В конце коридора за красной завесой открылся проход между большим окном и аркадой. Через арки Ланарк рассмотрел пять кроватей собственной палаты и почувствовал себя так, словно вернулся домой. Ему показалось странным, что серебряный дракон с самого начала находился в такой близости. Он подошел к своему шкафчику, вынул книги и поспешил обратно к занавеске. С другой стороны она открылась легко, одним прикосновением пальца. Ланарк знал, что это всего лишь тонкая, как бумага, мембрана, не снабженная никакими запорами, однако она не поддалась. Он несколько раз атаковал ее плечом, но она только дрожала и громыхала, как барабан. Раздраженный, он уже собирался лягнуть перегородку ногой, но тут его взгляд упал на окно. За ним виднелась с высокой точки тихая улица под пленкой изморози, в дальнем ее конце стояло трехэтажное красное здание из песчаника. Чистые стекла блестели на утреннем солнце; в бледном зимнем небе вился дым из труб. Из огороженного дворика при доме поднялся по ступенькам мальчик шести или семи лет, со школьной сумкой, в темно-синем плаще и шерстяном шлеме и двинулся по тротуару налево. Прямо напротив Ланарка между занавесками в окне-эркере появилась усталая женщина с худым лицом. Она наблюдала за мальчиком, который, дойдя до угла, обернулся, чтобы махнуть ей рукой, и стукнулся головой о фонарный столб. Ланарк сперва испугался, потом, вслед за матерью, усмехнулся. Печально потирая ушибленное ухо, мальчик зашел за угол. Женщина обернулась, посмотрела прямо на Ланарка и удивленно прикрыла рот рукой. Ланарк хотел помахать ей, как помахал мальчик, открыть окно и крикнуть что-нибудь ободряющее, но по улице проехала тележка молочника с запряженной в нее гнедой лошадью, а когда он вновь перевел взгляд на окно-эркер, там было пусто.
Видение тронуло Ланарка до глубины души. Чтобы сцена не сменилась какой-нибудь другой, он опустил штору и, внезапно почувствовав себя совершенно разбитым, отправился в палату. Согласно часам, он отсутствовал меньше трех часов, но ему казалось, что прошло много дней. Он положил книги и белый халат на стул, скинул с себя туфли и лег в кровать, собираясь отдохнуть минут десять-пятнадцать.
Его разбудило радио, повторявшее «плин-плон, плин-гагон, плин-плон». Ланарк протянул руку, вынул его из кармана халата и включил. Озенфант сказал:
— Одного сна недостаточно, дружище, иногда нужно и есть. Ступайте в клуб для персонала. Белый халат оставьте в палате. Вечер — время веселья и радости.
— Как найти этот клуб?
— Идите в ближайший зал и садитесь в любой лифт. Если хорошо попросите, он привезет вас прямо туда. Сошлитесь на меня.
Ланарк обулся, сунул под мышку книги и через завесу шагнул в шумный коридор, предназначенный для выхода. На этот раз он не обращал внимания на голоса и задумался о том, как не отставать от окружающих. Обычные законы, управляющие движением тел, тут как будто не действовали. Откинуться назад, против потока, значило непременно упасть, но если склониться вперед, он подхватывал тебя и нес проворно, не роняя. Большинство довольствовалось быстрым продвижением под углом в сорок пять градусов, но один или двое попутчиков пронеслись мимо, как ракета, на уровне колен Ланарка. Они наклонялись к самому полу: можно было подумать, что они ползут. В большом зале было не так людно, как в прошлый раз. Ланарк вошел в лифт, который, видимо, должен был наполниться, прежде чем пойти вверх. В углу болтали двое мужчин, везших с собой веху и треногу.
— Таких крупных работ мы еще не вели.
— Благородный лорд желает, чтобы все было закончено за двенадцать дней.
— Да у него крыша поехала.
— Существо посылает тунгтаниевые вакуумные экскаваторы через группу «Алголагникс».
— Где мы возьмем для них энергию?
— У Озенфанта. Озенфанта и его малютки-катализатора.
— А он обещал?
— Нет, но он не может противопоставить себя президенту совета.
— А я сомневаюсь, что президент совета может противопоставить себя Озенфанту.
Лифт заполнился, и дверь закрылась. Голоса объявляли: «Гостиные», «Лекарский дортуар Q», «Клуб губкоотстойника».
— Клуб персонала, — сказал Ланарк.
— Который? — спросил лифт.
— Профессора Озенфанта.
Лифт загудел. Ближайшие соседи Ланарка молчали, но те, кто стоял поодаль, зашептались, бросая на него взгляды. Дверь открылась, впуская в себя звуки венского вальса. «Ваша остановка, доктор Ланарк», — сказал лифт.
Ланарк вошел в залитый неярким светом ресторан с низким синим потолком и толстым синим ковром. Пустые столики стояли без скатертей, за исключением дальнего, за которым сидел Озенфант. На нем был светло-серый костюм с желтым жилетом и галстуком; за пуговицу жилета была заткнута белая салфетка. Он с видимым удовольствием разрезал на тарелке какое-то лакомое блюдо, но, подняв глаза, сделал Ланарку знак подойти. Свет исходил от двух свечей на столе и от низких арок в стенах. За этими арками мавританского рисунка находились, судя по всему, ярко освещенные комнаты, расположенные ниже. Через ближайшую Ланарку был виден танцпол, где вальсировали ноги в черных брюках и длинных юбках.
