Мурадъ несчастный
(Турецкая сказка.)
Извѣстно, что одинъ изъ покойныхъ Турецкихъ Султановъ, имѣлъ обыкновеніе прохаживаться ночью, одѣтый въ простую одежду, по улицамъ Константинопольскимъ — онъ подражалъ въ этомъ случаѣ славному Гаруну Альрашиду, Багдадскому Калифу, о которомъ должны знать читатели Тысячи одной ночи.
Однажды прохаживаясь по городу при свѣтѣ полной луны въ сопровожденіи Великаго Визиря, Султанъ, если не ошибаюсь, покойной Селимъ, остановился передъ домомъ кожевника и сказалъ своему сопутнику: Ты вѣрно читалъ въ Тысяче одной ночи сказку о кожевникѣ и двухъ его друзьяхъ, которыхъ мнѣнія о судьбѣ человѣческой были всегда противоположны. Я желалъ бы знать, что думаешь ты объ этомъ важномъ предметѣ.
— Я, Государь? Мнѣніе мое состоитъ въ томъ, что благоразуміе человѣческое имѣетъ великое вліяніе и на судьбу его? и что одному благоразумію, а не счастію, какъ говорится, обязаны мы бываемъ по большой части своими успѣхами.
«Я думаю совсѣмъ напротивъ. Одного называютъ счастливый человѣкъ; другаго несчастный: отъ чего это? Не самъ ли опытъ научаетъ насъ дѣлать такое различіе, которое въ противномъ случаѣ было бы совершенно безъ смысла?»
— Не смѣю противорѣчить тебѣ; Повелитель правовѣрныхъ!
«Говори — я приказываю.»
— Повинуюсь, и вотъ мое мнѣніе. Тотъ неразсматриваетъ съ надлежащимъ примѣчаніемъ ни причинъ, ни слѣдствій, кто приписываетъ удачу счастію, а неудачу несчастію: Въ столицѣ твоей находятся два человѣка; одного изъ нихъ ставятъ въ примѣръ постояннаго счастія; другаго напротивъ въ примѣръ постояннаго несчастія, первый есть Саладинъ, по прозванію счастливецъ; послѣдній Мурадъ, по прозванію несчастный. Что бы ни было, но я увѣренъ, что все различіе между имя состоитъ въ одномъ только благоразуміи.
«Гдѣ живутъ эти два человѣка? Хочу, чтобы они сами разсказали мнѣ свою исторію. Проводи меня въ ихъ жилище.»
— Домъ Мурада несчастнаго весьма отсюда близко; слѣдуй за мною, Повелитель правовѣрныхъ.
Султанъ и Визирь его приближаются къ небольшому домику; отворяютъ дверь; слышатъ стенанія — входятъ. Глазамъ ихъ представляется плачущій человѣкъ; онъ рвалъ на себѣ бороду, топталъ ногами свою чалму, словомъ: оказывалъ совершенное изступленіе, и это — былъ Мурадъ. Посѣтителм спросили, какое несчастіе приключилось ему, и отъ чего такъ горько онъ плачетъ? Онъ не отвѣчалъ ни слова, но указалъ имъ на черепки прекрасной фарфровой вазы, разсыпанные по паркету.
И эта бездѣлица огорчаетъ тебя такъ сильно? спросилъ Султанъ.
— По вашей одеждѣ, государи мои, заключаю, что вы иностранные купцы: вы не знаете Мурада несчастливаго; въ противномъ случаѣ вы могли бы удивляться моему горю; несчастіе написано у меня на роду и вы согласились бы вмѣстѣ съ другими называть меня несчастнымъ, когда бы узнали мою исторію. Ночуйте въ моемъ домѣ, и я разскажу вамъ печальныя свои приключенія.
Ночевать, тебя намъ не возможно, отвѣчалъ Султанъ; но выслушать твою повѣсть будетъ для насъ весьма пріятно.
«- Садитесь. — Султанъ и Визирь его сѣли, а Мурадъ началъ разсказывать;
Отецъ мой Гассанъ проживалъ въ здѣшнемъ городѣ. На канунѣ рожденія моего привидѣлся ему чудный сонъ, заключавшій въ себѣ, такъ сказать, предвѣщаніе всѣхъ несчастій, которыя отъ самой колыбели, не престанутъ меня преслѣдовать. Отцу моему снилось, будто у него родился сынъ съ собачьею головою и змѣинымъ хвостомъ, будто онъ надѣлъ на него Султанскую чалму, и за то осужденъ былъ на смерть.
