— Ну что там, Адриано? — спросил офицер, слегка откинувшись в кресле.
Адриано сделал жест, означавший, что он еще не может ответить, потом послышался стук закрываемой двери, вернулся Филанджери и сказал:
— Это сосед — жалуется, что мы очень шумим.
— Ну что за идиот, — сказал Цота. — Сейчас нет и десяти!
— Я его заверил, что мы будем вести себя тише, — сказал Филанджери.
Адриано пристально смотрел на старика, стоя у противоположного конца дивана; стекла его очков поблескивали.
— Если он явится еще раз, я сама с ним поговорю, — сердито сказала Джина.
— Думаю, что больше он не явится, — с мягкой грустью ответил Адриано и улыбнулся, совсем как гипсовая старуха с такими же, как у него, искусанными губами.
Сент-Роз закрыл глаза, словно блеск очков Адриано раздражал его. Он знал, что в эту минуту в заснеженных степях России и Украины умирают советские солдаты, что американские летчики гибнут в джунглях далеких азиатских архипелагов, что евреи агонизируют в зловонных бараках лагерей смерти, и при мысли об этом ком вставал у него в горле. Все, чему его годами учили, не могло сейчас помочь ему, он чувствовал себя зажатым, стиснутым, как растение в гербарии. Он открыл глаза и устало взглянул на лица окружающих. Мужчины пили густое вино, которое он попробовал, но сейчас уже остерегался пить. Встретит ли он еще когда-нибудь Луку?
— Боже, избавь нас от лукавого, — шутливо сказала Джина, отвечая самой себе, но на деле обращаясь к Цоте, который настаивал на чем-то связанном с Мари. Чего же он хотел? Чего добивался этот толстяк? Он хотел, чтобы Мари разделась, и тогда можно будет «сравнить ее пластику с пластикой статуи» (у Цоты уже покраснели глаза, увлажнились губы, загорелся взгляд), по-настоящему оценить талант скульптора и выяснить наконец, приукрасил он свою модель или нет.
Мари, сидевшая в кресле, пожала плечами, давая тем самым понять, что она такое предложение находит абсурдным.
— А почему бы и нет? — спросил Тавера, явно раздраженный ее отказом: — Для Фило ты же раздевалась! Почему ты не хочешь сделать это для нас?
— А почему бы тогда не раздеться в воскресенье для верующих на площади Святого Петра?
— Не говори ерунды! — буркнул Цота, нахмурившись. — Почти в таком же виде ты ходишь на пляж купаться. Зато мы могли бы сравнить.
— Ни за что! — сказала она, не повышая голоса.
— В таком случае я сам тебя раздену!
И он неестественно засмеялся.
— Одну минутку, — сказал Филанджери. — Я хочу кое-что уточнить. Во-первых, Мари позировала мне в купальном костюме. Во вторых, сейчас у нас дружеская вечеринка, и она вольна поступать как хочет. Отказывается — значит, все. Выпьем за ее красоту.
— Все дело в стыдливости, — сказал офицер примирительным тоном.
— Какая там еще стыдливость! — злобно воскликнул Цота.
— Дело в достоинстве, если угодно, — сказал Филанджери.
— А ты, Фило, закройся! Ты сам похотливый козел. Тебе ли толковать о достоинстве!
Никто не засмеялся, кроме Джины, закудахтавшей в своем углу. Цота быстро повернулся к Мари.
— Послушай, покажи нам ну хотя бы только грудь! Просто чтобы доказать, что ты не похожа на Диану Эфесскую.
— А почему, мой дорогой, именно на Диану Эфесскую? — спросила Джина.
— Потому что Диана Эфесская сверху донизу покрыта сосцами.
Джина захохотала снова, зажмурив глаза и прикрыв рот рукой.
— Слушай, Тавера, пора бы тебе сменить тему, — сказал Филанджери.
— Сменю, если захочу! Достоинство, Фило? Я запомню это слово! Все красные без конца толкуют о достоинстве! Именно по этому словцу их сразу узнаешь. Так же, как сразу узнаешь священника даже в пиджаке, стоит лишь услышать слово «милосердие». Оно стекает с губ, как сироп!
— А по какому слову узнаешь хама? — спросил Сент-Роз.
— А вы, куда вы суетесь? — злобно воскликнул Цота, вскочив со стула и судорожно опираясь о край дивана.
— А вы-то сами? — вызывающе ответил Сент-Роз.
— Чего вам надо? Скажите!
— Прошу вас! — вмешался Фило.
