Исимото заговорил о нанькоуском горном проходе, единственном месте, где можно проникнуть в монгольские пустыни и степи. Кругом на сотни километров непроходимые горы. Мысли Исимото работали все в одном направлении – где бы поудобнее пролезть в чужой огород... Рихард подумал: «Веками, тысячелетиями соплеменники Чингисхана рвались через ущелье на юг, теперь японцы здесь стремятся на север...»
Поезд миновал Нанькоу с древней крепостью, запирающей тесный горный проход, нырнул в ущелье, и в вагоне стало сумрачно. В глубине ущелья лежали густые, прохладные тени. Только вершины скал, теснившихся у полотна железной дороги, были освещены прямыми лучами солнца. Вскоре поезд исчез в тоннеле, и в вагоне, под потолком, вспыхнули электрические лампочки. Так повторялось несколько раз. Наконец поезд вырвался из последнего, самого длинного тоннеля, и яркий свет вновь залил вагон-ресторан. На шелковых одеяниях богатых пассажиров снова заиграли разноцветные блики.
В Калган Зорге и его спутник приехали рано утром, но зной уже чувствовался, по перрону мела колючая песчаная поземка, в воздухе носились тучи красноватой пыли. На вокзале их встретил штабной офицер японской военной комендатуры. В защитных очках, предохранявших глаза от пыли, японец походил на марсианина с иллюстрации старого фантастического романа – маленький, крупноголовый, с выпирающими изо рта зубами и застывшей улыбкой. Он почтительно, с заискивающей вежливостью представился Зорге и доверительно, как со старым знакомым, заговорил с Исимото.
Приняв ванну в «Калган-отеле», куда привез их штабной офицер, доктор Зорге сразу после завтрака поехал с визитом к начальнику японского гарнизона. На несколько минут задержались у первого попавшегося магазинчика, где купец-китаец торговал всякой всячиной: мехами, кожами, кусками цветной материи, клетками с певчими птицами... Здесь нашли и окуляры, с дымчатыми стеклами, столь необходимые приезжим в этом ослепляюще пыльном городе.
Дальше ехали через предместье, расщелинами улиц, застроенными глиняными домами без единого оконца, – дома выходили на проезжую дорогу своей тыльной стороной. Казалось, что машина идет по сплошному желтому лабиринту. Всюду одни стены, отгораживающие соседей друг от друга, страну от внешнего мира...
Штаб находился за городом, на холме, рядом с мостом, перекинутым через каменистое русло, по дну которого бежал мутный поток. Совсем недавно в этих домиках, обнесенных традиционными стенами, была резиденция китайского генерала, а несколько дней назад их заняли японцы. Зорге приехал в Калган в разгар событий, взбудораживших этот тихий и сонный, забытый богом город. Трудно было сказать, кому он теперь принадлежит – японцам или китайцам. До недавнего времени в городе стоял штаб 29-й китайской дивизии, но всеми делами в Чахаре заправлял японский консул, которому Рихард также нанес визит вежливости в день своего приезда.
Как выяснилось, несколько дней назад китайские солдаты задержали на дороге двух японских офицеров, ехавших на легковой военной машине. Японцы отказались предъявить документы, их задержали и под конвоем препроводили в штаб соседней дивизии. Китайский генерал извинился перед японцами, тотчас их отпустил. Казалось бы, на том делу и кончиться, но японский консул усмотрел в происшествии оскорбление японской армии. Он заявил строгий протест китайским властям, обвинил командира дивизии в превышении своих полномочий и потребовал, чтобы были принесены официальные извинения.
Конфликт рос, как снежный ком. На другой день консул уже потребовал сместить командира дивизии, вывести части 29-й китайской дивизии из района, где произошел инцидент, и прекратить всякое передвижение китайских войск в провинции Чахар. Доихара предъявил ультиматум от имени штаба Квантунской армии, пригрозил перевести резиденцию Пу-и из Синьцзина в Пекин, что означало бы распространение власти маньчжурского императора и на провинции Северного Китая.