Отецъ мой вѣрилъ, какъ и всѣ добрые Музульмане, предопредѣленію, и этотъ чудесный сонъ испугалъ его чрезвычайно. Нашему сыну, сказалъ онъ моей матери, назначено сдѣлать всѣхъ насъ несчастными — и онъ возненавидѣлъ меня еще до рожденія; а чтобы не видѣть ни моей собачьей головы, ни моего змѣинаго хвоста, отправился въ Алепъ за нѣсколько часовъ до моего горестнаго появленія на этотъ свѣтъ.
Его путешествіе продолжалось восемь лѣтъ съ половиною. Во время его отсутствія никто не заботился о моемъ воспитаніи; а мать моя твердила мнѣ поминутно, что у меня собачья голова и змѣиной хвостъ. Ты Мурадъ несчастный, сказала она мнѣ однажды. Въ это время сидѣла подлъ нее какая-то старушка съ глубокими морщинами на лбу и на щекахъ, съ крюковатымъ носомъ, беззубая и косая — она прибавила страшнымъ и хриповатымъ голосомъ, который еще и теперь отзывается у меня въ ушахъ: такъ! подлинно несчастный! былъ, есть и будешь!… Потомъ она сказала: кто родился подъ непріязненною звѣздою, тотъ будетъ и долженъ быть во всемъ несчастенъ; одинъ только Магометъ властенъ уничтожить очарованія: безумецъ противится своей судьбѣ, а умный человѣкъ покорствуетъ ей безъ прекословія.
Слова старушки врѣзались въ мою память, и я при всякомъ новомъ несчастіи говорилъ: правду сказала ты, старушка; судьбѣ своей противиться не возможно.
Мнѣ было уже восемь лѣтъ, когда пріѣхалъ отецъ мои изъ Аледа; въ этотъ годъ родился братъ мой Саладинъ, котораго наименовали счастливцемъ, потому что въ самый день его рожденія вошелъ въ пристань корабль отца моего, богато нагруженный товарами. Не могу изчислить тѣхъ счастливыхъ случаевъ, которыми ознаменовано было младенчество моего брата; успѣхи его были также разительны, какъ и мои досадныя неудачи.
Со времени прибытія корабля, мы жили въ великомъ довольствѣ — все это приписано было счастію брата моего Саладина.
Мнѣ свершилось двадцать восемь лѣтъ, а Саладину двадцать, когда отецъ нашъ занемогъ тяжелою и опасною болѣзнію. Призвавъ къ постелѣ своей Саладина, онъ сказалъ: мой сынъ! наши дѣла въ чрезвычайной разстройкѣ: роскошь и разныя разорительныя предпріятія уничтожили все мое богатство; остались у меня двѣ фарфоровыя вазы, драгоцѣнныя особенно по нѣкоторымъ таинственнымъ знакамъ, на нихъ изображеннымъ, и вѣрно имѣющимъ великое вліяніе на счастіе того человѣка, которому будутъ принадлежать вазы. Дарю тебѣ и ту и другую; для Мурада онѣ безполезны; будучи осужденъ на несчастіе и неудачу, онъ безъ сомнѣній: или разобьетъ ихъ, или потеряетъ — одно изъ двухъ должно случиться необходимо.
Но Саладинъ не имѣлъ никакой довѣренности къ предопредѣленію; а будучи добръ и великодушенъ, онъ далъ мнѣ на волю выбирать любую изъ вазъ и старался утѣшеніями своими возвратить мнѣ потерянную мою бодрость. Я благодарилъ его; но былъ однако твердо увѣренъ, что нѣтъ возможности человѣку сражаться съ судьбою.
Саладинъ видя, въ какой разстройкѣ были наши торговыя дѣла, не приходилъ однако отъ этаго въ уныніе. Поищемъ способа ихъ поправить, говорилъ онъ; но я отчаявался и качалъ головою.
