После осмотра боевой техники и вооружения мы поехали на следующую смотровую вышку, с которой наблюдали действия танковых частей, обороняющихся против парашютного десанта «западных». Мы видели, как огромное количество танков, боевых машин пехоты и бронетранспортеров с мотострелками на большой скорости в предбоевых порядках сблизились с десантом. Затем, прикрываясь всхолмленной местностью, развернулись в боевой порядок и начали атаку десантников, ведя огонь на ходу и захлестывая их подразделения своими флангами. Одновременно обороняющиеся наносили по десанту удар своей штурмовой и бомбардировочной авиацией. Вскоре над полем боя завязались воздушные бои «восточных» и «западных». Наконец, ударная авиация и боевые вертолеты наступающих тоже прорвались в район боевых действий и начали «обрабатывать» атакующие танки и пехоту, содействуя своему десанту.
Бой развивался динамично и захватывающе.
К концу дня мы добрались на вертолетах в военный городок Широколанского учебного центра, где пообедали (хоть и поздновато). Там же Горбачев выступил перед офицерами — участниками учений и приглашенными из других военных округов. Сфотографировались на память, и Горбачев с министром обороны Д. Язовым, С. Ахромеевым и другими товарищами улетели на вертолете в Николаев, а оттуда — в Москву.
На завершающем этапе произошли любопытные эпизоды. Например, за обедом (на обеде у Горбачева были сопровождающие его лица и мы, главнокомандующие видами Вооруженных Сил, всего 9 человек) Горбачев говорил обо всем, но только не о Вооруженных Силах и даже не о только что увиденном учении. Он вспомнил о своей знаменитой антиалкогольной кампании (может, потому что за обедом на столе не было спиртных напитков). Сказал буквально следующее: «Вот уже прошло два или три года, как мы прекратили борьбу с алкоголизмом. А я вам скажу, линия все-таки у нас была правильной. Просто нам не хватило духа довести дело до конца». Мы все смотрели на него и поражались его убогому мышлению — ведь государству из-за его прихоти был нанесен ущерб более чем в 60 млрд. рублей еще тех денег, когда один доллар стоил около 70 наших копеек. Были остановлены заводы и новейшие линии по производству винно-водочных изделий, вырублены виноградники. Вообще, действовали как дикари. И когда все это было разрушено, тут же, опомнившись, начали постепенно все восстанавливать, понимая, что так поступить могли только идиоты. И вот сейчас автор этой идеи опять высказался… Возможно, это было не тупое непонимание, а попытка как-то оправдать себя в глазах присутствующих за прошлое деяние — мол, там все-таки была перспектива и зря, что мы отказались…
Вторым памятным моментом было его выступление перед офицерами — участниками учений и приглашенными офицерами из других военных округов. Для этого в учениях была сделана оперативная пауза именно для этой встречи. Естественно, его, Горбачева, выступление было написано Сергеем Федоровичем Ахромеевым. Мы еще в Москве с ним оговорили, какую часть учений Горбачев сможет увидеть в первый день, и уже тогда сделали некоторые общие выводы по этим действиям. Я также просил Сергея Федоровича включить в выступление еще два вопроса: о бедственном положении войск, выводимых из Восточной Европы и Монголии, а также о событиях в Персидском заливе и нашем к этому отношении. Ахромеев сказал, что он имеет это в виду и располагает достаточными данными. Естественно мы были спокойны: доклад Горбачева находился в надежных руках. Однако когда Горбачев выступил, мы были разочарованы — ни одна из важнейших проблем не нашла достойного отражения в его речи, не была четко и ясно раскрыта. Конечно, С. Ахромеев был ни при чем. Он-то написал (и я в этом уверен) все то, что нужно. Но потом этот документ, несомненно по указанию Горбачева, прошел через другие руки и приобрел вот такое содержание. Однако при всем этом из уст Верховного Главнокомандующего все-таки прозвучали и такие слова: «Несмотря на потепление в мире, нашей стране, конечно, нужны Вооруженные Силы, оснащенные первоклассным вооружением и способные отстоять интересы народа. Поэтому государство будет и впредь проявлять заботу об армии и флоте, обеспечивая их всем необходимым. И если в ходе вывода наших войск из Восточной Европы появились некоторые проблемы, то они носят временный характер…»
Вот и всё, что более-менее отвечало ожиданиям офицеров. Хотя надо знать, что сказанное Горбачевым ничего не имело общего с тем, что делалось конкретно в действительности.
