Франц Кафка
ПРОЦЕСС
Глава первая
АРЕСТ. РАЗГОВОР С ФРАУ ГРУБАХ, ЗАТЕМ — С ФРЕЙЛЕЙН БЮРСТНЕР
По-видимому, кто-то написал на Йозефа К. донос, поскольку однажды утром он был арестован, хотя ничего противозаконного не совершил. Каждый день, около восьми часов утра, кухарка его квартирной хозяйки, госпожи Грубах, приносила ему завтрак, но в этот день она не появилась. Такого прежде никогда не случалось. К. еще некоторое время подождал, глядя с подушки на старуху, которая жила напротив, окно в окно, и сейчас наблюдала за ним с каким-то совершенно необычным для нее интересом, но затем, испытывая одновременно неприятное удивление и голод, дернул шнурок сонетки. Тут же раздался стук в дверь, и в комнату вошел мужчина, которого К. в этой квартире никогда не видел. Мужчина был высок и в то же время крепко скроен; одет он был во что-то черное, в обтяжку, напоминавшее походную форму с разными кармашками, застежками, кнопками и ремнем, отчего эта одежда выглядела особенно практичной, хотя и не было вполне ясно, зачем все это нужно.
— Вы кто? — спросил К., приподнимаясь с подушки.
Но мужчина не обратил на этот вопрос внимания и, как бы давая понять, что с его появлением придется смириться, просто задал встречный вопрос:
— Звонили?
— Мне Анна должна принести завтрак, — сказал К. и попытался, для начала молча, посредством наблюдения и размышления установить, кто такой, собственно, этот человек. Но тот не долго позволял себя разглядывать и, повернувшись к двери, которую слегка приоткрыл, сказал, обращаясь к кому-то, видимо, стоящему прямо за дверью: «Хочет, чтобы Анна принесла ему завтрак». В ответ в соседней комнате засмеялись, но трудно было понять, один там человек или несколько. Очевидно, незнакомец тоже не узнал ничего такого, чего не знал раньше, однако же повернулся к К., произнеся тоном официального уведомления:
— Это невозможно.
— Что-то новенькое, — сказал К., соскакивая с кровати и поспешно натягивая брюки. — Но я все же хочу знать, что там за люди в соседней комнате и каким образом фрау Грубах намерена ответить мне за это беспокойство.
Ему, правда, тут же подумалось, что не надо было ему говорить это вслух и что он этим в каком-то смысле признавал за незнакомцем некое право надзора, но сейчас это показалось ему неважным. Между тем незнакомец именно так это и воспринял, поскольку сказал:
— Не соизволите ли остаться здесь?
— Не соизволю ни оставаться здесь, ни выслушивать ваши вопросы, пока вы мне не представитесь.
— Вам же хуже, — заметил незнакомец и сам непринужденно распахнул дверь.
В соседней комнате, куда К. вошел медленнее, чем хотел, на первый взгляд все выглядело точно так же, как и накануне вечером. Это была комната фрау Грубах; возможно, в этой перегруженной мебелью, салфетками, фарфором и фотографиями комнате сегодня было чуточку больше пространства, чем обычно, — сразу это трудно было определить, тем более что главную перемену составляло присутствие человека, сидевшего у раскрытого окна с книгой в руках, от которой он теперь поднял глаза.
— Вы должны были оставаться в вашей комнате! Вам разве Франц не сказал?
— Да, а в чем, собственно, дело? — сказал К., переводя взгляд с этого нового знакомца на того, названного Францем, который остался в дверях, и затем — обратно.
В открытом окне вновь замаячила та же карга, с неистовым старческим любопытством перешедшая теперь к окну напротив этого, чтобы и дальше все видеть.
— Я все же хочу, чтобы фрау Грубах… — сказал К., сделав такое движение, словно вырывался из рук этих двоих, которые, вообще-то, держались на расстоянии, и хотел идти дальше.
— Нет, — сказал человек у окна, бросая книгу на столик и вставая, — покидать помещение нельзя, вы ведь арестованы.
— Похоже на то, — сказал К. и потом спросил: — Но за что же?
— Мы не уполномочены вам это сообщать. Идите в вашу комнату и ждите. Раз уж дело возбуждено, значит, в свое время все узнаете. Я выхожу за рамки моего задания, разговаривая с вами в таком дружеском тоне, но я надеюсь, что об этом никто не будет знать, кроме Франца, который и сам с вами любезен в нарушение всех предписаний. Если вам и дальше будет так же везти, как при назначении вашей охраны, то вам не о чем беспокоиться.
