— Особенности войны в тех краях, матушка-государыня…, - начал оправдываться Миних.
Но императрица грубо прервала его:
— Я мать отчества своего! И солдаты те дети мои. А ты их жизни не ценишь. Я про твои слова слыхала. Мол, в России людей, что песку и чего их жалеть? Так?!
Миних склонил голову. Он понял, кто донес на него. Принц Людвиг Гессенский. Проклятый лизоблюд и бездарный генерал.
— Потому в сем году жду от тебя побед громких. Днепровская армия твоя! С ней и станешь мне победы добывать! А ты, Ласси, возьмешь Донскую армию.
— Но, матушка-государыня, есть у меня просьба до тебя…
— Никаких просьб, — оборвала Анна Миниха. — Побеждай! Или опалу на тебя наложу! А пока, иди с глаз моих! Прочь!
Миних поклонился царице, метнул ненавидящий взгляд на Бирона и вышел.
Императрица отыскала глазами Волынского.
— Артемий Петрович! Много хорошего про тебя любезный нам герцог Бирон рассказывал и потому жалую я тебя. Подписала я вчера указ о назначении тебя нашим кабинет-министром! Служи нам верно и будь беспощаден к врагам престола нашего. Измену сыскивай и с корнем выдирай!
Волынский пал на колени:
— Матушка, всемилостивая государыня! Всю кровь свою за тебя отдам!
— Встань, Артемий Петрович, не для чего сейчас полы полами кафтана своего подметать. Мне дела надобны, а не слова! Про то помни! Про меня гадостные анекдоты по столице ползут! Мол, про народ свой не думаю! А кто думает? Лизка? Она змея подколодная козни продолжает строить. С любовниками развлекается, словно девка солдатская. Впрочем, такая она и есть. И место ей в доме публичном, а не троне государства Российского! Завтра на заседании кабинета я сама стану присутствовать! Надобно корень низменный выдрать, да так чтобы побегов более не пускал!
После этого императрица удалилась к себе, дабы отдохнуть и успокоиться в обществе своих шутов и шутих.
Буженинова как увидела царицу сразу к ней подошла и за руку взяла:
— Али снова обидели тебя, матушка?
— Обидели, куколка! Ничего сделать не могут. Только дай и дай всем! Мало они от меня милостей имели?
— Дак, я те сколь разговорила, гони всех в шею!
— Всех-то нельзя, куколка. А кто за державой смотреть станет? Россия-то страна огромная. А верных слуг дабы управлять ей нет. Вот беда так беда.
К ним подошла карлица Новокшенова, и, услышав последние слова царицы, заверещала:
— Беда, беда, беда. Матушку нашу разобители-и-и-и-и!
— Замолкни! — дала ей подзатыльник Буженинова.
От сего обращения Новокшенова заголосила еще больше:
— Беда! Беда!
— Не трогай дуру, куколка, в ушах звенит от гомону её. Где Ванька Балакирев?
— Дак он матушка бит был.
— Кем это?
— Дак твоим гофмаршалом.
— Рейнгольдом фон Левенвольде?
— Им. Балакирев пузырек с чернилами на платье евоной полюбовницы Наташки Лопухиной вылил. А тот осерчал, и палкой его отходил.
— А Лакоста где? Отчего не вижу короля самоедского?
— Его шут твой Мишка Голицын отлупил. Вот потеха-то была, когда дрались они. Жаль, ты не видала того, матушка.
— Квасник? Отлупил? За что? — удивилась царица.
Она знала Квасника как самого несчастного и забитого их своих шутов.
— За дело вестимо! Я его про сие попросила. Задирает меня сироту несчастную. Я и сказала Кваснику. Чего смотришь как девицу забижают? Дай в морду Лакосте. Тот и дал!
— За тебя, стало быть, стал, куколка? Тогда прощаю ему побои Лакосты, — улыбнулась Анна.
— А про женишка для меня подумала ли, матушка? Сколь ожидаю милости твоей.
— Не до того сейчас, куколка. Погоди малость. Забот то у меня державных сколь? Ведаешь ли? А что нового при дворе моем болтают?
— Камергер твой Юсупов женился, матушка.
— Женился? — Анна любила сплетни, это отвлекало её от забот. — Да на ком? Ведь девок подле него столь много было.