Тем временем Доихара вел тайные переговоры с принцем Тэ-юанем об автономном чахарском правительстве. Снова возникли разговоры о создании «Да-юань-го» – великого монгольского государства, по примеру уже состряпанного Маньчжоу-го. В городе об этом только и говорили, но намеками, невнятно и ждали дальнейших событий. Рассказывали также о том, что из Барги от панчен-ламы приезжал доверенный человек, что принц Тэ заключил тайный договор с императором Пу-и и в скором времени монгольский принц станет главой автономного правительства, которое распространит влияние на всю Монголию – Внешнюю и Внутреннюю – от Кяхты до Калгана. Это были слухи, но слухи упорные, и в них следовало разобраться. Во всяком случае, то, что увидел здесь Зорге, ясно говорило о японских устремлениях выйти с юга к границам Монгольской Народной Республики...
Командующий Квантунской армией генерал Уэда, он же полномочный посол Японии в Маньчжоу-го, именно в эти дни пребывания Рихарда Зорге в Чахарской провинции, телеграфировал министру Арита:
«Как сообщается в весьма секретных и неофициальных донесениях, в последнее время в осуществлении нашей политики во Внутренней Монголии достигнут значительный прогресс. Принц Тэ вместе с начальником японской разведывательной службы Танака Хисахи встретились с представителем панчен-ламы и провели конференцию по созданию великомонгольского государства. Принято решение о слиянии Внешней и Внутренней Монголии и установлении монархии».
Рихард с безотлучным майором Исимото бродил по грязным и пыльным улицам Калгана, ощущая знойное дыхание Гобийской пустыни. Он осматривал китайские кумирни, монгольские храмы, монастыри, соседствующие с опиекурильнями, хозяевами которых были японцы. Он словно перенесся в эпоху раннего средневековья, во времена Чингисхана, прах которого и поныне покоится в древней кумирне, заброшенной среди безлюдных таинственных песков пустыни Ордос – пустыни среди пустынь на запад от Калгана. На улицах все те же древние арбы с тяжелыми, как жернова, колесами, те же оранжевые и красные одеяния ламаистских монахов, крепостные люди монгольских князей, прохожие кочевники с косами и бритыми лбами, ведущие на поводу лошадей, не отпуская их даже на базаре в толкучке, среди ларей и прилавков; китаянки, семенящие на изуродованных колодками махоньких ножках; гадальщики в храмах, предсказывающие судьбу на обожженных костях священных животных...
Три дня Рихард провел в Калгане, много фотографировал (он никогда не расставался со своей «лейкой») и на японском военном самолете вылетел обратно в Мукден с аэродрома в Панчене, с того самого аэродрома, о котором сообщалось в газете «Нью-Йорк трибюн».
Зорге побывал в Харбине, заезжал в Пекин, Тяньцзинь и после месячного отсутствия вернулся в Токио.
Наблюдения и собранная информация подтверждали предположение, что следующий акт японской агрессии может быть направлен против Монгольской Народной Республики. Квантунская армия сжималась словно мощная пружина, чтобы в удобный момент развернуться во всю силу. Об этом говорили политические интриги в приграничных провинциях и усиленное строительство автомобильных и железных дорог в направлении к Амуру, Сун-гари, к советскому Приморью и монгольской границе. За эти годы саперы Квантунской армии с помощью мобилизованных маньчжурских крестьян, ремесленников, рабочих построили больше восьми тысяч километров шоссейных дорог, которых почти не было до мукденского инцидента.
Возрос и численный состав Квантунской армии – больше чем в пять раз по сравнению с 1932 годом. На стратегических направлениях строились воинские казармы, и японские дивизии, направляемые в Маньчжурию, комплектовались по штатам военного времени. Каждая дивизия насчитывала до тридцати тысяч человек, то есть вдвое больше обычного.
Все эти военные приготовления выполняли на основе совершенно секретного плана ОЦУ – подготовки к войне против Советского Союза. Стало известно даже направление главного удара: на Хабаровск, чтобы прежде всего отрезать Приморье от Советского Союза. По плану ОЦУ, после удара на Хабаровск и захвата Владивостока планировалось наступление на Читу, чтобы, в случае успеха, захватить советскую территорию от Байкала до берегов океана.