К. захотелось сесть, но, как он теперь увидел, во всей комнате сесть можно было только в кресло у окна.
— Вы еще поймете, как это все правильно, — сказал Франц и подошел к К.; одновременно оказался рядом и второй. Этот второй, особенно сильно возвышаясь над К., то и дело похлопывал его по плечу. Оба пощупали пижамную куртку К. и сказали, что пижама, которую ему теперь придется надеть, будет значительно хуже, но они могут сохранить и эту пижаму, и остальное белье, а если вдруг его дело закончится благополучно, то они ему все отдадут обратно.
— Будет лучше, — говорили они, — если вы отдадите ваши вещи нам, а не в сохранку, потому что сохраняющие все-таки воруют и к тому же через определенное время из сохранки все вещи распродают, не обращая внимания, закрыто уже соответствующее дело или нет. А ведь процессы вроде этого тянутся ой как долго, особенно в последнее время. Вы, конечно, в конце концов получите компенсацию, но эта компенсация, во-первых, уже сама по себе ничтожная, потому что при распродаже решает не то, сколько дают за вещь, а то, сколько дают на лапу, и во-вторых, как показывает опыт, все эти компенсации, переходя из рук в руки, год от году уменьшаются.
К. их почти не слушал, право распоряжаться своими вещами, которое за ним, по-видимому, еще сохранялось, он ценил не очень высоко, куда важнее для него было ясно понять свое положение, но в присутствии этих людей он даже не мог толком сосредоточиться: живот второго охранника — это ведь и могли быть только охранники — то и дело прямо-таки приятельским образом подпихивал его, а когда он поднимал голову, он видел совершенно не подходящее к этому толстому телу сухое, костистое лицо с большим свернутым набок носом, которое было обращено не к нему, а ко второму охраннику: они переглядывались у него над головой. Так что же это все-таки за люди? О чем они говорят? Из каких они органов? В конце концов, К. живет в правовом государстве, где повсеместно царит мир и все законы сохраняют свою законную силу, — кто смеет набрасываться на него в его доме? Он всегда был склонен относиться к жизни так легко, как только возможно, в худшее он начинал верить лишь тогда, когда худшее уже случалось, и о будущем не заботился, даже когда все вокруг грозило рухнуть. Но сейчас ему показалось, что такое отношение было бы неправильным; и хотя на все это можно было смотреть как на шутку, как на грубую шутку, которую по неизвестным причинам подстроили сослуживцы из банка, — может быть, потому, что у него сегодня день рождения и ему исполнилось тридцать лет, такая возможность, естественно, была, может быть, нужно было только каким-то образом рассмеяться в лицо этим охранникам, и они рассмеялись бы вместе с ним, может быть, это посыльные из угловой лавочки, с виду не так уж непохожи, — тем не менее в этот раз он буквально с первого взгляда на охранника Франца решил не выпускать из рук даже самого микроскопического преимущества, которое у него, может быть, есть перед этими людьми. И если бы даже потом сказали, что он не понимает шуток, то такой уж большой опасности К. в этом не видел, но зато он вспомнил — хотя, вообще-то, не имел привычки учиться на своих ошибках — некоторые, сами по себе незначительные, случаи, когда он, в отличие от своих хорошо соображавших друзей, поступал опрометчиво, нисколько не задумываясь о возможных последствиях, за что и бывал в итоге наказан. Такого не должно было повториться, по крайней мере — не в этот раз; если это комедия, он тоже сыграет роль.
Пока что он еще свободен.
— Позвольте, — сказал он и, пройдя между охранниками, поспешил в свою комнату.
«Похоже, дошло», — услышал он за своей спиной. У себя в комнате он сразу кинулся к письменному столу и начал выдвигать ящики, там все было сложено в большом порядке, но как раз нужных документов он, волнуясь, не мог сразу найти. Наконец он нашел свои велосипедные права и уже хотел идти с ними к охранникам, но затем документ показался ему слишком незначительным, и он продолжал поиски, пока не нашел свидетельство о рождении. Он возвратился в соседнюю комнату, и как раз в этот момент отворилась дверь в противоположной стене, и на пороге возникла, собираясь войти, фрау Грубах. Она появилась лишь на миг, и стоило только К. ее узнать, как она, очевидно, смутившись, извинилась и исчезла, чрезвычайно бережно закрыв за собой дверь. «Да войдите же», — вот и все, что К. мог в этот миг сказать. Но теперь он застыл посреди комнаты со своими бумагами в руках, все еще глядя на дверь, которая больше не хотела открываться, и вспугнул его только окрик охранников; они сидели за столиком у раскрытого окна и, как теперь К. разглядел, поедали его завтрак.
