и скользя по разрыхленному песку и лужам. Когда они добрались донизу, в лицо им дохнул сырой и холодный туман. Водопад грохотал прямо над их головами, оглушая их. Дик оглянулся, не идет ли мистер Берроу.
- Он, должно быть, вернулся, - крикнул он, пытаясь перекричать шум водопада.
- Ненавижу тяжелых на подъем людей, - закричала Энн-Элизабет. Она схватила его за руку. - Побежимте наверх к храму.
Они добрались до храма задыхаясь. По ту сторону пропасти они увидели Эда и мистера Берроу, спокойно сидевших на террасе. Энн-Элизабет показала им нос и помахала рукой.
- Правда, замечательно? - захлебываясь, проговорила она. - Знаете, я просто влюблена в руины и живописный пейзажи... Я бы хотела объездить всю Италию и все осмотреть. Куда бы сейчас пойти?.. Только не к ним, я не желаю больше слушать про Римскую империю.
- Можно в Неми... Знаете, на то озеро, где плавали галеры Калигулы... Но пешком, я думаю, нам туда не добраться.
- А если мы возьмем автомобиль, они за нами увяжутся. Нет, пойдем пешком.
- Дождь, промокнем.
- Ну так что ж? Не станем же мы от него удирать.
По тропинке они поднялись на холмы, возвышавшиеся над городом, и очутились среди влажных лужаек и дубовых лесов. Кампанья лежала под ними, светло-коричневая, среди крыш Тиволи восклицательными знаками торчали черные кипарисы. Был дождливый, пахнущий весной полдень. Они видели, как дождь темно-серыми и белесыми пеленами плыл над Кампаньей. Под их ногами цвели маленькие ярко-красные цикламены. Энн-Элизабет срывала их и все время заставляла его нюхать. Ее щеки раскраснелись, волосы растрепались, она была до того счастлива, что не могла идти спокойно и все время прыгала и пускалась вскачь. Легкий дождик обрызгал их и прилепил ей волосы ко лбу. Потом внезапно выглянуло холодное солнышко. Они сели на корне большого бука и стали смотреть на продолговатые красно-коричневые острые почки, сверкавшие на фоне неба. Их ноздри были полны запаха маленьких цикламенов. Дику было душно от подъема в гору, и влажного кустарника, и выпитого вина, и запаха маленьких цикламенов. Он повернулся и посмотрел ей в глаза.
- Ну, - сказал он.
Она схватила его за уши и стала целовать.
- Скажи, что ты меня любишь, - твердила она сдавленным голосом.
Он чувствовал запах ее светлых волос, и теплого тела, и приторных маленьких цикламенов. Он поставил ее на ноги, и прижал к себе, и поцеловал в губы, их языки встретились. Сквозь пролом в изгороди он потащил ее на соседнюю поляну. Земля была слишком сырая. По другую сторону поляны стояла маленькая хижина, сложенная из хвороста. Они пошли к ней спотыкаясь, обняв друг друга за талию, их напряженные бедра терлись друг о друга. Хижина была вся засыпана сухим маисовым зерном. Они лежали, извиваясь, на сухом, хрустящем маисовом зерне. Она лежала, закрыв глаза, плотно сжав губы. Он подложил ей одну руку под голову, а другой пытался снять с нее платье, что-то треснуло под его рукой. Она начала отталкивать его.
- Нет-нет, Дик, не здесь... Надо идти.
- Дорогая девочка... я должен... ты такая чудная.
Она вырвалась и выбежала из хижины. Он сел на пол, ненавидя ее, стряхивая с кителя сухие стебельки.
Шел сильный дождь.
- Идем обратно, Дик, я тебя ужасно люблю, только не надо было рвать мне панталоны... Ах, какой ты, право. - Она засмеялась.
- Что начато, то надо кончить, - сказал Дик. - Ах, женщины - ужасные созданья... За исключением проституток... Там хоть знаешь, с чем имеешь дело.
Она подошла и поцеловала его.
- Бедный мальчик... он такой бука. Мне ужасно жалко... Я буду спать с тобой. Дик... Я тебе обещаю. Понимаешь, это очень трудно... Мы найдем в Риме комнату.
- Ты девушка? - Его голос звучал напряженно и резко.
Она кивнула.
- Смешно, правда?.. В военное время... Вы, мужчины, рисковали жизнью. Я думаю, я могу рискнуть этой мелочью.