— На ком, того я и не ведаю, матушка! Но девку за себя взял статную. Её Юшкова видала. Но при дворе сия девица не бывала еще.
— Дак пущай приходит! Посмотрим! А ты где видала то сию девку? — спросила Анна лейб-стригунью Юшкову.
— Да намедни, матушка. В санях она с Юсуповым каталась. Я то у слуг и расспросила юсуповских кто сие такая. Они и ответили, что женка, мол, барина нашего.
— Женился таки греховодник старый, — императрица хлопнула в ладоши. — Вот уже и не чаяла, что жениться. А он женился.
Анна снова обратилась к Бужениновой. По лицу карлицы видела, что не все еще та выложила.
— А чего еще болтают?
— Да не все матушка счастье любовное имеют.
— Кто это "не все", куколка? Не томи государыню свою. Сказывай.
— А вот Куракины отказали жениху дочери, капитану гвардии полка Измайловского Давыдову. Не отдали за него девку. Помурыжили его и отослали от дома. Во как! — выпалила Буженинова новость.
— Куракины? А что за девка у них? — спросила царица.
— Марией кличут. Красавица и гордая больно.
— Гордая? — улыбнулась императрица. — За капитана полка Измайловского идти не желает? Чем плох им капитан сей?
— Капитан де роду незнатного, — доложила Буженинова. — Да и чин его не высок. Так де князь Куракин заявил.
— А про то Куракин не подумал, что полк Измайловский, гвардейский, моя личная охрана? И капитан того полка слуга мой верный! Того Куракину мало? Срочно узнать, где сей капитан!
Через десять минут дежурный гвардейский офицер доложил, что капитан гвардии Давыдов в настоящее время в карауле в дворцовом саду.
— Срочно его с караула снять и в церквушку Спаса пошли. Там пусть ожидает своего счастья. Он жениться желает? Так я помогу ему. На то я и государыня, чтобы о пользе своих подданных думать! А ты, Бестужев, срочно в дом Куракина. И ежели девка сей час не будет в церкви Спаса в наряде подвенечном, то завтра он будет сидеть в подвале у Ушакова в Тайной канцелярии! Так и скажи борову старому!
Дежурный камергер Бестужев бросился выполнять приказание императрицы. Свадьбу капитану Давыдову она устроила….
Сам капитан Давыдов был на седьмом небе от счастья. Не зря друзья посоветовали ему не убиваться по девке Куракинской, а идти в кувыр коллегию и там свои дела решать.
Поручик Рославлев тогда сказал ему:
— Иди к шутам. Они твою беду в миг избудут!
— Но шуты за просто так ничего не сделают. Где денег взять? Именишко мое разорено совсем. Мужики в бегах.
— Деньги, оно конечно, дело в сем предприятии не лишнее, но с умом можно и без того все обладить.
— Скажи как? — попросил Рославлева Давыдов.
— Есть при государыне в чине лейб-подъедалы Авдотья Буженинова. Она сама страсть как замуж желает. И тебе не откажет. Ты обижен семейством невесты своей за бедностию. Иди к ней и пожалуйся. Она поможет.
— Но как попасть мне к Бужениновой? Она во дворце живет и не всякого примет.
— Имеется у меня один ход к ней. Я тебе помогу в том.
И Давыдов излил душу Бужениновой, та обещала помочь и помогла. Шуты быстро решали все проблемы при веселом дворе Анны Иоанновны….
На следующий день императрица отыскала князя Куракина среди своих придворных. Тот, увидев взгляд императрицы, обомлел. Все знали, что означает взор сей.
— Князь! — поманила его Анна. — Подойди-ка!
Куракин приблизился и низко поклонился.
— Тебя поздравить можно. Так говорю? Дочку, говорят, замуж отдал?
— Все верно, ваше величество. Капитан гвардии полка измайловского мой дом осчастливил. И вчера молодые уже и под венец пошли.
— Рад ли зятю такому? — спросила Анна. — Али не доволен чем?
Куракин знал, на что намекнула императрица и, боясь гнева монаршего, заявил угодливо:
— Рад, матушка! Премного благодарен судьбе, за счастье сие. Про лучшего мужа для дочери я и мечтать не мог.
— Молодец, князь. Хвалю. А жених-то небогат?
— Не богат, матушка. Дак что с того? Он ведь в твоей охране служит и оттого великим доверием облечен.
