Он поставил на маленький прикроватный столик бутылку шампанского, которую притащил с собой, и швырнул туда же свою фуражку.
— Практически весь наш батальон оказался уничтожен в течение каких-то десяти минут. Можете мне поверить, фон Доденбург, — жестянок[6] мы на этом не заработаем, вот уж совершенно точно!
Фон Доденбург уставился на раскрасневшегося от злости Гейера, который так неожиданно вломился в его палату.
— А каковы все-таки точные цифры потерь? — медленно спросил он. Несмотря на то, что гауптштурмфюрер уже как две недели находился в этом бельгийском госпитале, его голова по-прежнему сильно болела, а любое неожиданное напряжение немедленно отзывалось нестерпимой болью.
— Разумеется, в штабе решили засекретить точные цифры наших потерь, — саркастически отозвался Стервятник, почесывая свой громадный нос. — Те, кто рассчитывает служить и занимать высокие должности — в дальнейшем, — уже сейчас начинают прикрывать свои задницы. Думаете, тех, кто планировал эту операцию в Берлине, взволновало то, что англичане неожиданно решили использовать против нас такое «примитивное» оружие, как искусственную стену огня? Ничуть не бывало! — Стервятник бросил быстрый взгляд на дверь, чтобы убедиться, что она была надежно закрыта. — Наши потери? Половина личного состава батальона убита и серьезно ранена. По сути, все придется начинать сначала. От мысли об этом у меня просто разрывается сердце.
Фон Доденбург медленно кивнул головой. Он знал, что в действительности Стервятника не слишком волновали цифры потерь. Все, о чем он по-настоящему беспокоился, это было его собственное продвижение по службе. Фон Доденбург подумал о молодых бойцах, которые отплывали из Остенде, бодро распевая боевую песню «Мы поплывем на завоевание Англии!», и невольно закусил губу.
— Не стоит выглядеть таким подавленным, — сурово изрек Стервятник. — Слава богу, о нашей неудаче нигде не было опубликовано ни слова — и, уверяю вас, фон Доденбург, никогда не будет опубликовано. Насколько известно всему миру, немцы пока так и не сделали ни одной попытки вторгнуться на территорию Англии.
— Но неужели англичане тоже промолчали об этом? — удивился фон Доденбург.
— Этот старый пьяница Черчилль — исключительно хитрая лиса, — почти восхищенно проговорил Гейер. — С того самого момента, как мы вышибли англичан из Европы, он не переставая вопит о том, что Англии необходимо оказать немедленную помощь. И этот еврей Рузвельт окажет ему помощь лишь в том случае, если будет думать, что вермахт серьезно угрожает Англии. Поэтому Черчиллю совсем не выгодно обнародовать тот факт, что на самом деле он довольно легко справился с отражением немецкой атаки. Но в следующий раз — обещаю вам это, фон Доденбург, — все будет по-другому!
— В следующий раз?
— Да. На совещание, которое вчера прошло в штабе дивизии, обергруппенфюрер Дитрих[7] посвятил нас в планы секретного реформирования нашей части. Дивизия будет преобразована в бронетанковую[8]. Мы получим тяжелые танки Pz-IV. И когда мы в следующий раз пойдем в атаку на англичан, то высадимся на побережье Великобритании уже с танками!
Бледное лицо фон Доденбурга осветилось.
— Это замечательные новости, Гейер! — воскликнул он и, забыв о боли, сел на кровати.
Стервятник, улыбаясь, заставил его лечь обратно.
— Мой дорогой фон Доденбург, не стоит так волноваться. Здешние медики уверяют меня, что вы сможете вернуться в строй лишь по истечении еще двух недель. Они говорят, что у вас серьезное сотрясение мозга или что-то в этом роде. И хотя, как мне кажется, они сами толком не знают, что именно с вами не в порядке, как и всякие шарлатаны, они умело набрасывают на свою собственную некомпетентность плотную дымовую завесу. — Стервятник взял с больничного столика свою фуражку, украшенную изображением черепа — «мертвой головы», символа СС. — Вы должны хорошенько отдохнуть. Вы мне очень понадобитесь в предстоящие месяцы. — Он вздохнул: — А теперь я должен распрощаться. Хочу навестить остальных бойцов. — Стервятник сморщил нос: — Не знаете, среди них много раненых в живот?