— Почему она не вошла? — спросил он.
— Ей нельзя, — сказал высокий охранник, — вы же арестованный.
— Как это я могу быть арестован? Да еще таким вот образом?
— Опять, значит, начинаете, — сказал охранник, обмакивая хлеб с маслом в баночку с медом. — На такие вопросы мы не отвечаем.
— Вам придется на них ответить, — сказал К. — Вот мои документы, а теперь предъявите мне ваши, но прежде всего — ордер на арест.
— О Господи! — сказал охранник. — Вы, похоже, никак не свыкнетесь с вашим положением и только стараетесь нас разозлить, а ведь мы сейчас, наверное, самые близкие вам люди на свете; зря вы это!
— Это так, вы уж поверьте, — сказал Франц и, задержав на полпути руку с кофейной чашкой, которую нес ко рту, посмотрел на К. долгим, быть может, многозначительным, но непонятным взглядом.
К. невольно вступил с Францем в некий разговор взглядами, но затем все же хлопнул рукой по своим бумагам и сказал:
— Вот мои законные документы.
— Да на кой они нам сдались? — уже закричал высокий охранник. — Вы ведете себя, как ребенок, и только усугубляете. Чего вы добиваетесь? Вы что думаете, что такое большое дело, как ваш чертов процесс, быстрее закончится, если вы с нами, с охраной, будете спорить о законности и ордерах на арест? Мы кто? Мы — низовые сотрудники, вообще почти ничего не смыслим в документах и к вашему делу никакого отношения не имеем, просто нам платят за то, чтобы мы по десять часов в день вас сторожили. Вот и все, и больше мы никто, но при этом мы способны понимать, что те серьезные органы, в которых мы служим, прежде чем издать постановление о каком-то таком аресте, очень тщательно разрабатывают основания для этого ареста и личность арестованного. Ошибок тут не бывает. Наши органы, насколько я их знаю, а я знаю только самые нижние этажи, вовсе не занимаются какими-то там поисками виновных, но вина, как это и прописано в законе, сама притягивает их, и приходится высылать нас, охранников. Таков закон. И где тут может быть какая-то ошибка?
— Я не знаю такого закона.
— Тем хуже для вас, — сказал охранник.
— И не исключено, что он действует только в ваших головах, — К. хотел как-то проникнуть в мысли охранников, повернуть их в свою пользу или уцепиться за них. Но охранник спорить не стал, сказав лишь:
— Вы еще почувствуете, как он действует.
Тут вмешался Франц:
— Смотри, Виллем, сам признает, что не знает закона, и при этом утверждает, что невиновен.
— Ты совершенно прав, — сказал второй, — но до него же ничего не доходит.
К. больше не отвечал; кому это нужно, думал он, еще больше заморочивать себе голову, общаясь тут с нижними органами — сами признались, что они оттуда. Не все ли равно, что́ они говорят о вещах, в которых просто ничего не понимают. И такая их уверенность возможна только при их глупости. Несколько слов с человеком моего уровня прояснят все несравненно лучше, чем самые долгие разговоры с этими. Он несколько раз прошелся взад-вперед по остававшейся свободной части комнаты; старуха на той стороне притащила к окну деда, который был еще вдвое старше ее, и держала его, обхватив руками. Это представление надо было заканчивать.
— Отведите меня к вашему начальнику, — сказал К.
— Не раньше, чем он этого захочет, — сказал охранник, которого назвали Виллемом. — А теперь я вам советую, — прибавил он, — пойти в свою комнату, вести себя тихо и ждать, какие на ваш счет будут распоряжения. Мы вам советуем не отвлекаться на бесполезные мысли, а собраться: вам будут предъявлены серьезные претензии. Вы не проявили к нам такого отношения, какого заслуживала наша любезность; вы забыли, что уж кто бы мы ни были, но по крайней мере сейчас, в сравнении с вами, мы свободные люди, а это немалое преимущество. Тем не менее мы готовы, — если у вас есть деньги, — принести вам легкий завтрак из кафе напротив.