И еще один пример, но это уже из положительной области. По окончании встречи с офицерами были сделаны групповые фотосъемки на память (в печати их почему-то не было). Затем Горбачев и его окружение плюс я с одним генералом отправились на вертолетную площадку, откуда Горбачев должен был вылетать в Николаев и далее на самолете в Москву. Группа как двигалась, так и вошла в вертолет, кроме нас с генералом — мы остановились метрах в пятидесяти от вертолета, чтобы было видно улетающим, что их провожают, и чтобы воздушный вихрь, поднимаемый вертолетным винтом, не создавал для нас особого дискомфорта. Когда все в вертолете разместились, эпипаж убрал трап-лестницу, закрыл входную дверь и начал запускать двигатель. Вдруг двигатель выключили. Мы с генералом в недоумении — может, неисправность? Еще большее удивление у нас вызвало то, что открылась дверь, поставили трап-лестницу, из вертолета вышел один Горбачев и направился к нам. Мы, естественно, двинулись навстречу. Со словами: «Я же забыл с вами попрощаться» — он пожал нам руки и отправился в вертолет. Конечно, этот шаг всеми и в первую очередь мной был оценен высоко. И скажу откровенно — такого от Горбачева мы не ожидали.
Итак, Горбачев побывал на учениях. Атмосферу военного дела он почувствовал. Одновременно услышал наши позиции и оценки событий в мире и у нас в стране, особенно состояния Вооруженных Сил. Меня «подмывало» напомнить ему, что он на Главном Военном совете СССР 18 октября 1989 года обещал встречаться с военными дважды в год, но ни разу не встретился. Однако я так и не решился на это, посчитав, что все-таки неэтично делать это в присутствии министра обороны. Ведь Д. Т. Язов нам, членам коллегии Минобороны, говорил, что постоянно напоминает об этом Горбачеву, но тот обычно говорит: нет времени. То есть дела в Вооруженных Силах, как и в стране в целом, ухудшались, а у него не было времени встретиться. Тогда между собой мы оценивали это как безответственность Горбачева. Но на самом-то деле он умышленно проводил курс, определенный Западом, и это выяснилось позже.
Таким образом, в годы, предшествовавшие августовским событиям 1991 года, тучи над нашей страной сгущались все больше и больше. Деструктивные силы внутри ее раскачивали союзный корабль, который уже начал давать трещины. Неподготовленность наших людей к такому повороту событий, их неспособность даже представить, что лидер страны может быть предателем, отсутствие у компетентных органов (в первую очередь у КГБ и Генеральной прокуратуры) необходимой бдительности и способности принять меры к любому гражданину СССР, вплоть до президента, если этого требуют интересы народа и государства, и предопределили нашу дальнейшую судьбу.
Развязка приближалась.
Часть 9. Вера и надежда. Трагедия отечества 1985–2000 гг
Глава I Прелюдия трагедии
«О положении в стране». Решение народа о судьбе СССР. А Прибалтика все-таки выходит из Союза. Настойчивость Верховного Совета. Июльский (1991 г.) Пленум ЦК КПСС. Проект Договора СНГ — это приговор Союзу ССР. Топор над страной занесен.
Важнейшим документом того времени было Постановление Верховного Совета СССР за № 1796–1 «О положении в стране», принятое 23 ноября 1990 года.
Вот несколько его фрагментов. Особо важные места выделены мною.
