Свечи загорелись между тем во всех палатах, и яркий свет отразился во всех окнах княжеского дворца. Буря, снег, вихрь свирепствовали извне, во дворце было все тихо, великолепно, светло. Сколь многим пришло в голову, что это истинное положение Великого князя. Кремль наполняли еще толпы народа, хотя стража великокняжеская разогнала самых буйных. Остатки народного угощения потащили по улицам московским. Пьяницы пели и кричали многолетие Великому князю.
Множество раззолоченных кубков, налитых фряжским вином, внесли на нескольких подносах чашники! каждый поднос держали двое. Тысяцкий взял первый кубок, каждый из бояр и князей брал после него. Когда обнесли всех, тысяцкий встал со своего места и проговорил громко:
"Великий князь, Василий Васильевич, и княгиня Великая, Марья Ярославовна! Бог дал вам сочетаться честным браком, и все мы с тем браком поздравляем и желаем вам многая лета здравствовать!"
Он обратился к присутствовавшим: "Князья и бояре! Здравствуйте Великого князя Василия Васильевича и Великую княгиню Марью Ярославовну!"
— Буди здоров, Великий князь Василий Васильевич! Буди здрава, Великая княгиня Марья Ярославовна! — загремело множество голосов во всей палате. Кубки заблистали, когда Великий князь с молодою своею супругою встали и поклонились собранию.
Вторично принесены были кубки и выпито за здоровье матери Великого князя. Третьи кубки осушили за здоровье всех русских князей, желая тем, которые женаты, дождаться радости и видеть сыновей и внучат своих женатыми, а молодым, неженатым, скорее жениться.
Вино веселит сердце человека. Присутствовавшие начали это чувствовать. В это время вошел боярин и доложил, что "сама бабушка Великия княгини княгиня инокиня Евпраксия изволила прибыть из своего отшельнического убежища и хочет поздравить новобрачных".
Неожиданная честь посещения взволновала всех. Бояре отправлены были на крыльцо встречать княгиню, Великий князь с молодою, мать его, князья, княгини стали в палате подле самых сеней. Двери растворились.
Взошла согбенная старица Евпраксия, супруга знаменитого Владимира Андреевича, дочь великого Ольгерда Литовского, тетка Софии Витовтовны, бабушка Марии Ярославовны. Некогда славная красотою между литовскими девами, уже несколько лет жила она, постригшись, в Рождественском монастыре. Ей было уже около восьмидесяти лет, но костыля ее боялись все монастырские служки и монахини, а громкого голоса боялась сама Софья Витовтовна.
Величественно было зрелище ч_е_р_н_о_г_о платья старицы среди блестящего двора великокняжеского, когда, опершись на костяной костыль свой, она видела целующих руку ее — Великого князя, супругу его и мать. Казалось, что прешедшие поколения, в лице ее, пришли благословить юное, кипящее жизнью поколение, что давно минувшая слава, давно исчезнувшая любовь вызваны были к жизни.
Сам князь под одну руку, княгиня Марья Ярославовна под другую довели старицу к почетному месту Средней палаты. Она села и подала костыль свой Юрью Патрикеевичу, сказав ему: "Подержи, Юрий!"
"Подойди сюда, Василий, подойди сюда, Марья! — продолжала она, обратясь к Великому князю и супруге его. — Я уже худо вижу: много перевидела я на своем веку; пора и ослепнуть".
С почтительным видом подошли молодой с молодою. Знаменуя крест на князе и княгине, Евпраксия говорила медленно: "Во имя Отца, и Сына, и Святого духа! Благословляю вас благословением великим! Не привел Бог сыну моему, отцу твоему, Марья! видеть тебя под венцом. Божия воля!"
Марья Ярославовна заплакала. "Вот вам от меня благословение! — продолжала старица, — этот крест принесен был прадеду твоему, Ольгерду Гедиминовичу, от римского папы. В нем часть Животворящего Креста Господня. Поцелуйтесь!"
Приказание было робко исполнено. "Живите счастливо, дети! — начала опять старица. — Василий! люби жену, но воли ей не давай, а ты, Марья, слушайся его, пуще отца и матери!"
