Глава I
Поклоны — бой для царедворца,
Обряд пустой — и долг, и честь!
Нам кажется, что совсем не худо придумали ныне рассказчики не только изображать одни главные действующие лица и пересказывать их речи, но и подробно говорить все: где было, как происходило, во что были одеты все действующие лица, что они пили, ели — даже все маленькие подробности требуют ныне описания. Зевнул ли один из действующих, когда другие смеялись, сидели ли двое, когда третий стоял, и проч. и проч. Все это оживляет действие, переносит в то время и в то место, где происходило то, что рассказывается. Часто одна черта, изображающая жилище или одежду действующих лиц, дополняет более, нежели длинный разговор. А притом, нет места мечтам читателя, нет места лоску, которым изображение наше покрывает предметы: все раскрыто, все сказано, как что было и как случилось. Так, например, теперь нам хотелось бы перенесть читателей наших в Кремль. Это легко; но иной из них в_о_о_б_р_а_з_и_т себе Кремль XV века таким же белокаменным и золотоглавым, каков он ныне — с высокими бойницами на стенах, с фигурными крашеными башнями, с часами на Спасских воротах; внутри с обширными площадями, огромными строениями, каменными, узорчатыми теремами, мрачными соборами и далеко в воздух улетевшею главою Ивана Великого; снаружи с зеленоцветными садами, чистым, светлым и всеми радужными цветами пестреющий. Кремль тогда был совсем не таков.
Ветхими, каменными стенами окружалось тогда пространство, Кремлем занимаемое; стены сии стояли с самого построения их Димитрием Донским и, выдержав несколько сильных пожаров, так уже были они дряхлы, что через пятьдесят лет, после времени рассказа, их вовсе разобрали и построили все вновь. Невысокие бойницы их сведены были низенькими кровлями сверху и покрыты старыми досками; видели тленность, думали строить их, но только починивали, пока они совсем развалились. Так обыкновенно бывает у людей: сломать старое и строить вновь они не любят, пока само не упадет, а только починивают, лечат и подлаживают. Кремлевских стен не только построить вновь было некогда от внутренних и внешних забот, но еще важное препятствие оказывалось, когда думали о перестройке. Снаружи окруженные тинистым рвом они обставлены были домами, дворами, даже церквами, рынками, амбарами, лавками. Изнутри к ним также прилеплено было множество строений, дворов, церквей. Надобно было все это очистить, разломать. Иоанн III грозно махнул рукою — люди посетовали на него и исполнили его приказ; но при юном Василии Васильевиче и старой матери его никто не смел и подумать о таком деле. Если бы надобно было только скинуть для этого платьемойные плоты и мостики, через Неглинную устроенные, с чего брали пошлины и мыты бояре и княжеская казна, то и тогда от крика и жалоб не знали бы куда деться. Пятьдесят лет, после того прошедших, перевернули все дело.
На месте нынешних теремов и дворцов стояли и тогда дворцы, терема, хоромы, избы брусяные, гридни и вышки княжеские, строения обширные, в разные времена воздвигнутые, неправильные, и все деревянные. Между ними, дворами житными, запасными и проч., Успенским собором, старинным и ветхим, церковью Иоанна Лествичника (где Годунов поставил потом Ивана Великого) и Архангельским собором была площадь, Красною называвшаяся, и единственная, если судить по нашему понятию о площадях. Но тогда называли площадями пространства весьма небольшие, и потому в Кремле считалось еще с десяток площадей, между коими вились кривые, грязные улицы. Места между улицами и площадями до самых стен кремлевских были загромождены строениями, которые, как уже мы сказали, льнули даже к самым стенам и как будто просились на волю. В самом деле — в Кремле было довольно тесно. Множество церквей (даже два монастыря: Чудовский и новый девичий, основанный вдовою Димитрия Донского, Вознесенский), домов княжеских, боярских, казарм для воинов, магазинов и запасных мест, на случай осады, домов, дворов и подворьев духовных, монастырских, гостиных, купеческих, больниц, княжеских кухонь, псарен, конюшень — заключалось в стенах Кремля; все это горело несколько раз и выстроивалось вновь еще теснее. В большой отдельной хоромине, соединенной с великокняжеским дворцом переходами, с набранными из маленьких стекол окончинами, собралось множество народа: это были князья и бояре, — а хоромина, где собрались они, называлась княжескою Писцовою палатою. Лавки были устроены кругом стен всей палаты. Большой стол, покрытый красным сукном, стоял посредине. Вокруг него поставлено было несколько скамеек, обшитых сверху подушками суконными, и на этих скамьях беспорядочно сидело множество народа. Внимание всех устремлено было на сухощавое, вытянутое, украшенное редкою, длинноватою бородкою человека, который держал в руке множество исписанных столбцов бумаги. Перед этим человеком стояла большая медная чернильница с узеньким горлышком, сделанная в виде кувшина, и огромная песочница. Белая бумага, разрезанная на столбцы, несколько старых рукописей, старинных грамот и книг лежали в беспорядке на столе. В главном месте, за столом, сидел старик, первый боярин Великого князя, князь Юрья Патрикеевич, женатый на тетке его, дочери покойного Великого князя, Марье Васильевне, и следственно, зять Софьи Витовтовны. Другие старики сидели от него по сторонам. Комната, как мы сказали, была наполнена народом. Одни теснились к столу, желая слушать чтение, другие шумели и разговаривали между собою, третьи сидели на лавках вокруг стен, говорили, дремали, спорили.
