В одно прекрасное утро, совершив перелет с двумя посадками — в Риме и Франкфурте, — Буба присоединился к команде. Тренировочные матчи мы провели отвратительно. Нас обыграла даже команда голландской третьей лиги… Вничью мы сыграли с любительской сборной города, где пребывали. Ни Эррера, ни я не отважились намекнуть Бубе на то, что пора бы наконец провести кровавый ритуал, хотя бритвы и лежали наготове.
На самом деле — и лишь много позднее я понял это — мы словно боялись попросить у Бубы немного его колдовства. Разумеется, мы сохранили нашу дружбу и время от времени вместе ходили на голландскую дискотеку, но о крови речи не заводили, а обсуждали обычные для тренировочного периода новости: кто куда переходит, с кем заключили контракт, что творится в Лиге чемпионов, в которой нам предстояло играть в том году, насколько лучше будут условия при перезаключении контрактов с теми, у кого они истекают. А еще мы болтали про кино и про минувшие каникулы, а Эррера, и только Эррера, говорил еще и про книги, потому что он был единственный среди нас, кто что–то читал.
Потом мы вернулись в Барселону, и я снова поселился с Бубой в нашей прежней квартире рядом с тренировочным полем, и вскоре начались матчи Лиги, прошел первый матч, а накануне вечером к нам заявился Эррера и поставил вопрос ребром. Он спросил у Бубы: что, собственно, происходит? В этом году не будет никакой магии? А Буба улыбнулся и сказал, что это никакая не магия. А Эррера спросил, что же это, черт возьми, такое? А Буба пожал плечами и сказал: это то, что только он один понимает. А потом махнул рукой — словно показывая, что все это чушь собачья. А Эррера сказал, что он хочет, чтобы это продолжалось, что верит в Бубу, чем бы ни оказалось то, что тот делает. А Буба сказал, что он устал, и когда он это сказал, я взглянул на его лицо, и он уж точно не выглядел парнем девятнадцати или двадцати лет, а скорее человеком, которому перевалило за тридцать и который уже слишком многое успел потребовать от своего тела. И Эррера, к моему удивлению, не стал спорить с Бубой, а повел себя просто отлично. Он сказал: ладно, тогда мы больше об этом деле не вспоминаем, я приглашаю вас на ужин. Такой был Эррера. Хороший парень.
И мы отправились ужинать в один из лучших ресторанов города, и там нас подловил некий фоторепортер и сфотографировал — вот она, фотография, висит у меня в гостиной: Эррера, Буба и я, улыбающиеся, хорошо одетые, за изысканно сервированным столом, если позволить себе такое выражение (другого просто не могу подыскать), готовые покорить весь мир, хотя в глубине души у нас таились немалые сомнения (особенно у нас с Эррерой) по поводу того, сможем ли мы впредь покорить хоть что–нибудь или кого–нибудь. И пока мы там сидели, не было произнесено ни слова про магию или про кровь: мы говорили про кино, путешествия, но не про деловые поездки, а про те, куда отправляешься ради удовольствия, и кое про что еще, хотя тем было немного. И когда мы вышли из ресторана, прежде, конечно же, дав кучу автографов — официантам, поварам и помощникам поваров, — мы решили пройтись по пустынным улицам города, такого красивого, города благоразумия и здравого смысла, как его с пафосом называют некоторые, но это был еще и сверкающий город, где ты примирялся с самим собой, и для меня он остался городом моей юности, да, юности. Итак, мы решили прогуляться по улицам Барселоны, ведь всякий спортсмен знает, что после обильного ужина стоит сразу размять ноги, и вот, когда мы уже достаточно прошлись, рассматривая подсвеченные здания (творения великих архитекторов, которых Эррера называл по именам, словно лично был с ними знаком), Буба вдруг сказал с какой–то грустной улыбкой, что, если мы хотим, можно повторить прошлогодний опыт.