— А ты заткнись!
— Не будь смешным.
— Давайте поговорим о чем-нибудь другом, — испуганно взмолилась Джина. Адриано, чтобы ее успокоить, положил руку ей на плечо, а капитан уставился на Сент-Роза, чуть склонив голову и сощурив глаза, будто целился из карабина.
— Перестаньте, — внезапно вмешалась Мари. — Думаю, все это в первую очередь касается меня, и я зас уверяю, что могу сама за себя постоять.
— А ты не подливай масла в огонь! — чуть не плача простонала Джина.
— Я — не беспомощная женщина, — продолжала Мари, — и не нуждаюсь в покровительстве. Хватит на сегодня. Мне хочется спать!
— Согласен, но только прежде покажи нам свои прелести, а потом…
— Довольно! — крикнул Филанджери.
— Старая ты свинья! Сам нагляделся вволю, а теперь заявляешь, что охота запрещена!
Цота все с тем же хвастливым видом поднялся на свои короткие ноги. Вся его физиономия покрылась потом. Каждый понимал, что для него главным было не уступить Филанджери. Цота протянул руку к Мари — она пристально на него смотрела, даже не пытаясь защититься. Жест его взвинтил Сент-Роза до предела, но старик уже вмешался. С удивительной ловкостью он схватил Таверу за плечо и повернул к себе. Цота побледнел как полотно, и в глазах его сверкнула ненависть.
— Старая кляча! — крикнул он. — Ты осмеливаешься тронуть меня! — И повернулся к Мари: — А ты, дура, поторапливайся! Не все ли тебе равно, увидим мы тебя голышом в бронзе или в живом виде?
— Тебе придется отсюда уйти! — сказал старик.
— Синьоры! Синьоры! — повторял капитан удрученно.
— Тебя спасает только возраст! — рычал Тавера. — Не могу я бить старую клячу!
— Умоляю, Цота, успокойся, — жалобно просила Джина.
— Ну и евнух, — презрительно сказал Филанджери. — Ты не бьешь стариков. Только женщин бьешь. Особенно если старики способны выбить тебе зубы.
— Слышите? — воскликнул Тавера, который, очевидно, не ожидал такого отпора.
— Ведешь себя как мужчина, только когда ничем не рискуешь, а если что не так, зовешь на подмогу мамочку!
— Ну что, все слышали?
— Слышали, слышали. Они же не глухие. А теперь вон отсюда. От тебя скверно пахнет. Выход там. Без тебя легче будет дышать.
— Вы слышали? — повторил Тавера, призывая в свидетели Адриано и Рителли.
— Как же они могли не слышать?! — ответил старик.
Сент-Роз восхищался им, восхищался его боевым духом. Он понимал, что Тавера шаг за шагом отступает. Подбородок его дрожал. Губа нервно дергалась, а круги под глазами приобрели болезненную окраску. Что касается Мари, то она вела себя так, словно эта ссора ее не касалась, и с царственной беспечностью расхаживала по мастерской, поглядывая на бронзовые бюсты прелата с толстым бурбонским носом, на важную, надменную даму, на юного атлета с искаженным от напряжения лицом. При каждом шаге юбка ее соблазнительно колыхалась.
— Фило, остановись наконец, — сказал Адриано еле слышно.
— Пользуешься тем, что ты стар! — сказал Тавера. — Я ничего не могу с тобой поделать.
— Как и с женщинами! Ты ничего не можешь! Только оскорблять умеешь. Убирайся! Вон отсюда!
— Ну что вы! — мягко сказал Рителли.
— Вон отсюда! Я проветрю помещение, как только он уйдет.
— Поверьте мне, — сказал Тавера, обращаясь к Рителли, — я ухожу только из уважения к вам.
— Если ты уходишь, мы тоже пойдем, — сказала Джина, до смерти перепуганная.
— Все равно, — заметил Адриано, — вечер испорчен.
Тавера пожал плечами, будто хотел сказать: «Кто же виноват, если старый дурак шуток не понимает?» Руки у него дрожали. Чувствовалось, что он в ярости. Надевая пальто, он нервно кусал губы.
Мужчины вышли первыми. Женщины задержались около Филанджери и что-то тихо ему говорили. Старик поцеловал их обеих. Сент-Роз услышал, как Мари сказала ему: «Браво, чемпион!» Сент-Розу она издали дружески помахала рукой и вышла последней.