— От этого содома у меня голову разломило, — сказал наконец Юрья Патрикеевич. — Тише, князья, тише, бояре. Эдак мы во веки веков не кончим. Дьяк! закричи, чтобы молчали! Читай, господин Беда!
"Тише, князья и бояре, тише!" — закричал басом толстый дьяк.
— Нет, Юрья Патрикеевич, я не допущу далее читать, пока ты не скажешь мне: согласен ли со мною! — проговорил один из сидевших за столом.
"Да дайте ж кончить, Господи Владыко, — отвечал Юрья Патрикеевич. — Господин Беда! изволь сначала!"
Однообразным, приказным голосом, человек, с длинноватою, редкою бородкою, начал читать следующее:
"Чин брачному сочетанию Великого князя Василия Васильевича…" И далее, — примолвил Беда, — впишется, как следует".
Юрья Патрикеевич дал знак согласия. Беда вдохнул в себя сколько можно более воздуха, сухие щеки его раздулись, он откашлялся и продолжал:
"Лета 6941, февраля в… день, волею Божиею и позволением матери своея, Великия княгини Софии Витовтовны, и с благословением отца своего, имярек, митрополита Московского и всея России…"
— Как же: имярек! — сказал один из бояр. — Надобно поставить именное слово!
"Какое же, когда митрополита у нас нет?" — отвечал Юрья Патрикеевич.
— Все же надобно!
"Это дурное предвещание для свадьбы Великого князя! Без имени и овца баран"
— Опять!
"Воля твоя, Юрья Патрикеевич".
— Да зачем ты писал все это? — сказал Юрья Беде.
"По уставу прежнему: всегда так писано бывало", — отвечал Беда.
Смущенный шум раздался вокруг стола: "Разве Иона не будет святителем Московским, — говорили многие. — Что ж это! Долго ли стаду быть без пастыря…"
— Тише, бояре! — закричал Юрья, — далее… Истинно мы не кончим. Между тем, готовит ли всякий свое? Право, у меня уж во рту стало сухо; легко ли, с самого раннего утра бьемся. — Ну, скорее, господин Беда!
"И с благословения тетки своей, великия инокини Евпраксии, княгини княж Владимировы Андреевича, и по приговору князей и бояр волил Государь, Великий князь Василий Васильевич, вступить в честное супружество, А поял себе, он, Государь и Великий князь, в супругу княжну Марию Ярославовну, дщерь Ярославлю Володимировича, а свадебному чину указал быти тако:
В тысяцкого место быти боярину его, князя, Юрья Патрикеевичу.
В дружки старшего место…"
Тут один из присутствовавших, глядя в бумагу из-за Беды, воскликнул: "Как же? Неужели мои слова не уважены? Я не уступлю, нет, нет!"
— Что ж это? — вскричал другой, — говорили, говорили, а все пошло на ветер? Как хочешь, Юрья Патрикеевич!
"Нет, нет!" — закричали многие. Смешанные голоса раздались снова: "Моей жене быть ниже его!" — "Послушай!" — "Я знать ничего не хочу! Я пойду сам к княгине". — "Мне сам Великий князь говорил". — "Ты высоко нос поднимаешь". — "Береги свой!"…
Юрья Патрикеевич с досадою ударил по столу кулаком. "Замолчишь ли ты, народ православный! Нечего делать: брошу все и пойду к княгине — пускай сама рассудит".