— Я знаю, что у двоих бойцов моей роты точно имелись раны в животе, — сказал фон Доденбург.
Стервятник стукнул стеком по своему сапогу.
— Какая неприятность! От этих проникающих ранений в живот идет такая вонь!
Он приложил кончик стека к тулье фуражки, отдавая честь фон Доденбургу, и удалился.
Куно нахмурился. Он знал, что в душе у Гейера нет ни капли сочувствия к рядовым бойцам «Вотана». Единственная вещь, которая в по-настоящему волновала его — это собственная карьера. Стервятник мечтал о том, чтобы стать генералом — точно так же, как и его отец. Фон Доденбургу было неприятно, что это желание Гейера проявляется столь открыто…
Симона Ванненберг, бельгийская медсестра, которая рисовала краской цифру «2» на груди фон Доденбурга в ту первую страшную ночь после бегства из Англии, внимательно посмотрела на гауптштурмфюрера. Выражение ее прекрасного лица было абсолютно холодным и предельно сдержанным. Но ее глаза… Фон Доденбургу почему-то показалось, что они рассматривают его не только лишь с профессиональным медицинским интересом.
Неожиданно она сама спросила:
— Почему вы так смотрите на меня, фон Доденбург?
— Как?
— Так, словно вы пытаетесь анализировать меня.
— Я вовсе не пытаюсь вас анализировать! Я никогда не пытаюсь анализировать красивых женщин! Мне просто нравится смотреть на них. — Он потянулся к ее руке, но она быстро убрала ее.
— В таком случае вы не должны смотреть на меня, — проговорила она на своем правильном и четком немецком с небольшим акцентом. — В конце концов, я — ваш враг.
Улыбка исчезла с лица фон Доденбурга.
— Что вы имеете в виду, заявляя, что вы — мой враг?
— Я — бельгийка. И я не собираюсь уподобляться тем бесхребетным предателям из Антверпена, которые выражают восторг по поводу присутствия немцев на нашей земле. Вы оккупировали мою страну, следовательно, вы, немцы — мои враги.
— Но в действительности мы ведь не оккупировали вас по-настоящему, — возразил Куно. — Мы пришли сюда, чтобы освободить вас — освободить вас от вашей старой формы правления, которая являлась заурядной и посредственной. Ведь все маленькие страны обречены на то, чтобы быть посредственными — посмотрите хоть на Швейцарию ради примера. Сейчас же вы являетесь частью Великого германского сообщества. Все теперь изменилось. Ваш народ получил шанс подняться над обыденностью и серостью своего прежнего существования. Вы получили возможность стать великими!
Симона Ванненберг не ответила. Она молча вытащила из-под кровати фон Доденбурга ночной горшок и опорожнила его содержимое в свое ведро, после чего направилась к двери. Фон Доденбург не мог не отметить, что у медсестры была замечательная фигура.
— А что, если мы не хотим быть великими? — бросила она, открыв дверь. На ее прекрасном лице промелькнула мимолетная улыбка.
У фон Доденбурга не было ответа на ее вопрос. Но когда дверь закрылась, Куно почему-то показалось, что эта женщина чуть-чуть симпатизирует ему.
Прошло два дня, и он получил подтверждение этому.
В полдень дверь его палаты приоткрылась, и фон Доденбург увидел хорошо знакомое широкое лицо унтершарфюрера Шульце. Стоя в дверях, весельчак обратился к нему так, как было положено обращаться к офицерам в старой кайзеровской армии:
— Может ли унтершарфюрер Шульце получить разрешение войти в комнату господина гауптштурмфюрера?
Фон Доденбург лишь ухмыльнулся:
— Да проходи же, старый негодяй! Я думал, мы потеряли тебя в Англии.
Здоровенный бывший докер из Гамбурга с трудом протиснулся через слишком узкий для его крупного тела дверной проем.
— Таких крепких парней, как я, трудно убить, господин гауптштурмфюрер! — По его обветренному лицу расползлась широкая добродушная улыбка. — Хотя, признаюсь, был момент, когда я уже подумал, что англичане действительно взяли нас за жабры. И когда вы вдруг побежали вперед на англичан, мне пришлось вас вырубить.
— Что-что? Что ты мелешь?