Въ вазахъ, которыя достались намъ въ наслѣдство, находился какой-то красный порошокъ. — Саладинъ вздумалъ составить изъ него красную краску, и въ самомъ дѣлѣ вышла краска удивительная. Еще при жизни отца нашего познакомился съ нами одинъ богатый купецъ, которой ставилъ въ сераль всякаго рода мебели и уборы. — Саладинъ пріобрѣлъ благосклонность этаго человѣка; а онъ, имѣвши большой кредитъ, старался помочь ему ввести общее употребленіе составленную имъ красную краску. Она полюбилась, и всѣ начали ее покупать; но Саладиновъ запасъ краснаго порошку видимо уменьшался; онъ вздумалъ разсмотрѣть его составъ, и скоро посредствомъ многихъ химическихъ опытовъ узналъ эту тайну: съ тѣхъ поръ онъ могъ уже во всякое время имѣть такое количество краски своей, какое было ему потребно.
И надобно вамъ сказать, милостивыя государи, что Саладинъ имѣетъ качества необыкновенныя: онъ всегда веселъ; наружность его, чрезвычайно пріятная, вселяетъ къ нему довѣренность и всякому хочется имѣть дѣло съ Саладиномъ. Увы! Небо отказало мнѣ во всѣхъ этихъ преимуществахъ; я часто замѣчалъ, что мое лице печальное и угрюмое (слѣдствіе многочисленныхъ и непрерывныхъ несчастій) отдаляло отъ меня людей: никто не хочетъ ввѣряться такому человѣку, который всегда глядитъ изъ подлобья.
Я помню, что одна богатая женщина, сопровождаемая толпою невольниковъ и невольницъ, пришла въ лавку моего брата Саладина — ей хотѣлось что-то купить, но брата не было въ лавкѣ; встрѣтить эту госпожу и показывать ей товары надлежало мнѣ. Она прельстилась моею фарфоровою вазою, хотѣла непремѣнно ее купить, соглашалась дать мнѣ такую цѣну, какую потребую; но я отказалъ ей на отрѣзъ, будучи твердо увѣренъ, что ваза моя есть талисманъ, и что разставшись съ нею, навлеку на себя какое-нибудь несчастіе. Незнакомая госпожа требовала весьма упорно, чтобы я продалъ ей вазу; но я съ такимъ же упорствомъ отказывался отъ продажи, и наконецъ она вышла изъ лавки въ превеликой досадѣ.
Саладинъ пришелъ домой; я разсказалъ ему о томъ, что случилось въ его отсутствіе — онъ называлъ поступокъ мой неблагоразумнымъ и говорилъ, что никогда не должно терять выгоды настоящей и вѣрной, для выгоды мечтательной и отдаленной. На другой день незнакомая госпожа опять зашла въ нашу лавку, и Саладинъ продалъ ей свою вазу за десять тысячь золотыхъ монетъ. На эти деньги накупилъ онъ разныхъ товаровъ, отъ чего торгъ его сдѣлался и прибыточнѣе и важнѣе.
Я раскаявался, но раскаяніе мое было уже поздное — и этотъ случай былъ новымъ доказательствомъ, что у меня на роду написано придумывать умное не во время и безъ успѣха. Въ самомъ дѣлъ, не хуже другихъ вижу я, какъ надобно въ такомъ случаѣ поступить; но это обыкновенно случается со мною уже тогда, когда случай прешелъ и когда мнѣ остается только сожалѣть, для чего поступилъ я въ противность здравому смыслу. Не рѣдко бывало и то, что я остаюсь въ нерѣшимости, а между тѣмъ чувствую самъ, что случай благопріятный улетаетъ. Что же мнѣ дѣлать? могу ли противиться дѣйствію злобной планеты?
Открылось, что незнакомая женщина, купившая у брата моего фарфоровую вазу, была любимая Султанша: все повиновалось ея владычеству въ сералѣ. Она возненавидѣла меня за то, что я съ такимъ упорствомъ отказался исполнить ея желаніе, и объявила, что нога ея не будетъ въ лавкѣ Саладина по тѣхъ поръ, пока онъ не разстанется съ Мурадомъ. Саладинъ никакъ не хотѣлъ меня отпустить отъ себя; но живучи со мною, онъ потерялъ бы многія, весьма для него важныя выгоды. Я не могши рѣшиться помѣшать фортунѣ такого добраго брата, каковъ былъ Саладинъ, ушелъ потихоньку изъ его дома, и сказать правду, самъ не зналъ, что со мною будетъ.