Она взяла костыль из рук Юрья Патрикеевича и задумалась. Все молчали. Казалось, в памяти ее пролетали минувшие события; она забыла, что вокруг нее были люди. Опустив голову, говорила она:
"Много лет, да, много лет! Много горя, мало радостей! Дева литовская! Помнишь ли родные леса? Помнишь ли могущего отца Ольгерда, сильного дядю Кейстутия, грозного брата Витовта! Шестьдесят два года протекло, как праздновали твою свадьбу — также праздновали ее весело! И дай Бог внуку прожить столько же, сколько ты прожила со своим князем-соколом. Тридцать девять лет жила я с ним, и уже двадцать один год, как его косточки покоятся в сырой земле. И где дети мои? где пять орлов моих?.. Велите подвезти возок мой! Довольно! Я благословила их, теперь в мою обитель. Прощай, Софья, прости, Василий, прости, Марья, простите князья и бояре! Веселитесь и празднуйте веселье молодых супругов. Всему череда… Празднуйте и помните, что только истина и добро вековечны! Все тленно, все мгновенно… Я пережила четыре поколения князей сильных и могучих, царей грозных и великих… Да благословит вас всех Бог!"
Глава III
Начнут советовать и вкось тебе и впрямь.
Заботы свадебного, шумного дня приходили к окончанию. Оставался только свадебный стол. Он был уже накрыт в обширной Красной палате, где обыкновенно пировали Великие князья. Время после венчального обряда до стола надобно было посвятить краткому отдыху. Великий князь с несколькими боярами удалился в свое отделение великокняжеского дворца, гостей увел тысяцкий в другие палаты. Там старики сели в один кружок, молодежь собралась в другой. Княгини и боярыни удалились в терем к Великой княгине Софье Витовтовне и увели с собою Марью Ярославовну. Чинно сели они по скамьям в большой княгининой палате и не говорили ни одного словечка: это был отдых. Марья Ярославовна сидела между свахами неподвижно, опустив глаза в землю.
Все ждали, когда раздастся призывный голос кравчих. Между тем, княгини и боярыни не заметили, что Софья Витовтовна скрылась от них; князья и бояре так же не видали, что Юрья Патрикеевич удалился.
В Думной княжеской палате сидел Юрья Патрикеевич, перед ним стояли двое Ряполовских, боярин Старков, ростовский воевода Петр Федорович, боярин Ощера и еще несколько других бояр.
— У меня сердце вещало, — сказал Юрья Патрикеевич, — что не без злых людей на этой свадьбе: так уж все пошло с самого начала.
"Я говорю тебе еще раз, — с жаром возразил Симеон Ряполовский, — что ты напрасно беспокоишься, боярин! Что за беда учинилась? пустяки! Не нарушай радости Великого князя, не тревожь княгини Софьи Витовтовны".
— Рад бы радехонек, да у меня голова кругом идет! Ведь мы рабы княжеские, ведь на нас вся ответственность, ведь мы должны головы свои положить за них? А? не так ли, бояре?
"Так, так, готовы, готовы!" — заговорили все, кроме Ряполовского.
— И положим их, когда это будет надобно! Уж, верно, не я последний буду из числа вашего, боярин Старков, — возразил Симеон — и не брат мой. — Брат Симеона крепко пожал ему руку.
"Но до того еще так далеко, что у твоего сына успеет борода вырасти длиннее твоей. Говорите: чего вы испугались?"
— Как же чего! — сказал Старков. — С самого утра дурные приметы, одна за другою: ворон влетел в палату, снег и буря поднялись при выходе из церкви, свечи потушило вихрем, в церкви чуть не свалился с невесты венец…
"Да, да, — сказал Юрья. — Избави нас Господи!" Он начал креститься. "Вижу, — продолжал Юрий, заметив усмешку Симеона, — знаю, что ты не веришь этому; но послушай, брат, Ряполовский: ты еще молод — эй! не погуби души своей! С тех пор, как ты пожил между немцами в Риге, да в Колывани, я боюсь, не опутал ли тебя лукавый злым неверием".
— Об этом мы поговорим после, боярин, — сказал Ряполовский. — Верю я или нет воронам и тому, что у свахи кичку сорвало ветром, тебе что за дело? Если гнев Божий грянет бедою, мы повинны Его святой воле: и кто спорит? Будут или нет приметы, но легко может статься, что Господь накажет нас огнем, трусом великим, или дождем и градом, болезнию и даже нашествием неприятельским, Судьбы Его неисповедимы! Кто поручится, что ты теперь жив и здоров, а через час будешь с отцами нашими…
"Наше место свято!" — воскликнул Юрья, плюнув и крестясь.
