В последнее время он стал замечать взгляды, которые украдкой бросает на него Элизабет. Однажды она пялилась на него без всякого выражения секунд пять, и его кольнул страх. Издевается, ясное дело.
Он не знает пока, как с этим быть, но предпринять что-то просто необходимо. Этого требует его честь, его эмоциональное равновесие. Элизабет еще пожалеет, что его пончик попался ей на глаза.
В четверг, в шестнадцать тридцать, Меган должна прийти к Сидни на предмет полугодовой аттестации. Меган не волнуется – для нее это всегда было чистой формальностью. Она подозревает, что аттестации проводятся только из-за нежелания «Зефира» открыто признать секретарей неполноценными служащими. Эта никому не нужная обязаловка всегда откладывается на самый последний момент, когда что-то отменяется или нужно срочно куда-то бежать.
Она переставляет медведей – рыбаки лучше всего смотрятся с левого края, где их удочки хорошо видны, – и стучится к Сидни. Следует пауза – Сидни ждет, чтобы Меган послала того, кто стучит, подальше. Через десять секунд Меган стучится повторно.
– Кто там?
– Я.
– Заходи.
Сидни сидит за столом, и Меган видны ее не достающие до пола ножки. Голову и верхнюю часть туловища скрывает огромный компьютерный монитор. Меган не хочется думать, что Сидни компенсирует этим свой маленький рост, но такого большого монитора она ни у кого другого не видела.
– Что, уже время?
– Да.
Меган садится напротив. Теперь она видит и Сидни, и весь ее заваленный бумагами стол. Одни бумаги, ни единой безделушки. Несколько мишек ей совсем бы не помешали.
– Хорошо. – Сидни перекладывает несколько бумажек – судя по всему, наугад. – Думаю, тебе не понравится то, что я собираюсь сказать.
– Да? Почему?
– Потому что я хочу, чтобы ты ушла.
– Куда ушла? – спрашивает Меган, сознавая, как это глупо.
– Из компании. – Сидни смотрит ей прямо в глаза. – Я тебя увольняю.
Меган слишком ошарашена, чтобы это переварить.
– Но… почему?
– Если честно, из-за твоих показателей. Я была вынуждена поставить тебе низшую оценку: «нуждается в улучшении». – Взгляд Сидни шарит по лицу Меган, но та до сих пор не реагирует. Сидни, явно теряя к ней интерес, складывает несколько листков вместе и ищет степлер. – Правила компании предписывают нам избавляться от служащих такой категории. Мне приходится эти правила соблюдать.
– А почему я нуждаюсь в улучшении? – У Меган свело горло, и она способна издавать только жалкий писк.
– Существуют критерии, согласно им я тебя и оценивала. – Сидни обнаруживает степлер, скрепляет бумаги, смотрит на результат. – А, черт!
Меган никогда не слыхала о таких критериях.
– В последний раз ты сказала, что формальная аттестация нам не нужна.
– Компания этим недовольна. – Сидни хмурится, как будто именно Меган навлекла неприятности на отдел. – Они хотят, чтобы я аттестовала персонал с полной ответственностью. А ты провалилась по нескольким ключевым позициям. Во-первых, беспорядок на столе. У тебя там медведи.
Рот у Меган открывается сам собой.
– При чем тут мои медведи?
– Порядок должен быть на рабочем месте, вот при чем. Посмотри. – Сидни обводит рукой собственный стол, где на краю болтается степлер.
– Ты никогда не делала мне замечаний!
– Это не я, Меган, это критерии. Слушай, что я тебе говорю. Пункт второй: ты не работаешь в команде.
– Я готова работать, если ты этого хочешь! Я ведь даже сижу отдельно от всех!
Сидни кладет руки на стол.
– Какой теперь смысл жаловаться?
– Зачем же тогда ты говоришь мне все это?
– Это входит в процесс. Я показываю, над чем тебе надо поработать.
– Значит, если я исправлюсь, то…
– Не здесь. Исправляйся в другом месте. Ты уволена, Меган. Это наш заключительный разговор, и проводится он ради твоего блага. Могла бы и спасибо сказать.
Меган, пожевав губами, выдавливает:
– Спасибо.
– Пожалуйста. Эти два критерия сильно повлияли на твою оценку, но самое главное – цели, которых ты не сумела достичь.
– Какие цели?