Нѣсколько времени скитался я по улицамъ Константинопольскимъ и уже начиналъ чувствовать голодъ. Сажусь у дверей хлѣбника и требую, чтобы онъ далъ мнѣ какую нибудь помощь. Хлѣбникъ обѣщался накормить меня до сыта, если я соглашусь надѣть на себя его платье и вмѣсто его продавать по улицамъ хлѣбы. Я согласился — судьба моя того хотѣла. Но уже давно жители Константинополя жаловались на хлѣбниковъ за то, что ихъ хлѣбы и худо были испечены и не имѣли надлежащаго вѣсу. Неудовольствія въ здѣшнемъ городъ, какъ и вамъ удавалось можетъ быть слышать, производятъ не рѣдко великія возмущенія. Все это не хуже другихъ было извѣстно и мнѣ; но злая моя судьба запретила мнѣ во время объ этомъ подумать.
Около четверти часа бродилъ я изъ улицы въ улицу, продавая хлѣбы — вдругъ окружило меня множество чернаго народа; начинаютъ меня бранить, толкать, бросаютъ въ меня грязью — бѣгу къ воротамъ Султанскаго дворца и, вся толпа бѣжитъ за мною съ ужаснымъ крикомъ. Визирь, испуганный возмущеніемъ, приказываетъ отрубить мнѣ голову, чтобы успокоить народъ. Бросаясь передъ его могуществомъ на колѣна, объявляю, что не я тотъ хлѣбопекъ, на котораго гнѣвается народъ; разсказываю исторію о своемъ платьѣ. Сжальтесь, честные Музульмане! воскликнулъ я наконецъ въ слезахъ: не я виноватъ, а суровая моя участь! — Всѣ засмѣялись. Одни плевали мнѣ въ лицо, другіе кричали, отрубить ему голову, она очень глупа и ни на что ему негодная. Нашлись однако добрые люди, которые за меня вступились; наконецъ меня выпустили, и я побѣжалъ неоглядываясь, бросивъ посреди улицы корзину съ хлѣбами, которые всѣ были разхищены въ одну минуту!
Я рѣшился уйти изъ Константинополя, оставивъ вазу свою на сохраненіе Саладину. Какъ вздумано, такъ и сдѣлано. Въ пристани встрѣтился я съ отрядомъ войска, отправлявшимся на кораблѣ въ Египетъ. Буди воля пророка! сказалъ я самому себѣ. Если назначено мнѣ утонуть въ морѣ, то ужь конечно я не умру на сушъ, и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше — и я сѣлъ на корабль. Долго ли мы плыли, не знаю; во все время вашего путешествія сидѣлъ я на палубъ и курилъ табакъ, твердо рѣшившись не перемѣнять своего положенія и въ самую жестокую бурю. Если назначено кораблю погибнуть, такъ думалъ я, то онъ погибнетъ непремѣнно, сколько бы я ни трудился предохранить его отъ разбитія! Зачемъ же безпокоить себя попустому? никто не можетъ избавиться отъ того, что ему назначено Промысломъ.