— Ну, я, пожалуй, скажу это про себя, ибо уверен, что без воли Божией волос с головы моей не погибнет. Но благоразумие велит отвращать только явные беды и опасности. Где же ты видишь эти явные беды?
"Где! Еще мало…"
— Москва спокойна, крепкая стража бережет Кремль, огневщики ездят по всей нашей трети, у Володимировичей тоже…
"Москва спокойна! А что было давеча? У меня поджилки затряслись, как сволочь московская заорала и бросилась на княжеское угощение".
— И что же? Схватила, съела, выпила и пошла по домам!
"А так ли должно? Ей надобно было дождаться череду, и когда бы велели ей, тогда бы и могла повеселиться!"
— Грех нашим душам будет, если толпа безоружной сволочи устрашит нас, когда у нас тысяча воинов стоит под оружием.
"Да, будто тем и кончилось? Вот, объездчики извещают, что во всей Москве шумят и гамят, и не спят…"
— Изволь, я сейчас поеду сам в объездную и ручаюсь тебе за Москву! Завтра Масленица — как же не шуметь народу? И зачем же его поили?
"Ну, а вести Петра Федоровича? Слышал? Точно боярин Иоанн теперь у Юрия Димитриевича в Дмитрове, откуда наших дьяконов взашей прогнали?"
— Вести эти еще недостоверны. И что за беда? Мы сами виноваты: зачем мы совались в Дмитров? Надобно теперь поговорить со стариком, да и уладить все посмирнее. Чего боитесь вы боярина Ивашки? А дети Юрья Димитриевича и не думают о вражде!
"Все это подлог, боярин! — сказал воевода Ростовский. — Скрывается страшный заговор… Князь Юрий готовит людей, боярин Иоанн сгинул где-то… Где ж ему быть, если не у князя Юрия? Не верьте никому! Город весь наполнен злодеями Великого князя. Хоть пытать меня велите — одно буду говорить: умру, умру за Великого князя!"
— Если никому не верить, так начнем с тебя, боярин, и не поверим тебе. Заговор у тебя в голове: надобно же ее чем-нибудь набить, если Бог уродил ее без мозгу?
"Бояре, что же это? Меня же за усердие ругают и поносят!"
— Я не поношу тебя, но говорю, что ты первый сплетничаешь и наушничаешь и последний к бою.
"Как! что это?" — зашумели другие.
— От твоих и подобных твоим наговоров смуты и вражды в князьях! Где заговор? Где он скрывается? Пойдем, покажи!
Шум поднялся между боярами. В это время вбежала в палату Софья Витовтовна. Щеки ее покраснели, глаза пылали.
Сказав, что София была дочь неукротимого Витовта, что с дикостью литвянки она соединяла горячую кровь русской женщины, мы изобразим Софию вполне. Часто сам строгий супруг ее уходил от нее, когда она развязывала свой язык. Теперь, шестидесяти лет, она еще была здорова, крепка. Большие черные глаза ее еще не потеряли своего блеска, и щеголеватая одежда, в которой было какое-то смешение русского и литовского одеяния, показывала, что Софья не думала еще отрекаться от мира. К этому присовокупляла она горячую материнскую любовь к Василию Васильевичу, единственному, оставшемуся у нее сыну. В порывах нежности к сыну своему это была львица, у которой отнимают дитя.
— Что вы, собрались здесь, бояре? — спросила она, удерживая гнев свой. — Что значит это собрание?
"Государыня, Великая княгиня! — отвечал Юрья Патрикеевич, вставая со смущением со своего места, — мы, рабы твои и Великого князя, собрались ради твоей и его государской пользы, думать о делах его, государевых".
— А кто велел вам собираться, не сказав мне? Ради каких польз осмелились вы здесь своевольничать и шуметь, в моем княжеском дворе? — София обводила кругом глазами, как будто требуя ответа; бояре молчали.
"Великая государыня, княгиня…" — сказал Юрья Патрикеевич, в замешательстве.