– В том-то и дело, что их у тебя нет. – Сидни помахивает серебряной авторучкой, пуская солнечные зайчики в глаза Меган. – Мы должны были определить их на последней аттестации, но так и не определили. Так что в графе «достигнутые цели» я поставила минус.
– Но если бы у меня были определенные цели, я бы, может, чего-нибудь и достигла.
– Может, и достигла бы. Трудно сказать.
– Как же ты можешь меня увольнять за недостижение целей, которых у меня не было?
– Ты же не хочешь, чтобы я указывала несуществующие результаты, правда?
– Но это неправильно! – Шок у Меган проходит, организм начинает реагировать адекватно, и теперь она говорит очень громко. – Я хорошо работала! Хорошо! – Она закрывает лицо руками.
Сидни молчит. Меган плачет, содрогаясь всем телом. Ей стыдно за истерику, устроенную в кабинете у босса, но она ничего не может с собой поделать. Потом ей вдруг начинает казаться, что Сидни смотрит на нее с улыбкой, что ее, Меган, позор Сидни не смущает, а только смешит. Движимая этой ужасной мыслью, она вскидывает голову и застает Сидни врасплох. Улыбка с запозданием сходит с лица менеджера, губы сжимаются.
– Бесполезно тратить мое время на споры. Решение принято. Это больше не в моей власти. – Сидни складывает руки на груди. – Тебя ждет охрана.
Меган сползает со стула, бредет к двери. Так и есть – у ее стола поджидают двое мужчин в голубых рубашках. Весь отдел, включая Джонса, выглядывает из-за перегородок.
– Меган Джексон? – спрашивает один из охранников.
Они стоят рядом, пока она складывает мишек в сумку одного за другим. Когда Меган хочет закрыть письмо, которое оставила на компьютере, охранник ее останавливает.
– Не трогайте компьютер, пожалуйста.
Все ее здешнее имущество собрано, и охрана ведет ее через Восточный Берлин. Меган чувствует, как смотрят на нее все эти люди, с которыми она работала в отделе продаж, так и не узнав их как следует. Ей почти смешно, невзирая на унижение: вот когда они впервые заметили ее по-настоящему! Она проходит мимо клетушки Джонса, длинного прекрасного Джонса, которого видит в последний раз. Лицо у него бледное, потрясенное, взгляд прикован к ней. Да, теперь он ее увидел.
На этот раз все не так, как в августе с Венделом. Когда они вышли из совещательной комнаты, его уже не было. Сегодня охрана увела человека у них на глазах. Они чувствуют себя как антилопы, когда львы, завершив охоту, волокут прочь убитую добычу. При виде охраны, вернувшейся за компьютером Меган, все невольно сбиваются в кучу, раздув ноздри и насторожив уши. Составные части компьютера поочередно выносят, стол протирают, задвигают под него обрызганный чем-то стул. Джонс смотрит на это не отрываясь.
– За что уволили Меган? – выпаливает он наконец. – В чем дело?
– Все в порядке, Джонс, – успокаивает Холли. – Бывает. Ничего не поделаешь.
Над Берлинской стеной вырастает голова Роджера.
– Фредди, а Фредди?
Фредди горбится, зная, что будет дальше.
– Чего тебе?
– Тотализатор. Кто ставил на Меган? Кто выиграл?
– Никто.
– Ага, – оживляется Роджер. – Значит, играем дальше?
– Играем дальше, – говорит Фредди.
Ева уже добрых пять минут стучится в квартиру Джонса.
– Ну перестань, – слышится из-за двери. – Это смешно. Я же знаю, ты там.
Как она в дом-то попала? Домофон он десять минут назад проигнорировал, а без ключа в подъезд не войдешь.
– Ты ее и не знал почти. Ты в «Зефире» три месяца и говорил с ней раза четыре. Время от времени людей увольняют, Джонс. Это входит в цикл бизнеса.
Джонс запускает руку в пакет, вытаскивает пригоршню чипсов. Он сидит на своем обшарпанном коричневом диване перед телевизором – звук он выключил, когда Ева начала стучать в дверь. Видя, что обмануть ее не удалось, он запихивает чипсы в рот и хрустит ими.
– Что ты дуешься, как маленький? Три дня назад я спрашивала, понимаешь ли ты свое положение, и ты сказал, что да.
– Если они работают непонятно для чего, – кричит Джонс, – зачем тогда их увольнять? – Мокрые крошки чипсов разлетаются по всей комнате.