Но мы пристали благополучно къ берегамъ Египта. Я вышелъ изъ корабля послѣдній; было уже очень поздно, когда я пришелъ въ лагерь Элль-Арита. Трубка моя погасла; иду къ одной палаткѣ, въ которой свѣтился огонь, чтобы ее разкурить. Вдругъ… вижу на землѣ что-то блестящее; наклоняюсь — то былъ драгоцѣнный алмазный перстень. Беру его съ тѣмъ намѣреніемъ, чтобы на другое утро объявить черезъ крикуна о своей находкѣ, и надѣваю на лѣвой мизинецъ. — Всё несчастія! Перстень былъ слишкомъ великъ, а мизинецъ мой слишкомъ малъ, и въ то самое время, какъ я наклонился къ огню, чтобы закурить свою трубку, онъ упалъ въ сѣно, разостланное передъ осломъ; я началъ разгребать сѣно: оселъ ударилъ меня задними копытами и такъ сильно, что я, отлетѣвъ отъ него шаговъ на пять, упалъ на солдата, спящаго подлъ палатки. Онъ закричалъ, и крикомъ своимъ разбудилъ другихъ; они вскочили, сбѣжались ко мнѣ, обступили меня кругомъ; въ это самое время какъ на бѣду попался мнѣ въ сѣнѣ потерянный мною перстень, и я держалъ его въ рукъ. Трудно ли послѣ этаго счесть меня за вора! И тотчасъ начали меня увѣрять, что я укралъ какіе-то дорогіе товары, похищенные за недѣлю до прибытія нашего въ лагерь. Я представилъ свидѣтелей, которые вмѣстѣ со мною побожились, что я въ это время плылъ на кораблѣ изъ Константинополя — намъ повѣрили; однако, не смотря на то, приказали меня для нѣкоторыхъ причинъ выколотить палками по пятамъ, что было въ ту же минуту весьма порядочно исполнено; и я три дни пролежалъ на постелѣ съ превеликою опухолью на пяткахъ. Подобные случаи бываютъ только со мною; а вся бѣда произошла отъ того, что мнѣ не вздумалось прежде утвердить хорошенько на пальцѣ своемъ перстень и потомъ уже начать разкуривать свою трубку.
Наконецъ опухоль на пяткахъ моихъ прошла, и я могъ уже вставать съ постели. Однажды вздумалось мнѣ заглянуть въ одну палатку, надъ которою развѣвалъ красный флагъ и которую называли кофейнымъ домомъ. Въ этомъ кофейномъ домъ увидѣлъ я незнакомаго мнѣ человѣка, который очень сожалѣлъ о потерѣ драгоцѣннаго перстня; онъ описалъ мнѣ его примѣты; я тотчасъ догадался, что это былъ тотъ самый несчастный перстень, за который пострадали мои пятки. Я бы охотно подарилъ двѣсти цехиновъ тому, кто возвратитъ мнѣ, или скажетъ, гдѣ я могу отыскать свой перстень, говорилъ этотъ незнакомецъ, и я разсказалъ ему случившееся со мною, прибавивъ, что знаю въ лицо того мошенника, который вырвалъ изъ рукъ моихъ перстень. Однимъ словомъ, пропажа была мною отыскана, и я получилъ кошелекъ съ двумя стами цехиновъ — что нѣсколько утѣшило меня въ моемъ несчастіи.
Однажды ночью товарищи мои спали, а я перебиралъ и пересчитывалъ свои цехины. На другой день эти господа пригласили меня съ собою выпить нѣсолько чашекъ шербету — я согласился, и для чего было не согласиться! они меня потчивали, а я пилъ. Вдругъ начинаю чувствовать пресильную охоту спать — заснулъ — просыпаюсь — гдѣ же я? въ открытомъ полѣ, подъ пальмовымъ деревомъ — первая мысль о цехинахъ; ищу своего кошелька — онъ тутъ; а гдѣ цехины? всѣ изчезли! вмѣсто ихъ нашелъ я въ кошелькѣ около сотни маленькихъ камышковъ. Я догадался, что меня обманули, что вмѣсто шербета дали мнѣ пьянаго напитка, и что все это сдѣлано было по общему согласію съ тѣмъ намѣреніемъ, чтобы обобрать у меня мои цехины, которые замѣчены были мошенниками въ то время, когда я ихъ пересчитывалъ, воображая, что всѣ мои товарищи спали глубокимъ сномъ.
Я побѣжалъ въ лагерь, жаловался, но жалобы мои остались безполезными; я не имѣлъ доказательствъ, и всѣ надо мною смѣялись. Въ своемъ отчаяніи воскликнулъ я: бѣдный Мурадъ! и вмигъ разнеслось извѣстіе, что Мурадъ несчастный, котораго неудачи такъ славны были въ Константинополѣ, находится въ лагерѣ; на меня приходили смотрѣть, какъ на чудо; а когда я прохаживался по улицамъ лагеря, то всѣ указывали на меня пальцами и всѣ говорили: вотъ идетъ Мурадъ несчастный. И сказать правду, такая слава была не очень мнѣ по сердцу!