Шаги на лестнице стихли. Сент-Роз почувствовал странное облегчение, будто до сих пор пальцы его лежали на проводе, через который внезапно могли пропустить электрический ток. Он похвалил Филанджери за твердость, хотя и понимал, что сам был причиной этой стычки. Скульптор, безусловно, намеренно вмешался первым, чтобы предотвратить вмешательство Сент-Роза. Ночная тишина просачивалась в мастерскую, словно темная вода, нагнетая тревогу, придавая скульптурам, точно живым людям, сосредоточенный вид.
— Но кто же этот нахал?
— Тавера? Высокопоставленный чиновник Римского радио. Фашист до мозга костей. Помешан на женщинах. Я с ним познакомился на одной из моих выставок.
— Вы ему здорово всыпали!
— Жирная свинья! — прошептал Филанджери, все еще полный злобы.
— А Мари? Кем она ему приходится?
— Да абсолютно никем.
— Почему же она проводит с ним время?
— Одна подпольная организация поручила ей следить за ним. Мари тоже работает на радио.
— И давно?
— Месяца два.
— А как же с Лукой — ведь это он приходил?
— Не беспокойтесь. Я в двух словах объяснил ему положение. Он ушел, но взял ваш адрес. В ближайшие дни он вам даст о себе знать.
— Адриано следил за вами.
— Он человек безвредный. Забудем об этом. Бедный Лука просто умирал от усталости. Подумать только, что на эту ночь ему придется искать для себя новое пристанище.
Продолжая говорить, старик тщательно накрыл статую предварительно смоченным покрывалом, а Сент-Роз наблюдал за его неторопливыми и почти ритуальными движениями.
— Вы очень дорожите этой работой, да?
— Конечно. Хотя через тысячу или сто тысяч лет, то есть в будущем, от всего этого в человеческом сознании не останется и следа.
— Эта мысль отвращает вас от творчества?
— Напротив.
Рукой он указал на расстилавшийся за окнами римский пейзаж, словно напоминая о бесценных произведениях искусства, которыми так богат Рим.
— Мы знаем, что все это когда-нибудь будет поглощено пустыней или уничтожено космическим катаклизмом. Я знаю, что от наших чаяний и мыслей ничего не останется, но все же мне порой приятно представить себе, что образы, мной созданные, будут блуждать среди мириадов звезд.
Старик улыбался. Гнев его утих, и в этом старом лице снова проглянуло что-то детское. Да, наверно, он был когда-то отважным юношей, фантазером, храбрецом. Жил полной жизнью. В его усталых глазах Сент-Роз видел и теперь тот блеск, какой свойствен людям, умеющим возвыситься над самим собой, способным на самые героические и безрассудные поступки.
7
На следующий день Мари с утра приехала к Филанджери в маленьком автомобильчике, который итальянцы называют «тополино». Было холодно. Над крышами нависло промерзшее небо. Мари плохо выспалась, чувствовала, что лицо у нее отекло. Она подняла воротник, сдвинула шапочку на лоб и, войдя в дом, поднялась к скульптору.
— Не будем терять времени, Фило. Если твой друг еще здесь, ему надо немедленно уходить.
— Но что случилось?
Встревоженный звонком, Сент-Роз, едва успев умыться, стоял у входа с полотенцем на плече.
— Вчера вечером, — сказала Мари, — Цота, отвозя нас домой в своей машине, заявил, что вы вызываете у него подозрения.
— Какие подозрения?
— Ему кажется странным и ваш акцент, и то, как вы строите фразу.
— И это так серьезно?
— Вы сказали, что причина вашей раны — несчастный случай, падение с мотоцикла.
— Ну и что?
— Но еще в октябре, после того как один мотоциклист, вооруженный гранатой, совершил покушение, немцы официально запретили езду на мотоциклах. В Риме больше не встретишь мотоциклов. В этом легко убедиться.
— Черт побери! И что же этот бесноватый может сделать?
— Сообщить полиции. У него там полно друзей.
— Весьма грустно, — заметил Сент-Роз.
— Не будем терять времени. В случае необходимости ты, Фило, придумаешь что-нибудь правдоподобное.
— Но ты в самом деле думаешь, — спросил старик, — что Цота говорил это не просто со злости? Ты считаешь, что сегодня…
— Пойми, — сказала Мари, — это дело серьезное. Цота — человек тщеславный, вспыльчивый и к тому же тертый калач. Его ничто не удержит. Мы с Джиной пробовали его образумить. Он нас грубо оскорбил.
Мари говорила быстро, зябко кутаясь в пальто, и, видимо, была раздражена неуверенностью, сквозившей в словах Филанджери.