— Ну да, вырубить, господин гауптштурмфюрер. — Шульце потряс в воздухе огромным кулаком.— После того, как вам на голову сверху упал обломок скалы, вы вдруг побежали назад, навстречу англичанам, вопя, как сумасшедший. Да, господин гауптштурмфюрер, хорошо известно, что многие офицеры и джентльмены — немного ненормальные, но в данном случае все зашло слишком далеко. И, чтобы спасти своего командира, мне пришлось вырубить его — то есть вас — одним сильным ударом и погрузить в катер.
Фон Доденбург осторожно потрогал свою челюсть.
— Да, похоже на то.
Он указал на стул рядом с кроватью:
— Садись, Шульце. И расскажи, что происходит сейчас в роте.
— Да ничего хорошего, господин гауптштурмфюрер. Еще пара ребят скончалась сегодня. Это означает, что уже сорок бойцов умерли или выбыли из строя по причине серьезных ранений. Впрочем, произошло и одно радостное событие. Обершарфюрера Метцгера, нашего Мясника, перевели в штаб. Он стал теперь гауптшарфюрером всего батальона. Его же ранили в районе яиц, а таких людей всегда и выдвигают для того, чтобы они руководили остальными в армии.
Фон Доденбург открыл было рот, чтобы высказать все, что он думает по поводу этой реплики Шульце, однако унтершарфюрер не дал ему такой возможности. Он мгновенно извлек откуда-то бутылку голландского джина «Геневер» и два стакана, которые не выглядели особенно чистыми.
— Давайте сделаем по глоточку, господин капитан! Это лучший голландский джин.
— Стаканчики-то малость грязноваты… — пробормотал фон Доденбург.
— Не беспокойтесь на этот счет, господин капитан! Джин способен убить все бактерии, какие только существуют. Ваше здоровье!
Фон Доденбург проглотил обжигающий горло напиток. Шульце тут же наполнил его стакан снова и принялся сыпать шуточками и анекдотами, которые заслуженно снискали ему славу самого веселого человека в «Вотане»:
— Вы знаете, господин капитан, что для того, чтобы поменять лампочку, нужно сразу три поляка?
— Нет. Но почему?
— Один держит лампочку, а два другие вертят его, чтобы он мог вкрутить ее.
Три часа спустя бутылка «Геневера» опустела, а Шульце вел пространный разговор на тему обрезания:
— Ну, разумеется, поскольку сам Иисус Христос был еврей, он тоже обрезанный. Говорят, что у папы римского хранится отрезанная крайняя плоть Иисуса, которую Его святейшество держит в специальном серебряном сосуде на столике возле своей кровати…
Дверь неожиданно отворилась, и в палату вошла медсестра Симона Ванненберг.
— О Господи! — воскликнула она. — Что здесь происходит? — Она увидела пустую бутылку из-под «Геневера». — Что вы пытаетесь сделать, сержант? Убить капитана фон Доденбурга?
Шульце вскочил на ноги.
— Я лишь пытался развеселить господина гауптштурмфюрера и поднять ему настроение. Вот и все. Лишь один стаканчик для веселья, делов-то…
— Убирайтесь отсюда!
Шульце схватил фуражку и ретировался.
Сестра повернулась к фон Доденбургу.
— А почему вы смеетесь, как глупый школьник, фон Доденбург?
— Вы очень смешно сейчас выглядите.
— Я выгляжу смешно! — фыркнула женщина. — Вы что же, не понимаете, что из-за спиртного ваше состояние может резко ухудшиться? Неужели вы такой дурак, капитан?
Она наклонилась к нему, чтобы вырвать стакан из его рук, и фон Доденбург обхватил ее рукой за талию.
— Отпустите меня! — потребовала женщина.
Но Куно не отпускал. По-прежнему держа ее правой рукой, он левой рукой погладил ее по бедру. Он мечтал о возможности сделать это с первого дня своего пребывания в госпитале.
— Прекратите! — воскликнула она. — Иначе я закричу!
Но фон Доденбург лишь еще крепче прижал женщину к себе и впился в ее губы жарким поцелуем. Он раздвигал ее губы своим языком, а она яростно сопротивлялась. Ее ногти царапали его лицо. Но Куно ничего не замечал. Он жадно вдыхал ее запах — запах тела и аромат духов; это сводило его с ума. Он сунул руку ей под юбку. Его пальцы нащупали край ее чулок… упругие завитки волос… и, наконец, что-то влажное, жаркое, пульсирующее и податливо-мягкое.