- Я, пожалуй, попрошу ключи у Эда. Он, кажется, едет завтра в Неаполь.
- А ты меня действительно любишь, Дик?
- Ну конечно... Оттого-то я себя и чувствую так скверно... Любить - это так дивно.
- Вероятно... Ах, я бы хотела умереть.
Они поползли вниз по холму под ливнем, который постепенно перешел в мелкий холодный дождик. Дик устал и промок, капли дождя текли ему за воротник. Энн-Элизабет бросила свой букетик цикламенов.
Когда они вернулись в ресторан, хозяин сообщил им, что те двое пошли на виллу д'Эсте, но сказали, что скоро вернутся. Они выпили горячего рому с водой и попытались обсушиться на кухне у жаровни с угольями.
- Мы точно две захлебнувшиеся крысы, - хихикнула Энн-Элизабет.
Дик проворчал:
- Два круглых идиота.
Когда вернулись Эд и мистер Берроу, они уже согрелись, но нее еще были мокры. Дику сразу стало легче, когда он ввязался в спор с Берроу, который утверждал, что если бы правящие классы современности могли так глубоко постичь искусство жить, как его постигали средневековые итальянцы, то он не был бы социалистом.
- А я и не думала, что вы социалист, - перебила его Энн-Элизабет. - Я лично, во всяком случае, не социалистка, вспомните, как вели себя немецкие социалисты во время войны, а теперь они хнычут и говорят, что они с самого начала хотели мира.
- Можно... соч... сочетать социалистические убеждения с верой в нашего президента и... э-э... в демократию, - залопотал Берроу, подбираясь к ней поближе. - Мы еще с вами об этом поговорим подробно, Энн-Элизабет.
Дик заметил, что он пучит глаза, глядя на нее. Как видно, он на нее напирает, сказал он себе. Когда они уселись в автомобиль, он даже не посмотрел, сел ли Берроу подле нее или нет. До Рима все время шел дождь.
В течение следующих трех дней в Риме только и было разговоров, что о визите президента Вильсона. Дик получал пригласительные билеты на всевозможные официальные приемы, выслушал множество речей на итальянском, французском и английском языках, видел множество цилиндров и орденов, множество раз козырял, и у него ныла спина от вечного стояния навытяжку. На римском Форуме он стоял совсем близко к группе, окружавшей президента, и слышал, как коренастый черноусый мужчина говорил, указывая на развалины храма Ромула, жестко выговаривая английские слова:
- Все, что вы здесь видите, имеет близкое касательство к событиям великой войны.
Наступила тишина, сановники, стоявшие поодаль, навострили уши, чтобы услышать ответ мистера Вильсона.
- Это верно, - ответил мистер Вильсон размеренным голосом, - и мы должны рассматривать эти развалины не как мертвые камни, но как бессмертные символы. - Одобрительный шепот пробежал по окружающей его толпе. Итальянец заговорил несколько громче. Все цилиндры наклонились под одним углом. Садовники ожидали ответа итальянца.
- Америка, - сказал он с легким поклоном, - владеет еще более великим сокровищем, но оно скрыто в ваших сердцах.
Цилиндр мистера Вильсона возвышался очень прямо и неподвижно на фоне изъеденных временем колонн и бесконечных рядов тесаного камня.
- Да, - ответил мистер Вильсон, - более всего американцы гордятся тем, что им удалось на деле проявить ту необъятную любовь к человечеству, которая заложена в их сердцах.
Пока президент говорил, Дик сумел разглядеть его лицо из-за петушиных перьев каких-то итальянских генералов. Это было серое, каменное, холодное лицо, все в глубоких бороздах, как эти рифленые колонны, очень длинное под цилиндром. Легкая улыбка в углах рта казалась пририсованной впоследствии. Вся группа прошла дальше, и слова перестали быть слышны.
Вечером в пять часов, встретившись с Энн-Элизабет в квартире Эда, он должен был рассказать ей все подробно про официальные приемы. Он сказал, что он ничего не видел, кроме золотого изображения волчицы, кормящей грудью Ромула и Рема, в Капитолии, где президенту подносили римское гражданство, а потом - его лицо на Форуме.