— Не могу поверить, что все это так опасно, как тебе кажется, — сказал он. И, повернувшись к Сент-Розу, добавил: — Я-то ее знаю. Она большая фантазерка.
Но Сент-Роз уже оделся, натянул пиджак, пальто.
— Возможно, ничего и не произойдет, — сказал он. — Но синьора права. Лучше принять меры предосторожности.
Она вспомнила, как накануне Сент-Роз внезапно поцеловал ее в шею, и взглянула на него внимательнее, чем прежде. Сент-Роз был очень привлекателен, у него был крупный красивый рот и великолепные белые зубы. Мари нравились мужчины с такими зубами. Губы его тоже притягивали взгляд, и она отвела глаза, словно он мог об этом догадаться.
— А как Рителли? — спросил Фило. — Как он реагировал? Это важно.
— Мне показалось, что он серьезно отнесся к словам Цоты. Но у него не сразу поймешь.
Кошка, лежавшая на скамеечке между двумя бронзовыми изваяниями, пристально на них глядела. Она появилась внезапно и, похоже, намеревалась подремать здесь, напротив двери в коридор.
— Вы готовы? — спросила Мари у Сент-Роза.
— Да, конечно.
— Если вы не знаете, куда деваться, я отвезу вас к друзьям.
— Он знает, куда деваться, — сказал Фило. — У меня он должен был провести только одну ночь.
И он коротко рассказал ей обо всем, что касалось Сент-Роза и Бургуэна. Мари слушала, не выражая особого удивления, однако и она была взволнована, видя, как оживилось лицо старика, как внезапно помолодели его глаза. Кошка, видимо, задремала в уголке мастерской и походила на одного из тех маленьких загадочных азиатских божков, для которых не существует ни времени, ни логики.
— Мне показалось, что вы — француз, — сказала Мари Сент-Розу. — Я так и подумала, что вы бежали из плена, хотя все мы здесь пленники. Ну что, пошли?
Сент-Роз поблагодарил скульптора, тот крепко обнял его и пожелал успеха.
— И ударьте покрепче, — добавил Филанджери. — Не бойтесь, что ваши бомбы прикончат и нас.
— Постараюсь быть осторожней, — сказал Сент-Роз.
— До свиданья, Жак!
Когда они выходили, Мари посмотрела вправо, потом влево, дабы убедиться, что дорога свободна.
— А привратница? — сказал Сент-Роз. — Она наверняка нас видела.
— Ну, ее-то опасаться нечего. Она свой человек. Пошли.
Машина стояла на одной из соседних улиц.
— А почему вчера вечером вы не сели в лифт? — спросил Сент-Роз. — Ведь он работал.
— Цота всегда опасается, что внезапно отключат ток. Боится попасть в ловушку. И других заставляет быть столь же осторожными.
— Недоверчивый человек, как я погляжу.
— И властный. Вмешательство Фило, да еще и ваше, его взбесило. Неужели вы не могли дать мне возможность самой выпутаться из всего этого?
Это не было упреком. Просто она хотела подчеркнуть, что сумела бы справиться и с таким, как Цота, хоть он и вел себя скверно, обуреваемый чувствами, природа которых была ей совершенно ясна.
— Мне неприятно думать, — сказал Сент-Роз, — что с Филанджери может случиться что-нибудь плохое.
— Он человек находчивый. Я в него верю. И учтите, если бы он сегодня ушел из дома, подозрения усилились бы.
Она вела машину, время от времени поглядывая по сторонам.
— Если дело примет дурной оборот, он сумеет уехать из Рима. Я позабочусь об этом.
Машина шла по правому берегу Тибра в сером тумане, приглушавшем шум. Тишина создавала впечатление, будто город был ночью брошен жителями или будто во сне их сморила страшная эпидемия. И на самом деле, все окна в домах были еще закрыты, а движение на улицах почти прекратилось. Впечатление бедствия усиливалось поднимавшимися из подвалов зловонными испарениями. Еще одна улочка — и машина остановилась. Дальше начиналась небольшая площадь, довольно запущенная, с облупившимся на многих фасадах лепным орнаментом в каких-то серых пятнах.
— Я вам очень признателен за хлопоты, — сказал Сент-Роз.
— Не стоит об этом говорить.
— Но хотелось бы знать, как все сложится дальше. И по возможности быть спокойным за Филанджери.
Мари показала ему кафе с вывеской «У Пьетро», оно было еще закрыто.