Неожиданно медсестра перестала бороться с ним. Фон Доденбург положил ее на кровать. Она не сопротивлялась.
— Не бойся, — произнес он сдавленным голосом и раздвинул ей ноги.
— Я не боюсь…
Симона вдруг замолчала, негромко вскрикнув от боли. Ее охватило невыносимое, почти устрашающее желание. Она забыла обо всем — о войне, о госпитале, о том, что поклялась убивать всех, подобных этому человеку. Весь мир для нее свелся к этим сумасшедшим, пьянящим, безумным движениям, которые, казалось, могли уничтожить их обоих…
Через 48 часов фон Доденбурга срочно выписали из госпиталя и отправили в распоряжение штурмового батальона СС «Вотан».
Глава третья
Этот октябрьский день выдался хмурым и дождливым. Ветер, дувший со стороны Северного моря, принес с собой крупный дождь, непрерывно молотивший по крыше старых бельгийский кавалерийских казарм, в которых теперь разместился батальон «Вотан».
Но гауптшарфюрер Метцгер, по лицу которого струились капли дождя, казалось, даже не замечал, что с неба льет как из ведра. Он стоял перед новым пополнением, только что прибывшим из Германии, широко расставив ноги и положив ладони себе на бедра. Подобную позу он позаимствовал из старой кинохроники, посвященной германской армии образца Первой мировой войны, и затем не раз тренировал ее перед зеркалом. Эта поза очень нравилась Метцгеру, и он не торопился, продлевая себе удовольствие.
Затем он набрал в грудь побольше воздуха и оглушительно заорал, точно новобранцы выстроились не прямо перед ним, а находились за несколько километров от этого места:
— Пополнение, смирно!
Четыре сотни пар сапог шаркнули по брусчатке площади перед казармами. Новобранцы вытянулись во фрунт.
Метцгер внимательно посмотрел на бойцов, проверяя, стояли ли они так, как того требовал устав, — чтобы пальцы были вытянуты вдоль швов брюк, подбородок выпячен вперед, глаза неподвижно смотрели на какую-то невидимую точку на горизонте. Немного расстроенный тем, что ни к кому не получилось придраться, он гаркнул:
— Вольно! Я говорю, стать вольно!
Снова шорох подошв. Кто-то кашлянул. Еще кто-то в дальнем ряду пукнул.
Лицо Метцгера побагровело.
— Если я поймаю того, кто издал этот непристойный звук, — заорал он, — то я вышвырну его из батальона! Ноги его здесь больше не будет! Вам понятно?
— Да, гауптшарфюрер! — слитно ответили четыре сотни глоток.
Метцгер фыркнул и немного расслабился.
— Меня зовут Метцгер. То есть Мясник[9]. Я мясник по имени, мясник по профессии и, наконец, мясник по призванию. Так что хорошенько запомните это, вы, паршивые сосунки. Одно неверное движение — и я отсеку ваши яйца прежде, чем вы поймете, что случилось. — Он угрожающе положил руку на висевший у него на поясе эсэсовский кинжал.
— А теперь давайте с самого начала определимся. Вы прибыли сюда, думая, что уже являетесь опытными пехотинцами. Но, с точки зрения критериев штурмового батальона СС «Вотан», вы все — не более чем сопляки, салаги и щенки, у которых молоко еще на губах на обсохло. Вы не способны по-настоящему отличить свои яйца от штыка. Вы слышите меня — я сказал, что вы неспособны отличить свои яйца от штыка. Итак, чего вы не умеете? Повторите!
— Мы не умеем отличить свои яйца от штыка, — хором оттарабанили новобранцы.
Метцгер хмыкнул. Столь дружно демонстрируемое новобранцами послушание несколько смягчило его.
— Итак, начиная с этого дня, сопляки, вы должны забыть все, чему вас учили раньше. Все это годится для обычной пехоты, но никак не для «Вотана»! И горе вам, если вы хотя бы на минуту забудете об этом! Вы — элита фюрера, который в своей бесконечной мудрости назначил меня сюда для того, чтобы я мог открутить башку каждому, кто допустит хотя бы малейшую промашку. Если вы посмеете совершать ошибки и будете вести себя неправильно, то прежде, чем любой из вас успеет крикнуть «мама!», я схвачу его за шкирку и притащу на гауптвахту — так, что его ноги даже не успеют коснуться земли. Не забывайте об этом ни на миг!