– Потому что это часть программы. Мы наблюдаем за тем, как людей принимают, как они адаптируются, как работают и как уходят с работы. В нашу задачу не входит создавать корпоративную фэнтези, где всем дают работу пожизненно. Мы моделируем реальность. – Пауза. – Впусти меня, и я объясню.
– И без того понятно, – раздраженно бросает Джонс.
– Тогда поехали на бейсбол.
Это злит его так, что он вскакивает с дивана.
– У Меган были друзьяв «Зефире». Это была ее жизнь. – Вообще-то он не очень в этом уверен и говорит наобум. – Она была славная.Что с ней станет теперь? Или это вас уже не волнует?
– Она получит хорошее пособие и станет искать другую работу. А мы распустим слух, что ее взяли к себе наши конкуренты.
– «Усердие».
– Точно. Мы изобрели это пугало, чтобы пресечь контакты с бывшими служащими.
– Ей, само собой, ничего не скажут? Сколько бы лет человек ни работал на вас, правды он не узнает.
– Само собой, нет. Вообрази только, к чему бы это привело. Представь, как это может подействовать на человека – узнать, что последние годы он занимался ничем.^Засиживался допоздна, оставался без обеда, вкалывал, чтобы поспеть к сроку? Здравый рассудок обеспечивает только вера, что их работа имеет смысл. А ты хочешь у них это отнять?
Джонс молчит, стоя посреди комнаты с недоеденным пакетиком чипсов.
– Слушай, – голос Евы смягчается, – мне нравится, как ты к этому относишься. Увольнять людей гнусно, это факт. Но чего ты добьешься, встав в такую вот позу? Ведь совсем нетрудно найти компромисс. Тысяча менеджеров среднего звена сейчас едут домой, слушая аудиозапись «Системы Омега». Что мы им порекомендуем, то они у себя и внедрят. Так к чему это нытье? Действуй. Ищи способ получше.
Джонс идет открывать дверь. Он заготовил парочку ехидных замечаний насчет преобразования коррумпированных систем изнутри – взять хотя бы нацистов. Но при виде Евы горло у него опять перехватывает. На ней надето – если можно обозначить этим словом тончайшие лепестки ткани, прильнувшие к некоторым частям ее тела, – черное шелковое платье, в ушах и на шее блестят бриллианты. Медового цвета грудь манит к себе, ноги ниже колен поют сладкую песнь. На фашиста она совсем не похожа. Ни капельки.
– И поехали на бейсбол – зря я, что ли, вырядилась, – говорит она.
– Это еще не значит, что я с тобой согласен, – обороняется он. – И чувствую я себя все так же плохо.
– Ладно, ладно. – Ее взгляд падает на его футболку и замызганные тренировочные штаны. – Ты не собираешься…
– Да. Пойду переоденусь.
В школе Джонс бейсболом не увлекался. Сам он играл неважно, на игру смотреть не любил, и ему не нравилось, что девчонки вечно толпятся за левым краем, следя, как мальчишки отрабатывают удары. Но в колледже произошло нечто, связанное с большим телевизором в рекреации и с ребятами, которые там собирались. Произошло это не сразу – он постепенно стал интересоваться подъемом и спадом игры, трагедиями и триумфами, которые разделяла какая-нибудь доля секунды, пока в один прекрасный день не понял, что любит бейсбол. Джонс уже и не помнит, сколько раз был на «Сейфко филд», но еще ни разу он не съезжал по пандусу на подземную стоянку, его ни разу не провожали к гостевому лифту, и нога его не ступала по кремовому покрытию коридора с надписью «Для служебного пользования».
Кто-то – консьерж, что ли? – открывает перед ними дверь, обозначенную табличкой «Альфа». Внутри сплошные кожаные диваны, полумрак и высокие блестящие холодильники. Стена из тонированного стекла открывает такой вид на поле, что Джонс понимает: никогда уже он не сможет наслаждаться бейсболом с дешевых мест.
– Да ты болельщик! – Ева набрасывает свою шаль на вешалку. – То-то я смотрю, ты притих. Первый раз в ложе?
Джонс не может оторваться от поля.
– Да.
– Я лично бейсбол терпеть не могу, но ложа мне нравится. Уютная, правда?
– Даже не верится, что мы тут одни. Разве другим не хотелось?