Именно это слово он употребил. Опыт. Мы с Эррерой разом примолкли. Потом повернули к стоянке, сели в мою машину и двинулись в сторону нашего с Бубой дома, так и не проронив ни слова. Я сделал себе надрез собственной бритвой. Эррера воспользовался кухонным ножом. Когда Буба вышел из ванной, он посмотрел на нас и впервые, отправившись на кухню за тряпкой и ведром с водой, не позаботился запереть дверь ванной. Как помню, Эррера встал было, но тотчас снова сел. Потом Буба заперся в ванной, а когда вышел, все блистало прежней чистотой. Я предложил отпраздновать это событие, выпив по последнему стакану виски. Эррера согласился. Буба отказался, мотнув головой. Ни у кого из нас, по всей видимости, не было охоты говорить, во всяком случае, рот открыл один только Буба. Он сказал: это больше не нужно, мы уже богаты. Вот и все. После чего мы с Эррерой одним глотком допили виски, и все отправились спать.
На следующий день мы начали Лигу чемпионов, выиграв со счетом шесть — ноль. Буба забил три гола, Эррера — один, а я — два. Это был великолепный сезон, трудно поверить, но люди до сих пор его вспоминают, хотя прошло много времени, однако стоит мне поразмыслить, стоит напрячь память, и я начинаю считать логичным (простите за такое самомнение), что многие помнят второй, он же последний, сезон, который я отыграл с Бубой в Европе. Все вы видели те матчи по телевизору. А если бы жили в Барселоне, вообще свихнулись бы от восторга. Мы выиграли первенство, обойдя ближайших соперников на пятнадцать очков, и Лигу чемпионов, не проиграв ни одной встречи, только с Миланом сыграли вничью на «Сан–Сиро», и еще раз — с «Баварией» у них дома. Все остальное — чистые победы.
Буба тогда превратился в настоящую звезду, главного бомбардира первенства Испании и Лиги чемпионов, он стал одним из самых дорогих игроков, деньги ему платили бешеные. Где–то в середине чемпионата его агент попытался перезаключить контракт, чтобы ему платили в три раза больше, и тогда клуб был вынужден продать его «Юве» в начале следующего сезона. Эрреру тоже мечтали заполучить многие клубы, но так как он был, по сути дела, с пеленок воспитан нашим клубом, он не захотел его покидать, хотя, как мне помнится, получил предложение от «Манчестера», где зарабатывал бы куда больше. На меня тоже дождем сыпались предложения, но, расставшись с Бубой, клуб не мог позволить себе потерять еще и меня — со мной перезаключили контракт, и я остался.
К тому времени я уже познакомился с одной каталонкой, которой предстояло вскоре стать моей женой, и, думаю, именно это повлияло на мое решение остаться в клубе. В чем я ни на миг не раскаиваюсь. В том сезоне мы снова стали чемпионами Испании, но в Лиге чемпионов в полуфинале пришлось играть с «Ювентусом», где уже играл Буба, и они нас вынесли. В Италии они разделали нас со счетом три — ноль, и один из голов забил Буба, один из самых красивых голов, виденных мною в жизни, гол со штрафного, почти с двадцати метров, то, что бразильцы называют сухим листом, когда мяч вроде бы должен лететь, а он вдруг падает, как сухой лист, — говорят, нечто подобное мог сотворить Диди, но у Бубы я такого удара никогда не видал и помню, как после этого гола Эррера метнул мне взгляд, я находился в стенке, а Эррера — сзади, держа итальянца, и когда наш вратарь пошел за мячом в ворота, Эррера посмотрел на меня и улыбнулся, словно говоря: ну вот, ну вот, и я тоже улыбнулся. Это был первый гол итальянцев, и затем Буба пропал. Его заменили на пятидесятой минуте. Покидая стадион, он обнял нас с Эррерой. После окончания матча мы встретились с ним в коридоре, ведущем в раздевалки.
В ответном матче итальянцы сыграли с нами вничью, ноль — ноль. Это был самый странный из сыгранных мной за всю жизнь матчей. Все происходило словно в замедленной съемке, и под конец итальянцы нас разгромили. Но в целом сезон был совершенно незабываемым. Мы опять выиграли первенство Испании, нас с Эррерой пригласили на чемпионат мира — каждого в состав своей сборной, и про Бубу до нас доходили отличные новости. Он тоже выиграл чемпионат Италии (знаменитый скудетто) и второй год подряд — Лигу чемпионов. Он был лучшим игроком того времени. Иногда мы звонили ему по телефону и болтали про всякую ерунду. Незадолго до каникул, которым предстояло стать короче обычных (в тот год мы, игроки сборных, должны были готовиться к Кубку мира, так что времени на отдых почти не оставалось), на первых полосах спортивных газет и журналов появилось сообщение: Буба погиб в автокатастрофе по пути из туринского аэропорта.