— Жалую жениху 10 тысяч рублев серебром! Пусть никто не попрекнет его бедностию…
Год 1738, март, 20 дня. Санкт-Петербург. На заседании кабинета министров.
На заседании кабинета министров в тот день присутствовали граф Андрей Иванович Остерман, вице-канцлер империи, князь Алексей Михайлович Черкасский, кабинет-министр, Артемий Петрович Волынский, новоиспеченный кабинет-министр, Иоганн Эйхлер, кабинет-секретарь.
Первый вопрос был крайне важным. Что делать с цесаревной Елизаветой?
Остерман высказался первым:
— Цесаревна поведения легкого и уже без разбору любовников принимает. Ранее она гвардейских офицеров жаловала. А нынче? И мужиками простыми не брезгует. Появился при ней некто Алешка Розум, бывший певчий из хора церковного, мужика простого малороссийского сын. С ним цесаревна на глазах у дворни сожительствует!
— Но верные ли то сведения? — спросил тучный князь Черкасский.
— Вернее некуда. Про сие я пять доносов имею. Да и говорят все про то. Не сильно то цесаревна свои привязанности любовные скрывает. Кровь в ней так и кипит. В монастырь бы надобно девку заточить. Пусть там до скончания веку своего грехи замаливает. Сие требование государыни всемилостивой императрицы нашей.
— Повеления государыни императрицы закон для нас, — начал свою речь новый кабинет-министр Волынский. — Но боюсь, что если мы поступим так, как того желает вице-канцлер, то нового заговора нам не избежать.
— Заговора? — не понял Волынского Остерман.
— В гвардейских казармах нынче неспокойно. И пока сие неспокойствие выражено токмо в разговорах застольных. Но завтра все может измениться, ежели мы цесаревну в монастырь заточим. Того допускать нельзя во имя спокойствия империи.
— И я согласен в том с Артемием Петровичем, — поддержал Волынского князь Черкасский. — То дело большое и хлопотное. Сейчас Россия войну с османами ведет, и заточать Елизавету в монастырь нельзя.
В этот момент двери распахнулись, и вошла в сопровождении герцога Бирона сама императрица.
— Стало быть, противитесь воле моей? — с порога спросила она, услышав слова Черкасского. — А скажи мне, князь, кто правит империей?
Все присутствующие поднялись.
— Вы, ваше императорское величество! — ответил Черкасский.
— Стало быть, все-таки я? Тогда снова ответь, князь, а для чего ты моего приказа исполнить не желаешь? Лизка девка распутная и про то всем ведомо! И пусть свои грехи замаливает в монастыре.
— Ваше величество, — вмешался Волынский. — Могу я высказать мнение свое?
— Говори! Чай для того я и пришла, чтобы вас послушать, — ответила Анна и уселась на стул, пододвинутый ей Бироном. — И садитесь. Чего столбеете?
Все сели. Только герцог продолжал стоял позади царицы. Да еще Иоганн Эйхлер жался к дверям.
— Ваше величество, — начал Волынский, — особенности России, коие начало берут от дворцового переворота князя Меньшикова, таковы, что бунты гвардейские к смене монархов приводят. Для того чтобы возбудить такой бунт, не надобен долгий период подготовки. Он может возникнуть стихийно. Елизавету в войсках любят как дочь Петра Великого и ежели её в монастырь заточить, то сие воспримут как сигнал к бунту!
— Кто воспримет? — спросила царица.
— Солдаты и офицеры полков Преображенского, Семновского, а также конного регимента. И сейчас они вполне верны вашему величеству, но при известии о насилии над дочерью Петра может случиться бунт.
— Стало быть, ты желаешь сказать, Волынский, что они за Лизку станут, а не за меня?
— Да, ваше величество, — смело проговорил Волынский. — Такое может случиться.
Анна была возмущена заявлением, и неизвестно чем бы сей день для Волынского кончился, если бы не герцог Бирон.
— А я согласен с Артемием Петровичем! — произнес Бирон. — В России все обстоит именно так, как он сказал. Вспомните древний Рим, господа! Я читал недавно про то, как гвардейцы тамошние, что именовались преторианцами, своих императоров свергали. И русская гвардия мне сиих преторианцев напоминает.
