— Анхен, но Либман мой человек.
— И что с того? Его и наказывать за воровство нельзя? Так что ли?
— Но Либман увеличил доходы империи! Он нашел нам деньги на войну. Он много раз помогал государству. А что до воров, Анхен, то все твои русские чиновники воры! Посмотри на них! И ежели каждого судить то Россия без чиновников останется. А Остерман не против Либмана удар свой направил! Он на меня нацелен! Или я стал неугоден, государыня? Тогда я должен сегодня же отбыть на Митаву! И готов перед тобой жезл обер-камергера хоть сейчас положить.
— И корону готов положить, Эрнест?
— Корону герцога я подучил из рук дворянства курдяндского, ваше величество. Но если разговор пошел в таком тоне, то….
Анна боялась потерять Бирона и потому сразу сдалась.
— Ладно! Заголосил, словно баба! Не стану я твоего Либмана трогать! Пусть живет! Но в казну должен он 200 тысяч рублей положить! Мне деньги на армию Миниха надобны.
— То будет исполнено, Анхен. Но могу я сказать ему, что дело его…
— Можешь! Я дала слово. А слово императрицы дорогого стоит! А вот ты своего слова не держишь, герцог.
— Что ты говоришь, Анхен?
— А то и говорю, Эрнест. Я одна. Все меня бросили. Пока болела многие уже решили, что к молодому двору стоит переметнуться. Да и у Лизки цесаревны гостей за последнее время прибавилось. Понимаешь про что я?
— Нет, не понимаю, тебя Анхен.
— А кто к Лизке ездил? Не ты? — с укоризной спросила царица.
— Анхен, мой визит к цесаревне был продиктован государственной необходимостью. Я верен тебе, государыня. Кто я без тебя? Потому на мою руку ты всегда рассчитывать можешь. Меня русские без тебя сожрут с потрохами.
— И потому тебе больше о делах стоит думать. Ведь я больна, Эрнест.
— Но ты поправилась, Анхен. Доктора говорят, что твое здоровье стало лучше.
— Оно так, но надолго ли сие? Много ли проживу еще на свете, Эрнест? Может уже скоро призовет меня господь….
Год 1739, январь, 15 дня. Санкт-Петербург. Трактир у "Старого шхипера".
Эрнест Иоганн Бирен в сопровождении своего друга Пьетро Мира вдвоем вышли на улицы города. Одеты они были скромно в серые незаметные подбитые мехом плащи и шапки из лисьего меха.
— Снова отправимся к "Старому шхиперу", Эрнест?
— Да. К этому трактиру я за много лет привык.
— А может, пойдем куда-нибудь еще? — предложил Пьетро Мира. — Мало ли мест в Петербурге? Что-то у меня на душе сегодня тревожно.
— Да, брось, Петер. Кто нас опознает в таких то нарядах? Мы с тобой словно чиновники мелкого пошиба.
— Но о твоих врагах забывать не стоит, Эрнест. Много кто желает избавиться от тебя в России.
— Да, Они твердо выбрали себе объект ненависти — герцога Бирона. Хотя в последнее время с легкой руки Остермана многие поминают и тебя и Лейбу Либмана. Особенно последнего.
— Ну, ему можно и потерпеть, Эрснет. Либман столько заработал на мехах что ему грех жаловаться. А фон Штемберг сколько в карман нашего еврея положил за последний год?
— Зависть — худший из пороков, — произнес Бирон. — Однако какой сегодня морозный день, Петер.
— Вон уже и наш трактир показался, Эрнест. Выпьем водки и согреемся.
— Сейчас самое время выпить. Я в такую погоду начинаю понимать страсть русских к сему напитку.
В трактире в тот день было полно народу, и новые посетители едва протолкались сквозь толпу. Хорошо еще, что хозяин трактира Клаус Шпигель опознал новый гостей и быстро посадил их за небольшой столик в дальнем темном углу.
— Сегодня у меня там много народа, господа. Но для вас всегда найдется местечко. Водочки с морозца?
— Водки неси, и что там у тебя есть из еды! Все неси! — приказал Пьетро.
— И верно. Я не отказался бы хорошо поесть, — поддержал шута герцог.
— Сейчас все будет!
Скоро Бирон и Мира уже выпили по первой и стали разговаривать. Герцог рассказал о том, как помог Либману выкрутиться.