К. некоторое время стоял молча, не отвечая на это предложение. Может быть, если он откроет дверь в следующую комнату или даже дверь в прихожую, эти двое просто не посмеют его удерживать, может быть, если довести дело до крайностей, все разрешится самым простым образом. Но ведь может быть и так, что они его все же схватят, а уж после такого унижения будут потеряны и все его преимущества по отношению к ним, которые он в определенном смысле все-таки сейчас еще сохранял. Поэтому он предпочел определенность такого решения, к которому должен был привести естественный ход вещей, и вернулся в свою комнату, причем ни с его стороны, ни со стороны охранников не было больше произнесено ни слова.
Он упал на кровать и взял с умывального столика красивое яблоко, которое он с вечера припас на завтрак. Теперь это и был весь его завтрак, но, как он уверил себя, откусив первый, большой кусок, уж во всяком случае — лучший, чем завтрак из грязного ночного кафе, который он мог бы получить в виде поблажки от этих охранников. Он чувствовал себя спокойно и уверенно; хотя половину рабочего дня он сегодня будет отсутствовать в банке, но при том сравнительно высоком положении, которое он там занимает, это ему легко простят. Следует ли приводить в оправдание действительные причины? Он собирался так и поступить. А если ему не поверят, что в данном случае было бы вполне естественно, он может призвать в свидетели фрау Грубах или же обоих этих стариков с той стороны, которые сейчас, наверное, находятся на марше от того окна к этому. Удивительно было — по крайней мере, если следовать логике охранников, это было удивительно, — что они загнали его в его комнату и оставили одного, а ведь у него здесь десятки возможностей покончить с собой. Впрочем, он тут же спросил себя, на этот раз следуя своей логике, из-за чего? какие у него могли бы быть причины это сделать? Может быть, из-за того, что эти двое засели в соседней комнате и перехватили его завтрак? Это было настолько нелепо — кончать с собой, — что если бы даже он и захотел, он не смог бы совершить подобной нелепости. И, не будь ограниченность охранников столь явной, можно было бы предположить, что и они так же убеждены в этом, потому и оставили его без надзора, не видя тут никакой опасности. Но вот сейчас они могли бы увидеть, если бы хотели, как он идет к стенному шкафчику, в котором у него стоит бутылочка хорошего шнапса, как для начала он опрокидывает стопочку в качестве замены завтраку, а потом и вторую — для того, чтобы укрепиться духом; последнее — просто на всякий случай, на тот невероятный случай, если бы оказалось, что это нужно было сделать.
Окрик из соседней комнаты так испугал его, что у него зубы клацнули о стекло; «К надзирателю!» — так он звучал. Его испугал только крик — короткий, отрывистый военный окрик, которого он никак не ожидал от этого охранника Франца. А сам приказ он очень одобрял. «Наконец-то!» — крикнул он в ответ, запер шкафчик и сразу поспешил в соседнюю комнату. Там стояли эти два охранника, и они, так, словно это было само собой разумеющимся, погнали его назад.
— Вы в своем уме? — кричали они. — Вы собираетесь явиться к надзирателю в пижаме? Да он вам таких всыпет — и нам заодно!
— Да оставьте меня, к черту! — закричал К., которого уже оттеснили к платяному шкафу. — Если меня берут из кровати, так нечего ожидать, что я буду в парадном костюме.
— Это не оправдание, — сказали охранники, которые, едва только К. начинал кричать, становились невозмутимо спокойны, даже почти печальны и этим сбивали его — или, в каком-то смысле, приводили в чувство. Он еще бурчал: «Смехотворные церемонии!» — но уже снимал сюртук со стула; некоторое время он держал его обеими руками, словно представляя на утверждение охранникам. Те покачали головами.
— Надо черный сюртук, — сказали они.
В ответ К. швырнул сюртук на пол и сказал, сам не зная, что имеет в виду:
— Это же еще не основное слушание.
Охранники усмехнулись, но стояли на своем:
— Надо черный сюртук.
— Ну, если это ускорит дело, то меня это устраивает, — сказал К., сам открыл шкаф, долго рылся в богатом гардеробе и выбрал свой лучший черный костюм — с талией, восхищавшей его знакомых; выбрал также рубашку и начал тщательно одеваться. Втайне он надеялся на ускорение всего этого дела в связи с тем, что охранники забыли заставить его принять ванну. Однако ведь они могли случайно об этом и вспомнить; К. наблюдал за ними, но им это, естественно, и в голову не пришло, зато Виллем не забыл послать Франца к надзирателю с сообщением о том, что К. одевается.