— Пусть рассудит, — кричали многие. — Что мы: в опале что ли? в гневе княжеском? Как бы не так!
"Мой отец был почище чьего-нибудь другого…"
— Мы, слава Богу, никогда за другими не стаивали…
"Юрья Патрикеевич! — сказал пришедший в эту минуту боярин, — Великая княгиня велела скорее оканчивать дело. Уж начали молебен".
— А мы еще едва с началом управились! — отвечал Юрья. — Истинно, головы не слышу… Нечего делать, князья и бояре! Имена будут читаны при самой княгине — всякий жди ее докончательного княжеского указа — говорите с нею. Господин Беда! читай просто чин свадьбы, а имена говорим имреками…
"Хорошо, хорошо!" — раздалось со всех сторон.
— В поддатни дружке…
"Далее!"
— В большом столе боярь…
"Далее!"
Беда перевернул несколько столбцов и читал: "А будет день свадьбы, и Государь Великий князь, изрядився в кожух золотый аксамитный, на соболях, да в шубу русскую соболью, крыта бархатом золотым, заметав полы назад, на плеча, а пояс его, Государев, Великого князя, кованый, золотой, — пойдет в брусяную избу, столовую, а тысяцкому и поезду, и боярам, и дружкам, и головщикам, и фонарщикам, и каравайникам велит идти за ним…"
— И свечникам, и санникам, и конюшему, — заговорили многие. — Именовать, так именовать всех…
"Все, все будут. Господин Беда! поставь тут крыж".
Беда вытащил из чернильницы огромное лебединое перо, общелкал его и поставил на столбце знак.
"Велит идти за ним, — продолжал Беда свое чтение. — А место в средней палате изрядить по обычаю, да оболочь камками, да бархатом, да зголовья положить, да на зголовья по сороку соболей, да третий сорок держать, чем Великого князя да княгиню опахивать. Да стол поставити, да скатерть постлати, да калачи и соль положити…"
— Нет! — сказал один боярин, — об этом говорено: стлать две скатерти, а третью накрест, да перепечу поставить, а по лавкам полавочники постлать, князь Симеоновы, да соль, да сыр держать на руках, и его, Государя, встретить.
"Когда же это бывало так строено? — спросил Юрья Патрикеевич. — Ведь уж боярыни приговорили: быть, как прежде?"
— Сегодня переменено.
"Переменено! Уж эти мне перемены: переменяют, да отменяют, что и толку не добьешься…"
— А тысяцкого жене, и свахам, и боярыням быть в княжны тереме всем готовым, и свечам, караваям, и осыпалу, и идти…
"Постой, постой. Как, бишь, об ооыпале-то велела Великая княгиня?" — сказал заботливо Юрья Патрикеевич.
Беда взял особый листок: "А осыпалу быти миса золотная, а на мису первое положить хмелю, на три угла, в трех местах, да тридевять соболей в три места, да тридевять платков золотных, камчатных и атласных, мерных, в один цвет, да тридевять пенязей, да величества пенязь с одной стороны белый, а с другой позолочен…"
— Свахи решили наконец о караваях, Юрья Патрикеевич! — сказал боярин, поспешно входя в комнату и подходя к нему. Видно было, что этот посланник торопился прибежать и весь запыхался.
"Слава Богу! с плеч гора долой! — воскликнул Юрья. — Ну, и так караваи…"
— Кстати, кстати о караваях речь! Здравствуй князь Юрья Патрикеевич! — сказал Шемяка, вошедший в эту минуту, — здравствуй!
"А князь Димитрий Юрьевич! — отвечал Юрья, вставая. — Давно ли в Москве?"
— Сегодня, ранним утром. Да ты в хлопотах?
"Измучился! Кому веселье, а мне так, право, уж не до того. Хлопот полон рот!"
— Да ведь уж, чай, все готово — пора, пора! Тетушка княгиня уже столом распоряжается.
"Да оно все и распоряжено; ну, да ведь надобно записать, устроить дело на бумаге — всякий свое поет! То бросишься к старухам, то к ведущим людям. Владыко нас упаси, когда что-нибудь да не так".
— Продолжайте, я не мешаю: хочу еще сам поучиться.