Выполнению этих планов должны были предшествовать военные действия против Монгольской Народной Республики. А пока для обеспечения плана ОЦУ японский генеральный штаб предполагал перебросить в Маньчжурию до двадцати дивизий, также укомплектованных по штатам военного времени.
Впрочем, последние сведения о плане ОЦУ Зорге получил уже в Токио – группа «Рамзай» немало сделала во время его отъезда из Токио.
Зорге немедленно передал в Центр свою информацию, анализ событий, фактов.
В японском генеральном штабе все было подготовлено к тому, чтобы начать провокацию в Монголии; как обычно, ждали только сигнала, какого-то повода, и вдруг сообщение из Москвы спутало карты японской военщины: Советский Союз подписал в Улан-Баторе договор о взаимной помощи с Монгольской Народной Республикой. Отныне неприкосновенность монгольских границ гарантировалась мощью Советской державы. Это было сделано вовремя! Рихард торжествовал.
Он с удовлетворением отметил, что с весны 1936 года Квантунская армия приостановила свое движение к границам Внешней Монголии. Япония опасалась решительного отпора со стороны Советского Союза, связанного теперь с Монголией договором о взаимопомощи. Тлевший очаг войны удалось погасить... Надолго ли?
В Токио чуть не на другой день после возвращения Зорге ему позвонил Отт. В телефонной трубке послышался его тихий, медлительный голос?
– Послушай, это на тебя не похоже! Ты приехал, мелькнул и исчез... Приезжай сейчас же ко мне, есть новости, хорошее вино и компания.
– Новостей и у меня много... А вот вино и компания – дело другое... Хорошо, приеду...
Пришлось отложить дела, намеченные на вечер, и поехать к Оттам.
Кроме Рихарда у Оттов были фрегатен-капитан Пауль Венекер и Анита Моор, экспансивная красивая блондинка с резкими чертами лица. Анита все еще носила траур по убитому во время путча министру финансов старому Такахаси, племянник которого был раньше ее мужем. Она давно уже развелась с мужем, но к старику продолжала питать добрые чувства. Однако траур совсем не мешал ей заразительно смеяться и без умолку болтать о всяких пустяках. Рядом с ней сидел ее новый муж, Герберт Моор, промышленник, представитель гигантского немецкого концерна «Сименс», имевший обширные связи в экономических кругах японской столицы. Был здесь Кауфман – совладелец германских авиационных заводов.
В начале вечера, до того как приехали супруги Моор, мужчины курили в кабинете Отта.
– Что ты привез нового? – спросил Отт.
– Для тебя – Квантунская армия, новые данные. Записывай! – Зорге достал записную книжку, перелистал и прочитал: общее количество войск, номера новых дивизий, вооружение...
Военный атташе записывал цифры на листке бумаги.
– Откуда ты все это берешь? – удивленно воскликнул он.
– Я же не разведчик! – засмеялся Рихард. – Тебе, Паульхен, я тоже могу сделать подарок, – он повернулся к морскому атташе Венекеру, – я будто знал, что увижу тебя здесь. Прошу!.. А вот это отдай Пренгеру, это по его части...
Потом сидели в кабинете, разговаривали, пили рейнское вино, шутили. Эйген Отт и Зорге сели за шахматы, но играли невнимательно и часто допускали ошибки. Рихард задумался над шахматной доской. Анита Моор долго и внимательно на него смотрела и вдруг воскликнула:
– Послушайте, господин Зорге, да не русский ли вы разведчик? Вы все знаете...
Зорге спокойно поднял на нее глаза, смешно скорчил физиономию и ответил:
– Да не-ет!.. – протянул он. – Я ж из Саксонии. – И он заговорил на саксонском диалекте, таком смешном, что все расхохотались. Засмеялся и Зорге – заразительно, весело. Только после этого он потянулся за сигаретой. Игру он выдержал до конца, но стоило это колоссального напряжения воли. Зорге глубоко затянулся табачным дымом.