«Обстановка в стране продолжает ухудшаться и приближается к критическому состоянию. Положение в политической, социально-экономической сферах и на потребительном рынке осложняется, нарушена товарно-денежная сбалансированность. Острота межнациональных отношений приобрела опасный характер. Происходит распад структур исполнительной власти. Усиливается негативное воздействие теневой экономики, падают дисциплина и порядок, растет преступность. В стране сложилась чрезвычайная ситуация, которая требует принятия радикальных мер… принимаемые законы и указы Президента СССР во многих случаях остаются невыполненными либо не достигают желаемых результатов»…
Уже только эта часть фабулы постановления должна бы максимально встревожить любого нормального человека — ведь идет «распад структур исполнительной власти»… Так чего же еще ждать? Ведь дальше развал государства. Или: «сложилась чрезвычайная ситуация…» Какая ситуация может быть еще хуже в сравнении с чрезвычайной? Это самая тяжелая и опасная ситуация, она, несомненно, требует только адекватных, т. е. тоже чрезвычайных мер.
В постановляющей части говорилось:
«Исходя из предложений президента СССР, руководителей республик и народных депутатов СССР, Верховный Совет СССР постановляет:
1. Признать функционирование и результаты деятельности высших исполнительных и распорядительных органов государственной власти СССР и республик, а также местных государственных органов не соответствующими изменившимся политическим и социально-экономическим условиям в стране… Рекомендовать президенту СССР в двухнедельный срок внести в Верховный Совет СССР предложения…»
И далее шел перечень вопросов, по которым президент должен сделать свои предложения: о перестройке системы исполнительных органов и их укреплении; об изменении роли и функций Совета Федерации; о мерах по регулированию начавшегося процесса приватизации; о совершенствовании органов местных Советов народных депутатов и т. д.
Однако ни одного предложения ни в двухнедельный срок, ни позже президент так и не внес.
Но продолжим цитирование постановления:
«2. Принять к сведению, что в двухнедельный срок под руководством президента СССР будет разработана программа неотложных мер по улучшению продовольственного положения в стране, по безусловному выполнению всеми республиками и регионами обязательств по поставкам продовольствия в общесоюзный и межреспубликанский фонды…
Возложить на органы КГБ СССР осуществление эффективной борьбы с экономическим саботажем, имея в виду прежде всего контроль за целевым использованием импортируемой продукции».
Но никакой программы неотложных мер (хотя это и было согласовано с Горбачевым) и улучшения продовольственного снабжения нашего народа не последовало. И так было у Горбачева не только в отношении этого постановления Верховного Совета СССР, а всегда и во всем. Он обещал, заверял, клялся, но никогда дальше этих заверений и клятв дело не шло. У него даже интерес к проблемам угасал чуть ли не на второй день. Обозначил, озвучил — и все. Некоторые объясняют это особенностями характера Горбачева. Например, Николай Иванович Рыжков говорит, что в силу своих популистских устремлений Горбачев никогда ни одно дело не доводил до конца. Верно, и с этим можно согласиться. Но верно и другое — Горбачев, конечно, не круглый… Он отдавал себе отчет в том, что делает, а его подельники по разрушению Советского Союза, несомненно, просчитывали, чем закончится его бездействие, и, возможно, докладывали ему: что же выпадает в сухой остаток. А что могло выпадать, если маховик центробежных сил не только не останавливали, но даже создавали условия для его раскручивания с еще большей силой. К примеру, возникла очередная проблема, общественность возмущается, Горбачев выступает и заверяет, что будут приняты самые решительные меры, но мер никаких не следует, а грозное обещание президента только стимулирует к еще более активным действия все те силы, которые породили эту проблему. Таким образом, положение становилось еще хуже.
Надо сказать, что и органы КГБ не справились с экономическим саботажем. Было плохо, а стало еще хуже. И не только потому, что у нас не было современного Ф. Дзержинского или хотя бы Ю. Андропова. А главным образом потому, что у нас были Горбачев и Яковлев, которые не позволяли предпринимать какие-либо шаги в этой области. Верховный Совет проблему озвучил? Да, и очень эффективно. Ну и достаточно, «не будем торопиться», как любил говорить Горбачев.