Нас словно громом поразило. Именно это выражение здесь больше всего подходит. Говорю как на духу: нас словно громом поразило. Именно так. Кубок мира прошел ужасно. Сборная Чили вылетела в одной восьмой, и мы не выиграли ни одного матча. Испания не прошла даже в одну восьмую, хотя одну игру они все–таки выиграли. Я, как вы помните, играл отвратительно. Лучше и не вспоминать. Бубина родина? Да они вылетели еще в отборочном цикле… то ли с Камеруном, то ли с Нигерией, не скажу точно. Так что Буба не попал бы на Кубок мира, даже если бы был жив. В роли участника, я хочу сказать.
Прошло время, были новые первенства лиг, и новые чемпионаты, и новые друзья. В Барселоне я прожил еще шесть лет. В Испании — десять. Разумеется, на мою долю выпало много побед, но ни одна не могла сравниться с прежними. Из футбола я ушел игроком «Коло–Коло», но уже не левым крайним, ведь жизнь левого крайнего коротка, а центральным нападающим. Потом я занялся своим магазином спортивных товаров. Мог бы стать и тренером, во всяком случае — специально учился, но, честно скажу, надоело. Эррера играл на пару лет дольше. Потом тоже ушел в лучах славы. Он более ста раз сыграл за сборную (я — сорок три раза) и, когда он оставил футбол, барселонские болельщики устроили ему такие проводы, какие другим и не снились. Теперь он владелец нескольких фирм, и дела у него, судя по всему, идут недурно.
Много лет мы не виделись. И вдруг совсем недавно на телевидении задумали сделать передачу — из таких, что называется, ностальгических, — про команду, которая первой выиграла Лигу чемпионов. Я получил приглашение и, хотя теперь не слишком охотно снимаюсь с места, ответил согласием, потому что это давало возможность встретиться со старыми друзьями. Город, тут ничего не скажешь, остался таким же красивым. Нас поселили в отличной гостинице, и моя жена сейчас же отправилась повидать родственников и подруг. А я предпочел лечь в постель и поспать немного, но честно скажу: через четверть часа понял, что заснуть не удастся.
Потом за мной явился парень с телевидения и повез в студию. В гримерной я столкнулся с Пепито Вилой. Он стал совершенно лысым, и я не без труда узнал его. Потом появился Делев — о нем лучше и вовсе не говорить. Какими мы все стали старыми. Настроение слегка поднялось, когда перед самым началом съемок я увидел Эрреру. Его–то я уж точно узнал бы, где бы ни встретил. Мы обнялись и успели перекинуться всего парой слов, но этого было достаточно, чтобы я понял: сегодня вечером, что бы там ни случилось, мы ужинаем вместе.
Передача получилась длинной и нудной. Мы говорили про кубок, про то, что он значил для клуба, про Бубу, про тот, самый первый, год Бубы в Европе, но мы говорили также про Буцатти и Делева, про Палау и Пепито Вилу, про меня и, конечно же, про Эрреру и его долгую спортивную карьеру — пример для молодых. В передаче участвовали семь футболистов, три журналиста и два болельщика, очень, добавлю, неуемных: один киношный актер и бразильская певица, которая в итоге оказалась самой фанатичной болельщицей из тех, кого я в жизни встречал. Звали ее Лиза До Элиза, но вряд ли это было ее настоящее имя, в любом случае, когда передача подошла к концу (я произнес несколько банальностей, и то с трудом — у меня ком стоял в горле), Лиза До Элиза отправилась с нами ужинать — со мной, Эррерой, Пепито Вилой и одним из журналистов, не знаю, может, она была приятельницей этого последнего, но в результате я увидел себя сидящим в полутемном ресторане со всеми этими людьми, а потом мы перебрались на дискотеку, в еще более темный зал, если не считать танцпола, где я танцевал то один, то с Лизой До Элизой, в конце концов, уже под утро, мы очутились в баре неподалеку от порта, и я пил карахильо[21] за не слишком чистым столом, а рядом сидели только Эррера и бразильская певица.