— Остерман зеленый от злости ходит. Так хотел он через Лейбу на меня выйти. Стал я нашему вице-канцлеру как кость поперек горла. Он, видите ли, не терпит, когда кто-то вмешивается в дела управления государством.
— Но ты не сильно то в эти дела и вмешиваешься, Эрнест.
— Да, но за меня это делают Либман, фон Штемберг, барон фон Ливен, барон фон Корф и другие.
— А скажи мне по правде, Эрнест, тебе не бывает страшно?
— Бывает. Как подумаю, что императрица умереть может, и сразу страшно становиться. Эти русские тогда меня на части разорвут. Только Анна — моя защита. Она и есть та стена, за которой я могу от любых врагов спрятаться.
— А как думаешь, кто после неё править Россией станет?
— Это опасный вопрос, Петер. За такие слова можно и в застенки к Ушакову угодить, — с улыбкой сказал Бирон, и они снова выпили.
— Но все-таки? Неужели ты веришь, что трон перейдет к Анне Леопольдовне?
— Если она родит престолу наследника, то все может так и быть, Петер. За это стоит Остерман, хоть и враг, но в сем деле мы с ним едины. Для него крайне важен этот еще не родившийся наследник трона.
— А если родиться девочка?
— Тогда не жди добра, Петер. Ибо у петровых потомков наследник мужского пола имеется принц Петр Ульрих Голштинский, сын цесаревны Анны Петровны. И тогда трон может достаться Елизавете, которая наследником этого ребенка и сделает. Потому Анна Леопольдовна должна родить мальчика.
— Дай то бог! Популярность Елизаветы велика.
— Да. Я вот недавно разговаривал с ней. Она такая красавица и так умеет очаровывать мужчин.
— Эрнест! Уж не влюбился ли ты в Елизавету? — Мира снова наполнил стаканы.
— А что? — Бирон посмотрел на шута.
— Да ничего, но она дочь Петра Великого.
— Но мне она нравиться как женщина. И если бы она только поманила меня — я бы пошел. И сие было бы не таким уж и дурным шагом.
— Ты что Эрнест. Не дай бог, Анна узнает про такие твои мысли. Императрица ревнива.
— Еще как ревнива, Петер. А что говорят в вашей кувыр коллегии?
— Там тоже самое, что и везде. Шуты грызутся за милости императрицы не хуже придворных. Но в большом фаворе пока одна Буженинова. Её императрица слушает всегда. А после того как она глаза царице на Анну Леопольдовну открыла, её положение еще больше укрепилось.
— И многие хотят Буженинову к себе заполучить в союзницы? Так?
— Именно так, Эрнест! Но Буженинова ни от кого таких подачек не берет. Её слабое место это желание выйти замуж. И она себе уже и жениха приискала. Это не кто иной как шут Квасник, в прошлом князь Голицын.
— Отчего в прошлом? Он до сих пор князь, Петер. Это тебе не Франция, где один раз унизившись, более не поднимешься. В России и не такое бывает. Так что наш Голицын еще свое возьмет. И Буженинова совсем не дура, что Квасника-Голицына обхаживает. Денег она уже на службе шутовской скопила не мало. А теперь вот княжеский титул ей светит.
— Но пойдет ли императрица на то чтобы их поженить?
— Кто знает, Петер? На такой вопрос сразу ответить сложно.
За соседним столиком пили офицеры гвардии. Они матерно ругались и голоса их становились все громче и громче. Один из них, капитан в семеновском мундире со шрамом на лице вдруг выкрикнул:
— Ты кого хвалить вздумал? — он обращался к одному из собутыльников. — Свору немецкую? Не для того государь наш Петр Великий империю создавал, дабы каждая шваль здесь кормушку для себя находила!
— Я про то говорю токмо, — ответил ему молодой Преображенский поручик, — Что Миних хороший командир и полководец изрядный!
— Миних? Ты еще Бирена похвали!
Услышал такие слова Бирон, порядком уже выпивший, из-за стола поднялся и у семеновцу подошел. Мира не успел его остановить.
— Вы сударь, что-то сказали про герцога курляндского? — спросил он.
— А ты кто такой? — офицер вскочил на ноги. — Знаешь, с кем говоришь?
— Знаю. Вы, сударь, свинья пьяная.
— Что? — семеновец замахнулся для удара. Но он был сильно пьян и потому Бирон от его кулака в сторону ушел. Затем герцог и сам ударил офицера, да так что тот под столы угодил.