— Верно, ваша светлость. Именно так все и обстоит, — сказал Волынский.
— И заявления Артемия Петровича, есть заявление не хитрого лизоблюда, но верноподданного, о славе и долгом царствовании нашей государыни пекущегося! За сие, ваше величество, награждать надобно, а не ругать кабинет-министра.
Императрица после этих слов Бирона смягчилась.
— Тем более, что господин Волынский немало для удовольствия вашего потрудился, — продолжил Бирон.
— Чего ты там сделал, Артемий Петрович? — уже милостиво спросила царица.
— Зная о пристрастии государыни к охоте, приказал я как обер-егермейстер вашего величества в лесах под Нижним Новгородом облавы на оленей и лосей устроить.
— И что? — спросила Анна, глаза которой загорелись охотничьим азартом.
— Тех оленей и лосей числом 40 везут в Петербург! — громко сообщил Волынский.
— Вот за сие хвалю! — вскричала Анна. — Знаешь, Артемий Петрович, чем свою царицу потешить. Люблю охоту, хоть и баба я, а не мужик. Наш секретарь академический Данило Шумахер Дианою меня назвал. А Диана в Греции была богиней, что охоту весьма возлюбила, как я грешная. Ладно, прощу и на этот раз Лизку. Пусть при дворе моем бывает чаще! Эрнест! Передай ей то через гонца. Сегодня же её на куртаре своем видеть желаю!
— Будет исполнено, ваше величество, — важно склонил голову герцог Курляндский.
— А теперь, что о войне скажете, господа министры? — спросила Анна.
— Обстановка для нас складывается крайне неудачно, ваше величество, — сказал Волынский. — Войска Австрии терпят поражения от турок в Сербии. Миних ничего пока там не достиг. Да и Шведы на нас меч точат. Войной грозят!
— Войной? — царица посмотрела на Волынского.
— И флот короля Швеции может быстро оказаться у фортов Кронштадта.
— Шведы войны с нами не начнут! — уверенно заявил граф Остерман. — И нам сейчас следует помощь императору Австрии оказать войсками. Ибо австрийцев бьют турки.
— И поделом! — произнесла Анна. — Их император Кард VI много раз нас предавал! Пусть сам узнает, что сие такое!
— Того нельзя, государыня! — возразил Остерман. — Ибо ежели австрияков разгромят, то император Кард VI на мировую с османами пойдет! И пойдут они на мир без нас! За нашей спиной австрияки с турками договорятся. Поему нужно австриякам в той битве помочь!
— Снова им русских солдат слать? Ох, жалею я, что твоих советов тогда слушалась, Андрей Иванович! Сколь уже на полях тех солдат сгнило? И могил своих они не имеют. За то ли я в войну сию вмешивалась?
— Я дипломат, а не полководец, государыня. Про сие с Миниха следует спрашивать. Он обещал только победы и говорил, какой он полков водитель гениальный. Но где гений его?
— Миних еще ответит за дела свои. Пока пусть побеждает! Он мне победы обещал!
— Но что скажет государыня на просьбу Австрии? — спросил Остерман.
— Приодеться оказать австриякам помощь! Но ежели они снова нам пакости строить будут, не прощу им того! Чай Россия держава в Европах не последняя. А за Швецией следи, Андрей Иванович! Дабы нам, какой пакости не подкинула.
— В Стокгольме наш посол Бестужев-Рюмин, матушка государыня.
— Ладно, на том обсуждение сего вопроса окончим. Что там у вас далее? — императрица посмотрела на Остермана.
— Более ничего, государыня, — ответил тот.
Но слово взял новый кабинет министр Волынский:
— Я имею еще что сказать, ваше величество.
— Что у тебя? — Анна посмотрела на Волынского.
— У меня с собой проекты некие и я бы хотел с ними господ министров и государыню ознакомить.
— Говори, Артемий Петрович! — дала позволение Анна.
— Сие проект об народном образовании, матушка. У нас люди во тьме пребывают, не так как в Европе просвещенной. И мыслю я некие начинания об исправлении образования учинить с одобрения вседержавнешей государыни.
— И что ты предлагаешь? Гимназия при университете Петербургском работает исправно. Молодых студентов, коие талантами от природы отмечены, мы за границу послали. Шляхетский корпус кадетский при нас основан в столице для подготовки офицеров для армии.