В упомянутом Постановлении был особо важный пункт:
«3. Предложить президенту СССР в случае нарушения определенных Конституцией СССР прав граждан и возникновения угрозы их жизни, здоровью и имуществу, принимать все предусмотренные законодательством СССР меры, вплоть до чрезвычайных».
А были ли основания к введению чрезвычайного положения? Несомненно. Особенно в ряде случаев на Кавказе, в Прибалтике и Средней Азии, а также в некоторых отраслях народного хозяйства, например, на железной дороге. В Литве уже весной и в начале лета 1990 года Советская власть существовала только номинально, Конституция СССР нарушалась на каждом шагу, угроза жизни горожан была реальной. К примеру, так называемый Народный фронт «Саюдис» посылал своих молодчиков в те семьи, чьи сыновья проходили срочную службу в Вооруженных Силах, и требовал, чтобы они своими письмами вынудили сыновей дезертировать. Они даже назначали сроки и предупреждали, что если они не выполнят требование родителей, то их ждет тяжелая кара.
Обстановка в стране была обострена — опасность для жизни наших соотечественников возрастала не только в перечисленных регионах. Такая же ситуация сложилась в западных районах Украины, где политическое движение «Рух», называвшее себя народным, фактически угнетало народ. Провозгласив националистические, сепаратистские идеи, оно стало прославлять Степана Бандеру, который вместе со своими бандами в годы Великой Отечественной войны выступал на стороне немецко-фашистских оккупантов. Я считал, что здесь надо было бы ввести режим чрезвычайного положения. Надо было в зародыше пресекать проявления антисоветизма, а не тогда, когда он расцвел и приобрел столь махровый, необратимый вид, что впору было только применять силу.
Разговоры Горбачева о том, что общественность якобы не приемлет чрезвычайного положения, — это блеф. Верховный Совет СССР летом 1990 года для того и принял закон «О правовом режиме чрезвычайного положения», чтобы пресекать анархию и беспредел, порожденный горбачевской перестройкой. А наш «гуманист» навесил ярлык на этот режим, обозвав его «чрезвычайщиной». Ибо не в интересах Горбачева было вводить чрезвычайное положение или президентское правление там, где требовала обстановка. Это указывало на начало решительной борьбы против развала государства, что было явно не в интересах «лучшего немца».
Все последующие пункты (до десятого включительно) цитируемого мною Постановления Верховного Совета СССР были столь же конструктивными, как и предыдущие. Например:
«4. Принять к сведению, что президентом СССР будет сформирован орган по координации функционирования правоохранительной системы и создана специальная служба по борьбе с наиболее опасными преступлениями…»
Ни одна рекомендация Верховного Совета Горбачевым даже в первом приближении выполнена не была. Во время судебного процесса уже в 1994 году на мой вопрос — «Для вас постановления Верховного Совета СССР были обязательны или вы их могли не выполнять?» — свидетель Горбачев ответил, что он обязан был их выполнять. Вот так: обязан! Но фактически палец о палец не ударил. А Президиум Верховного Совета СССР не проявил должной настойчивости, что Горбачева вполне устраивало. Потому участь постановления Верховного Совета СССР «О положении в стране», фактически судьбоносного постановления, оказалась незавидной.
Не менее важные документы были приняты законодательными органами СССР и по вопросу о референдуме.
Провозглашая так называемую гласность и демократию, а фактически раскачивая и разрушая государство, насаждая анархию, национализм, сепаратизм и экстремизм всех мастей, создавая благоприятные условия для разграбления богатств страны и процветания теневого капитала нарождающейся буржуазии, Горбачев и Яковлев к исходу 1990 года перешли к решающей фазе развала страны, полагая, видимо, что народ за пять лет перестройки уже «созрел» к разделению.
На последней встрече «семерки», которая, продержав двое суток творца «нового мышления» в предбаннике, на завершающем этапе все-таки допустила Горбачева к себе, помимо всех прочих требований победители в «холодной войне» продиктовали лидеру побежденной страны свои условия по проведению в СССР реформ, в том числе и о согласии или несогласии народов СССР жить «суверенно».