— Я без тебя знаю, что я твоя государыня! — вскричала София гневно, — крамольник, старый ленивец! Как смел ты скрывать от меня замыслы врагов? Если бы не боярин Старков уведомил меня, половина Москвы горела бы, а в другой вы все еще спали бы…
Старков, успевший уже подслужиться извещением княгине о совете боярском, униженно поклонился,
Смело стал тогда говорить Ряполовский. "Не отвергаю усердия боярина Старкова, но он напрасно тревожил тебя, государыня, и возмущал радость нынешнего праздника. Слухи, ничем не подтверждаемые, пустая молва, когда все предосторожности приняты, не должны пугать тебя, и твои бояре бодрствуют, Великая княгиня!"
— Ты и при мне осмеливаешься, боярин Ряполовский, говорить твои безумные речи? Старков мне все сказал. Ты стакался со злодеем нашим, князем Юрьем, ты хочешь предать меня и моего сына!
"Государыня! — отвечал почтительно Ряполовский, — умей различить верного слугу от наушника и льстеца!"
— Наушника? Разве у меня есть наушники? — Она быстро оборотилась к ростовскому воеводе.
— Говори, Петр Феодорович, что ты сказал боярам?
"Я говорил им то, что мне донесли верные люди. Князь Юрий в Дмитрове, боярин Иоанн у него, они выгнали наших московских наместников и сбирают войско".
— А в Москве, государыня, — сказал Старков, — носятся страшные слухи. Верные доносчики видели, как у князя Василия Косого собирались воины и князья.
"Туголукий мне сказывал, — поспешно прибавил Ощера, — что Косой при нем сегодня, поутру, говорил о тебе вольные речи".
— Толпа мятежников ходила сегодня по улицам, — сказал Старков, — и пела песню: Государыня Масленица, и уж конечно не Масленицу разумели своевольные, а что-нибудь совсем другое…
"Вы все это слышали?" — спросила София у бояр. Они молчали. "Слышали, — повторила София, — и дремали?"
— Государыня! — сказал Ряполовский, — умоляю тебя успокоиться. Все это пустые слухи. Москву крепко охраняют верные воины, вести о пребывании боярина Иоанна в Дмитрове неверны…
"Я давно видела твою верность, изменник! — вскричала София. — Ты узнаешь, чем платят вам за подобные дела".
— Воля твоя над моею головою, — отвечал Симеон, — но польза твоя дороже мне моей жизни.
"Молчи!" — вскричала София. В это время вошли еще несколько бояр, князь Константин Димитриевич, князья Иоанн Можайский, Михаил Верейский и Василий Боровский.
— Что, что сделалось? — спрашивали они. — Нас вызвали тихо, скрытно. Что такое?
"Государь братец, князь Константин Димитриевич! на тебя надежда и на вас, мои други, добрые князья! Гибнет сын мой, гибну я, гибнет Москва!"
— Государыня тетушка, Великая княгиня! — воскликнули Иоанн и Михаил, — готовы кровь за тебя пролить и за нашего Государя, Великого князя!
"Все, все ляжем головами!" — воскликнули князья и бояре.
— Я безопасна, видя вашу любовь, — сказала княгиня, — и не буду беспокоить мое милое дитя, Василия Васильевича.
"Но, Государыня сестрица, — сказал князь Константин, говоривший между тем с боярами, — я еще не вижу большой беды. Если брат Юрий опять что-нибудь затевает, так разве в первый раз ему бегать от московской рати? Пошлем на клятвопреступника завтра же всю силу московскую".
— Кто начальствует Москвою сей день? — спросил Иоанн Можайский.
"Басенок, — отвечал Юрья Патрикеевич, — а в Кремле князь Василий Баба с литовскими копейщиками".
— Басенок! Как можно было поручить такому молодому малому Москву! — вскричал Иоанн Можайский.
"Юрья Патрикеевич только сидит, да зевает в боярской Думе", — сказала София.
— Честь Басенка не помрачена доныне ни одним словом клеветы, — возразил Ряполовский, — даже от врага его произнесенным, а храбрость и верность бородою не меряются.
"Удалите крамольника! — вскричала Софья. — Бояре! возьмите Ряполовского. Посадить его в Чудов и поставить стражу!"
— Воля твоя, Великая княгиня! Но умирая в муках на площади, я буду тебе вернее ростовского твоего наместника, смутника и клеветника!
"Прочь его!" — загремела София. Ряполовского вывели.