Порой Рихарду казалось, что он и его товарищи находятся внутри какой-то гигантской машины с могучими шестернями, которые тяжело вращаются, цепляясь одна за другую. Достаточно одного неосторожного движения, одного неверного шага – и колеса сомнут, раздавят, разорвут в клочья. Но пока все шло благополучно, хотя Зорге определенно знал, что за ними следят, их ищут и, во всяком случае, подозревают об их существовании хотя бы из-за тайных радиопередач, уходящих в эфир.
Он писал тогда в одном из донесений Центру:
«Трудность обстановки здесь состоит в том, что вообще не существует безопасности. Ни в какое время дня и ночи вы не гарантированы от полицейского вмешательства. В этом чрезвычайная трудность работы в данной стране, в этом причина, что эта работа так напрягает и изнуряет».
А события цеплялись одно за другое, и группе «Рамзай» нужно было во что бы то ни стало знать движущие силы этих событий. Фраза, когда-то оброненная штабным офицером художнику Мияги по поводу приезда делегации из Берлина, не давала покоя Зорге, но пока этому не было никаких подтверждений, хотя прошло уже несколько месяцев. Никто в посольстве не знал ничего определенного, а фон Дирксен хранил невозмутимое молчание.
Мияги еще раз встретился со штабным офицером и между прочим спросил – когда же приезжают берлинские гости? Офицер махнул рукой:
– Теперь это не паша забота.
Фраза ничего не объясняла, только запутывала. Почему «теперь», что было раньше, чья же это забота теперь? Многое прояснилось лишь в разговоре с Оттом по совершенно другому поводу.
Германской контрразведке в Берлине удалось раскрыть шифр, которым пользовался японский военный атташе полковник Осима в переписке со своим генштабом. Эйген Отт не утерпел и поделился радостью с Рихардом – теперь у него почти не было тайн от Зорге. Разговор происходил как раз перед отъездом полковника в Германию на большие военные маневры в Бад Киссинген. Отт советовался с Рихардом, как информировать военные круги Германии на случай, если там зайдет разговор о японском военном потенциале.
– Что касается меня, – сказал Зорге, – я бы не много дал за наш будущий военный союз с Японией. Для нас он станет обузой. – Зорге стремился внушить эту мысль своему собеседнику.
– Но в Цоссене придерживаются другого мнения. – Отт говорил о германском штабе вооруженных сил. – Мы сами ищем союзника на Востоке.
– Видишь ли, Эйген, когда нет шнапса, идет и пиво...
– А вот посмотри! – Полковник Отт вынул из сейфа несколько страничек, отпечатанных на машинке, и протянул их Зорге. Это были выдержки из расшифрованных донесений японского военного атташе в Берлине полковника Осима. Рихард не мог читать уж слишком внимательно то, что показал ему Отт, только пробежал глазами и отдал. Но для него и этого было достаточно.
Полковник Осима докладывал в генеральный штаб о том, что к нему явился офицер связи германских вооруженных сил и передал личное предложение Риббентропа – заключить оборонительный союз между Германией и Японией против Советского Союза. Офицер сказал: может быть, этим предложением заинтересуется японский генеральный штаб – теперь Квантунская армия стоит на советской границе.
Осима запрашивал, что думает по этому поводу генеральный штаб.
Начальник генерального штаба ответил, что военное руководство Японии не возражает против идеи Риббентропа, но желает изучить и уточнить кое-что и для этой цели направляет в Берлин подполковника Вахамацу.
Было еще сообщение о прибытии Вахамацу в Берлин и его встрече с Бломбергом – военным министром Германии.
В конце полковник Осима докладывал, что, в связи с заключением советско-монгольского пакта о взаимопомощи, германская сторона считает целесообразным вести дальнейшие переговоры по дипломатической линии, придав договору форму антикоммунистического пакта.
– Что ты на это скажешь? – спросил Отт.
– То же, что прежде, – в Берлине недооценивают силы русских и переоценивают военный потенциал Японии. Это пахнет авантюризмом.
– Но не могу же я сказать это фон Бломбергу!
– Не знаю, – пожал плечами Зорге. – Это я говорю тебе, а не Бломбергу...
– Возможно, ты и прав, – в раздумье произнес Отт.