- Страшное лицо! Клянусь богом, это лицо пресмыкающегося, не теплокровного существа, а, может быть, лицо одного из государственных мужей древнего Рима с гробницы на Via Appia... Знаешь, кто мы такие, Энн-Элизабет? Мы - римляне двадцатого века. - Он засмеялся. - А я всегда хотел быть греком.
Энн-Элизабет, страстная поклонница Вильсона, сначала рассердилась на него. Он нервничал и был возбужден и все говорил и говорил без конца. На этот раз она нарушила свой обет и выпила вместе с ним горячего рому, так как в комнате было ужасно холодно. Выглядывая из окна, они видели при свете уличных фонарей угол Испанской лестницы и колышущиеся, ползущие взад и вперед толпы.
- Ей-богу, Энн-Элизабет, прямо страшно подумать... Ты не знаешь, что чувствует народ - народ, молящийся за него в крестьянских хижинах... Ах, мы ничего не знаем и топчем их ногами... Разгром Коринфа... Они думают, что он даст им мир, вернет им их уютный, довоенный быт. От всех этих речей прямо тошнит... О господи, дай нам остаться людьми, покуда сил хватит... не иметь глаз пресмыкающегося, и каменного лица, и чернил в жилах вместо крови... Будь я проклят, я не хочу быть римлянином.
- Я знаю, что ты хочешь сказать, - сказала Энн-Элизабет, ероша его волосы. - Ты художник, Дик, и я тебя очень люблю. Ты мой поэт, Дик.
- Ну их всех к черту, - сказал Дик и обнял ее.
Несмотря на выпитый ром, Дик, раздеваясь, очень нервничал. Она задрожала, когда он лег в кровать рядом с ней. Все прошло гладко, только она потеряла довольно много крови, и они не получили особенного удовольствия. Потом, за ужином, они не знали о чем говорить. Она рано ушла домой, и Дик понуро бродил по улицам среди возбужденных толп, и флагов, и иллюминаций, и мундиров. Корсо было полно народу, Дик зашел в кафе, и там его приветствовала компания итальянских офицеров, во что бы то ни стало желавшая угостить его. Один из них, молодой человек с оливковым цветом лица и очень дядиными черными ресницами, по имени Карло Хугобуони, особенно подружился с ним, все время угощал его и водил по всем столикам, представляя своим знакомым в качестве il capitan Salvaggio Ricardo [капитан Спаситель (итал.)]. Было сплошное asti spumante [шипучее вино (итал.)], и Evviva gli americani [да здравствуют американцы (итал.)], и Италия irredenta [неосвобожденная (итал.)] 99, и мистер Вильсон, спасший civilta [цивилизация (итал.)], и Evviva la pace [да здравствует мир (итал.)] и в конце концов Дика повели к bella ragazza [красотки (итал.)]. К величайшему удовольствию Дика, в том доме, куда его привели, все барышни были заняты, и ему удалось улизнуть к себе в гостиницу и лечь в постель.
Когда он утром спустился вниз, чтобы выпить кофе, Карло уже ждал его в вестибюле. Карло казался очень сонным, он до шести утра не мог найти себе ragazza, но в данный момент он в полном распоряжении своего caro amico [дорогой друг (итал.)] и желает показать ему город. Как Дик ни старался отвязаться от него, не оскорбляя его самолюбия, тот весь день ходил за ним по пятам. Он ждал Дика, покуда тот ходил к военному атташе за бумагами, завтракал с ним и Эдом Скайлером, в конце концов Эду удалось отшить его, и Дик поспешил на квартиру к Эду, чтобы встретиться с Энн-Элизабет. Эд вел себя очень курьезно: он сказал, что, поскольку он потерял Магду, ему дома все равно нечего делать и он рад, если Дик использует его квартиру для амурных целей. Засим он крепко взял Карло под руку и потащил его в кафе.
Дик и Энн-Элизабет были очень нежны и спокойны. Это было их последнее свидание. Дик вечером уезжал в Париж, а Энн-Элизабет со дня на день ожидала командировки в Константинополь. Дик обещал как-нибудь вырваться на несколько дней и приехать к ней туда. Вечером Энн-Элизабет пошла на вокзал провожать его. На вокзале его уже ждал Карло с огромной, завернутой в серебряную бумагу колбасой и бутылкой кьянти. Ехавший с Диком сержант принес депеши, так что Дику оставалось только сесть в поезд. Он не мог придумать никакого разговора и вздохнул облегченно, когда поезд тронулся.