"А пора, князь, пора! Тебе не пиво варить, не вино курить".
— Невесты-то нет.
"И! мало ли… Ну, так о караваях, как же положили?" — Между тем Шемяка сел, облокотясь небрежно на стол. Присланный боярин начал говорить:
"Боярыни приговорили: караваи принести в Красную палату, да тут их на носилы поставить и следки положить, да со свечи стоять тут же, да протопоп читает молитву. А обшить их Великого князя бархатом веницейским, а Великия княгини атласом гладким, а носила — бархатом червчатым; да положить на три места пенязей пополам, по трижды девять, золоченых, да белых. Да как пойдет Государь Великий князь из брусяной, а Великая княгиня из терема, и их из Красной палаты несут вокруг князя и княгини трижды".
Юрья Патрикеевич слушал с величайшим вниманием. "Дьяк Василий! запиши-ка все это со слов его, — сказал он. — Ты, боярин, ручаешься за все это, а мы станем дочитывать".
Беда продолжал: "Идти и сесть ему на свое княжеское место в Крестовой, а тысяцкий посылает ему молвить старшего боярина: "Государь, князь Великий! велел тебе сказать тысяцкий Юрья Патрикеевич Бога на помощь, а время тебе, Государю, идти к своему делу".
— А! Князь Иван Корибутович! — сказал Шемяка, увидев Князя Ивана Бабу, начальника литовских копейщиков, который вошел в это время. Он встал, взял его за руку и удалился с ним к окну палаты.
Чтение без умолку продолжалось. Звонкий голос Беды возвышался из всех голосов и слышен был среди шума волнений и разговоров. Тут беспрестанно люди приходили, уходили, сталкивались.
Если ко всякому богатому человеку можно было применить пословицу, что когда такой человек затеет жениться, то ему не пиво варить, не вино курить, тем более шла такая пословица к князю и еще князю Великому. Подвалы его всегда бывали набиты годовалым медом, пивом, квасами двадцати сортов и винами греческими и фряжскими. Но свадьба Великого князя представляла между тем бесконечные заботы и хлопоты.
Прежде всего надобно было наблюсти все обряды, каких требовала свадьба. Сии обряды умножались, смотря по тому, чем знатнее бывали жених и невеста. Бедный человек мог запросто посадить свою невесту в сани, привезти ее в церковь, угостить потом гостей чем Бог послал, и жить да поживать, благословясь. Богатый должен был, напротив, вытерпеть бесконечный ряд сватанья, смотренья, девичника, красного стола, почетных столов и проч. и проч. Призывали старух, ворожей, знахарей, колдунов, бывалых людей. Все подвергалось замечаниям, приметам, отношениям, начиная с того, чем покупал жених косу невесты, до того, кто первый ступал на платок, разостланный перед налоем: жених или невеста? Примета была верная, что прежде ступивший будет властвовать над любезною своею половиною. Из этого можно заключить, что несмотря на страх и послушание, в каком обыкновенно бывали наши прабабушки у прадедушек, несмотря на то, что они ходили у них, как говорится, по струнке, случалось и у них мужьям находиться под башмачком жен: вероятно, иногда и невесте удавалось ступать на платок прежде жениха.
Прибавьте ко всему этому обыкновенное поверье русских — хлопотать и заботиться и то, что женщины играли важную роль при свадьбах. Первое доныне осталось в нашей русской природе. Хозяин-русак тогда только уверен у нас в деятельности своих приказчиков, когда они бегают высунувши языки, задыхаются от усталости и в сумятице никто уже не знает, за что приняться, чем начинать и чем кончить. Система — не русское слово и не в русской оно природе. Мы все начинаем вдруг, поднимаем втрое против другого, зато скоро и бросаем, может быть и потому, что махом хотим все сделать и истощаем силы вдруг, когда при медленном и стройном ходе работы сил у нас осталось бы еще много в запасе. А вмешательство женщин, и женщин русских, и когда еще они повелевают в каком-нибудь деле? Толковать по-пустому, тысячу раз об одном и том же, посылать десятерых за одним делом, беспрестанно забывать ту или другую надобность и все это дополнять бесконечным спором, шумом, сомнениями, вздорливостью — так ведется всякое дело, когда женщины в него вмешались. От простолюдина до князя свадьбы и доныне суть область женской власти. Не от того ли в народе пословица: свадьба без покору не бывает.