Но его товарищи вступились за честь мундира. Пьетро обнажил свою шпагу и громко произнес:
— Господа! Не стоит устраивать потасовку в трактире и мебель и посуду портить. Кто не доволен словами али делами сего господина, то я могу своей шпагой за честь его постоять. Но за дверями трактира. Есть среди вас люди смелые?
Дюжие офицеры гвардии посмотрели на Мира, на его худощавую фигуру и сразу нашлось трое, кто захотел с ним сразиться.
Они вышли на воздух. Петро обнажил шпагу и стал в позицию.
— Вы можете нападать на меня сразу втроем, господа. Если я стану убивать вас по одному, то для меня том будет мало чести.
Офицеры рассвирепели от такого заявления и, обнажив клинки, набросились на Пьетро.
— Мы отберем у сего наглеца клинок и отхлещем его нашими шпагами плашмя по голой ж….! — орал семеновский капитан со шрамом.
— Пусть помнит гвардию!
Мира быстро отразил все атаки пьяных офицеров. Шпагами они владели так себе, и он сих молодчиков и за достойных противников не почитал. Потому от первоначального своего намерения заколоть кого-то — отказался.
Он выбил шпагу из рук капитана и поранил ему руку, дабы тот уже к бою не вернулся. Затем он в течение минут нанес легкие раны и другим соперникам и вложил свой клинок в ножны.
— Вам бы господа уроки фехтования брать почаще, — сказал он и снова зашел в трактир…
Пьетро предложил Бирону уйти из таверны, но герцог отказался от того.
— С чего я должен уходить? От того что ты отделал троих русских? Пусть шпаги держать научаться.
— Но сегодня русских здесь больше чем иностранцев.
— И что с того?
— Среди офицеров может найтись некто, кто опознает тебя или меня.
Они выпили еще и стали закусывать. Стол был уставлен разными яствами, и они оказали честь каждому блюду.
Пьетро Мира не напрасно волновался. Среди русских, после водки, снова послышались оскорбительные слова. И больше того, сеньора Пьетро опознали.
— Да это же шут придворный! — закричал поручик Преображенского полка.
— Шут? Ты пьян, Олсуфьев! — осадил его капитан со шрамом.
— Да точно вам говорю! Шут то по кличке Педрилло! И шпагой он мастерски владеет! В Италии то мастерство постигал!
— И что с того? Никого он не убил ведь? — проговорил капитан. — Хотя мог бы. Я то сразу понял. А он токмо руку мне оцарапал.
— Дак шут на дворянина руку поднял! — Олсуфьев хотел встать из-за стола, но капитан семеновского полка насильно усадил его.
— Сядь! И не ори так, Олсуфьев. А то завтра похмелят тебя в тайной канцелярии на дыбе.
— Меня?
— Молчи, Сашка, — осадил Олсуфьева другой гвардеец. — Он к самому Бирону приближен! Завтра донесет своему герцогу…
— Русских солдат из-за этого Бирона мордуют, а я и слова не скажи? Так?
Бирон резко обернулся. Он посмотрел в глаза поручику Олсуфьеву:
— Из-за Бирона, вы сказали, поручик? Я вас понял правильно?
Олсуфьев осекся. Он узнал, кто сидит перед ним в простой таверне.
— Отчего вы во всем Бирона вините? Я хотел бы знать? Лично вам, что Бирон сделал?
— Герцог, — побелевшими губами прошептал Олсуфьев. — Герцог…
— Не стоит вам произносить моего имени громко, поручик. И можете не бояться тайной канцелярии. Ни я, ни сеньор Мира не промышляем доносами.
После этого Бирон встал со своего стула и вместе с Пьетро вышел из таверны. Он был в бешенстве. Он выдал себя. Не сдержался. Выпил слишком много водки с мороза….
Год 1739, январь 17 дня. Санкт-Петербург. Во дворце в покоях герцога Бирона.
Утром 17 января, герцог Бирон собрал у себя своих сторонников. К нему пришли барон фон Ливен, барон фон Бреверн, барон фон Мегден, граф Дуглас, братья Бирона Карл и Густав, принц Гессен-Гобургский, который в последнее время стал верным сторонником герцога.