– Не-а. Она почти все время пустует. – От возмущения Джонс лишается дара речи. – Ты думаешь, нам следовало бы открыть ее для широкого доступа? Пускать сюда ребятишек, больных раком?
– А почему бы и нет, черт возьми?
– Джонс, – усмехается она, – эту ложу делает элитной не кожаная мебель, не обслуга и не обзор. Она элитная потому, что мы здесь, а они, – Ева показывает на трибуны, – они там.
– Родители не учили тебя делиться? – морщится Джонс.
– Очень даже учили. – Ева идет к бару, рассматривает ряды бутылок, отражаясь в зеркале позади. – Мама вообще запрещала нам с сестрами иметь что-то свое. Все общее, и конец. – Она выбирает темную квадратную бутылку с неизвестным Джонсу напитком, берет два больших бокала. – Может, вся моя жизнь – это бунт против хипповых предков.
– Это многое объясняет.
– Фишка в том, что иметь – это кайф. – Она садится на диван, похлопывает по коже рядом с собой. – Я, к примеру, совсем не разбираюсь в машинах. Понятия не имею, сколько в моем «ауди» цилиндров, и вообще смутно себе представляю, что такое цилиндр. Просто люблю свою машинку за то, что она моя и такой красивой нет больше ни у кого.
– Слыхал я кое-что и похуже, но редко.
Ева подает ему бокал с чем-то коричневым на льду.
– Нет ничего дурного в том, чтобы жить хорошо. Что еще мы можем, в конце-то концов? – Она пьет из собственного бокала.
Джонс садится с ней рядом.
– Не хочу выглядеть радикалом, но как насчет того, чтобы помогать другим? Стараться сделать мир лучше?
Ева, закашлявшись, со второй попытки ставит бокал на столик, лезет в сумочку за бумажным платком, промокает глаза.
– Боже, так и убить можно. Ууууух. Скажи, а как ты оправдываешь покупку новых ботинок?
– Что?
– Ну как же! В Африке голодают, а ты тратишь двести баксов на обувь? Стоит вникнуть в эту парадигму, и ты пропал. Ни от чего уже не сможешь получить удовольствие, пока в мире есть бедные и голодные, а они есть всегда. Так и будешь себя чувствовать виноватым лицемером. А я вот последовательна. Я честно признаюсь, что мне все равно. Ты хочешь услышать от меня, что «Альфа» соответствует этическим нормам, но не услышишь, потому что этика – это брехня. Шаблон, который мы прикладываем к жизни, чтобы оправдать свои действия. По-моему, оправдания нужны только мелким людям.
Джонс пробует питье. Это скотч, сразу согревающий все по жилки.
– Если я верю в этику, это еще не значит, что я мать Тереза. Должно же быть что-то среднее.
– Ах уж это знаменитое среднее. – Джонсу кажется, что Еве очень нравится их разговор – ему, если честно, он тоже нравится. – Ты, Джонс, из тех, кому никогда не приходилось выбирать между моралью и результатом. В колледже тебе сказали, что у компании, где персонал всем доволен, показатели выше, а ты и обрадовался. Еще бы – теперь ведь не надо думать, что бы ты сделал, доведись тебе выбирать между одним и другим. Главное, не работать на плохую фирму, которая производит табак или там оружие; работать надо в хорошей, думать о нуждах потребителя, об улучшении качества, а попутно – надо же, какое совпадение! – увеличивать компании прибыль и успешно делать карьеру. Но теперь ты живешь в реальном мире и скоро убедишься, что иногда между моралью и результатом приходится выбирать, что в бизнесе, даже в «хороших» компаниях, это случается каждый день – и карьеру делают именно те, кто выбирает результат. Ты будешь маяться из-за этого пару дней, месяцев, а может, и лет, пока не поймешь, что без жестких решений нельзя, что в бизнесе все так поступают. А поскольку ты чувствуешь себя виноватым из-за шестизначного жалованья и машины последнего года выпуска, ты берешь на попечение ребенка в Судане, даешь десять баксов в год «Юнайтед Вэй» [4]и остаешься высоконравственным человеком, пока оно не мешает твоей работе. Это ничего, что ты малость привираешь, поворовываешь или работаешь в фирме, использующей труд малолетних индонезийских подростков, ты все равно хороший парень, только об этике рассуждать перестал. Вот это и есть твое среднее.