Трудно припомнить, кто об этом заговорил. Возможно, Лиза До Элиза завела речь о магии, наверное, так оно и было, а может, Эррера хотел потолковать об этом и навел ее на эту тему. Черная магия и белая магия, говорила бразильянка, или так я ее понял, а потом она принялась рассказывать разные истории, реальные случаи, которые произошли с ней в детстве или в юности, когда ей приходилось пробивать себе путь в мире эстрады. Помню, что я глянул на нее и решил, что это отчаянная женщина; говорила она так же напористо и агрессивно, как и в телестудии. Она с большим трудом пробилась наверх и теперь вечно была настороже, словно на нее в любой момент могли напасть. Красивая женщина, лет эдак тридцати пяти, с хорошим бюстом. Сразу бросалось в глаза, что в жизни ей довелось испытать всякое. Но не это интересовало Эрреру, как я сразу смекнул. Эррера желал поговорить о магии, о вуду, о ритуалах кандомбле — и вообще о неграх. И Лиза До Элиза не заставила себя долго упрашивать.
Так что я допил свой карахильо и решил набраться терпения, а так как тема, честно признаться, нагоняла на меня легкую скуку, я заказал себе виски, потом еще виски, и когда уже в окна бара заглянули первые утренние лучи, Эррера сказал, что у него тоже есть история, похожая на рассказанные Лизой До Элизой, и что сейчас он ей эту историю расскажет, интересно, каково будет ее мнение. И тогда я опустил веки, словно бы задремал, но сна у меня не было ни в одном глазу, и выслушал историю, которую рассказал Эррера, историю Бубы, Эрреры и мою, хотя он и не признался, что Буба — это Буба, а мы с ним — это мы с ним, он повел речь о неких французских футболистах, с которыми познакомился в давние времена, и Лиза До Элиза молчала (кажется, она впервые за всю ночь замолчала), пока Эррера не дошел до конца, до гибели Бубы, и только тогда Лиза До Элиза открыла рот и сказала: да, такое вполне возможно, а Эррера спросил про кровь, которую трое футболистов собирали в стакан, и Лиза До Элиза ответила, что это — часть ритуала, и тогда Эррера спросил про музыку, которая доносилась из ванной, где запирался негр, и Лиза До Элиза ответила, что это — часть ритуала, и тогда Эррера спросил, а что происходило с кровью, которую негр уносил с собой в ванную, и про тряпку и ведро с водой, и еще он хотел знать, что, по мнению Лизы До Элизы, делал он в ванной, и на все вопросы певица отвечала: это — часть ритуала, и тут Эррера вышел из себя и сказал: разумеется, все это — часть ритуала, вот он и хочет понять, в чем состоял ритуал. И тогда Лиза До Элиза сказала, чтобы он не смел на нее кричать, особенно если собирается ее трахнуть (буквально так она и выразилась), на что Эррера ответил коротким хохотком, по которому я, расчувствовавшись, разом узнал Эрреру эпохи Лиги чемпионов и двух первенств, выигранных нами вместе, вернее сказать, тех двух, которые мы выиграли вместе с Бубой, а всего их было пять; так вот, он, посмеявшись, сказал, что у него и в мыслях не было обижать ее (просто Лиза До Элиза обижалась на любую мелочь), и повторил свой вопрос.
И тогда бразильянка изобразила задумчивость, потом посмотрела на Эрреру, потом — на меня (но на Эрреру посмотрела куда более пристально) и сказала, что точно не знает. Может, кровь выпивалась, а может, он выливал ее в унитаз, может, смешивал с мочой или калом, а может, не делал ничего подобного, может, он раздевался и натирался кровью, а потом вставал под душ, но все это — лишь догадки. Потом мы все трое примолкли и молчали, пока Лиза До Элиза снова не открыла рот, чтобы заявить: что бы там ни было, но тот тип наверняка сильно страдал и любил.
И тогда Эррера спросил ее, верит ли она, что колдовство того негра, игравшего во французской команде, приносило какие–то реальные результаты. Нет, сказала Лиза До Элиза. Он был сумасшедшим. Какие там могли быть результаты? Тогда Эррера спросил: а почему его друзья стали играть лучше? Потому что они были хорошими футболистами, ответила бразильянка. И тут я вмешался в разговор и спросил: что она имела в виду, сказав, что он сильно страдал? В каком смысле страдал? И она ответила: физически, всем телом, но гораздо больше душевно, чем физически.
Что ты хочешь сказать, Лиза? — спросил я.