— Господа, — начал Бирон. — Я вами не доволен. У наших врагов всюду есть глаза. И они нам наносят удары. А вы? Вы спите! И не только спите, но и наносите вред моему имени. Зачем я дал вам всем должности прибыльные? Для чего?
— Но ваша светлость, так и не сказала, нам что случилось? — спросил граф Дуглас.
— То, что жалобы на вас поступают постоянно. Русские и так меня ненавидят, а из-за вас эта ненависть становиться день ото дня больше. Вот вы, граф Фринц-Фердинанд фон Дуглас, что можете сказать?
Дуглас посмотрел на герцога.
— Но я не понимаю, кто может жаловаться на меня?
— Вы излишне жестоки, граф, по отношению к солдату русскому. И я не раз прикрывал вас от суда.
— Ваша светлость, я не первый год в России служу. Еще при Екатерине I когда я был назначен генерал-губернатором Эстляндии, я всегда быт требователен к солдатам. Русскому мужику нужно наказание. По иному он не имеет почтения к начальству.
— Глупость, граф, не лучший путь к успеху. Вы совершенно не знаете русских. И если вас солдаты на штыки поднимут — то это ваше дело. Но мое имя из-за вас порочат! Тоже самое, касается и вас Ливен, и вас Мегден.
— Но кому они жалуются, ваша светлость? — спросил фон Ливен.
— Жалобы поступают на имя государыни, но хода я им не даю. Но это пока. Так что советую вам умерить ваш пыл и вести себя достойно. Сами знаете, как крута бывает наша государыня. Она любит иностранцев, но не до такой степени.
— Но что нам теперь делать? — спросил Карл Бирен. — Я даже не имею право наказать палками своих солдат? Так?
— Да в любой армии Европы, солдат наказывают! — поддержал его Густав Бирон. — Как мне муштровать солдат полка, что мне доверен?
— Хватит! Вы я вижу совсем не поняли, про что я вам говорю. Вам скоро ехать на войну господа Карл и Густав Бироны! И там вы сможете проявить свою храбрость на поле боя. Мне сейчас не нужна ненависть русских. И особенно солдат!
— Вы думаете, ваша светлость, что завтра они станут вас любить? — усмехнулся барон Мегден.
— Я ничего не думаю, барон! — вскричал герцог. — Я вызвал вас, дабы отдать приказы вам! И я приказ отдал. Прекратить порочить имя герцога Бирона.
Все приглашенные склонили головы перед герцогом. Хотя каждый из них понимал, что немцев здесь все равно ненавидят, и будут ненавидеть, даже если они станут солдатам водку ведрами вместо палок раздавать.
"Эх, ваша светлость, — подумал про себя граф Дуглас. — Не пряником надобно действовать, но кнутом. И все твои сапоги будут лизать пока кнут в руках твоих. А ты его нам выбросить велел!"
Бирон поймал взгляд графа и спросил:
— Вы что-то хотите еще сказать, граф?
— Нет, ваша светлость, — ответил Дуглас. — Ваш приказ мне ясен.
— Но вы с ним не согласны? Так, граф?
— Коли вашей светлости угодно знать правду, то не согласен. Должен вам заявить, что Петр Великий сам палку из рук никогда не выпускал. А иноземцев русские ненавидели, и будут ненавидеть.
— Я говорил вам, господа, не обо всех иноземцах. Я говорил вам о себе. Мое имя порочат на всех углах. Мое! А все сильно зависите от меня. Не стоит пока сильно раздражать русских.
Год 1739, январь 17 дня. Санкт-Петербург. В доме Артемия Волынского. Заговорщики.
Жан де ла Суда пришел к Волынскому на тайное заседание совета друзей кабинет-министра. Здесь они обсуждали многие дела государственные, и планы строили, как положение в империи изменить…
В доме Волынского уже собрались лица известные. И были это:
Артемий Петрович Волынский, хозяин дома, бывший Казанский губернатор, обер-егерместейр, кабинет-министр и лицо доверенное и приближенное к самой царице. Лет тогда Волынскому было уже больше сорока, но как мужчина он был еще хоть куда и мог пальцами своими подковы гнуть и завидным женихом в столице почитался.
Президент коммерц-коллегии граф Платон Мусин-Пушкин, аристократ и придворный. Лет ему было за 50, и граф был тучен, хотя одежда несколько скрывала это. Граф был ярым патриотом России и ненавидел засилье немцев при дворе Анны Ивановны.