Озенфант позвал:
— Присоединяйтесь ко мне. Остальные уже давно покончили с едой, но мне не так легко оторваться от кормушки.
Обогнув погруженные в тень столики, подошла официантка, отодвинула стул и предложила Ланарку меню. Блюда были обозначены на незнакомом языке. Вернув меню, Ланарк попросил Озенфанта:
— Вы не могли бы сделать за меня заказ?
— Конечно. Попробуйте «энигма де филе конгалез». После размазни, которую дают больным, вам должно прийтись по вкусу твердое мясное блюдо. — Озенфант глотнул из бокала в форме тюльпана, и уголки его губ опустились. — К сожалению, не могу порекомендовать вино. В этой области успехи синтетической химии оставляют пока желать лучшего.
Официантка поставила перед Ланарком тарелку с кубиком серого желе. Он срезал с поверхности тонкий кусок и обнаружил, что на вкус блюдо напоминает упругий лед. Он быстро глотнул, и ноздри его наполнились запахом горящей резины, но, как ни странно, язык почувствовал приятное тепло. Ланарк расслабился и в то же время ощутил в себе могучие силы. Он принялся за другой кусок — запах сделался еще противней. Положив нож и вилку, Ланарк сказал:
— Больше не могу.
Озенфант поднес к губам салфетку.
— Неважно. С одним глотком вы получаете все нужное питание. Когда вы привыкнете к запаху, то сможете есть больше, а через несколько лет начнете, как все мы, переедать.
— Через несколько лет меня здесь не будет.
— Да?
— Я собираюсь уйти, как только найду подходящего спутника.
— Почему?
— Мне нужно солнце.
Озенфант разразился смехом:
— Прошу прощения, но услышать, что вполне здравый человек питает такое странное пристрастие, было несколько неожиданно. Почему именно солнце?
Ланарк едва сдержал раздражение.
— Я хочу любить, видеться с друзьями, работать под солнцем.
— Но вы же не афинянин и не флорентиец — вы современный человек! В условиях современной цивилизации под солнцем работает презираемое, исчезающее меньшинство. Даже фермеры трудятся в четырех стенах. Что же до любви и дружбы, человечество всегда предпочитало наслаждаться тем и другим по ночам. Если бы вы предпочитали луну, я бы еще понял, но Аполлон нынче окончательно развенчан.
— Вы говорите как Сладден.
— Кто это?
— Человек из города, откуда я сюда поступил. Солнце светит там две-три минуты в день, и он считает, что это не имеет значения.
Прикрыв глаза руками, Озенфант произнес мечтательно:
— Город на берегу пересохшей реки. Город с площадью девятнадцатого века, уставленной безобразными скульптурами. Я прав?
— Да.
— Простите, но не могу устоять перед искушением. — Озенфант взял тарелку Ланарка, поставил на свою пустую и принялся неспешно есть, не переставая при этом говорить. — Этот город называется Унтанк. Календарь в нем основан на солнечном свете, но им никто не пользуется, кроме администрации. Большинство жителей забыли о солнце; более того, они отказались от часов. Они не отмеряют время и не планируют; их жизнью управляет элементарный аппетит, зависящий от случайных импульсов. Не удивительно, что счастливых среди них нет. В отношении политики у них процветает коррупция, и они бы не выжили без субсидий от более благополучных континентов. Но не связывайте эти беды с нехваткой солнечного света. В институте совсем нет солнца, однако он обеспечивает себя, и работники получают в достатке здоровую пищу и моцион. Наше существование отрегулировано по часам.
— Есть у вас библиотека?
— Даже две: фильмов и музыки. Последней заведую я.
— А как насчет книг?
— Книг?
— Я хочу почитать своей пациентке, а у меня только эти три.
— Читать! Как по-викториански! Покажите. Хм. Подборка вроде бы хорошо сбалансированная. Не знаю, чем можно ее дополнить, разве что обратиться к бедному монсеньору Ноуксу. У него всегда при себе какой-то пухленький томик. Может, Библия. В ней ведь полно забавных баек.
— Где его найти? — спросил Ланарк.
— Не торопитесь так — я бы не советовал покидать нас столь поспешно. Подумайте, сколько времени вы потеряете.
— Что вы имеете в виду?
— В этой вселенной каждый континент измеряет время по своему особому календарю, так что в промежутках оно не меряется ничем. Когда путешественник отправляется из института на соседний континент — Унтанк, например, или Прован, — ему приходится пересечь зону, где время является чисто субъективным переживанием. Иные осуществляют переход, ничего не заметив, но сколько лет пожертвовали вы, чтобы добраться сюда?
Чтобы скрыть охвативший его ужас, Ланарк встал и произнес коротко:
— Спасибо за предупреждение, но меня ждет пациентка.
— Где монсеньор Ноукс?
— В это время дня он обычно бывает в курительной комнате, наблюдает за купальщиками. Пройдете под арками у меня за спиной и никуда не сворачивайте, пока не доберетесь до третьей комнаты. Там поверните налево и прямо под аркой увидите его.
Покинув ресторан, Ланарк оказался в сияющей огнями комнате, где несколько стариков играли в бридж. В следующем помещении царил сумрак; там, под низко висевшими светильниками, виднелось множество столов для бильярда. Далее, в третьем зале, помещался плавательный бассейн. В гулком пространстве ныряли, плавали наперегонки или беседовали на краю бассейна мужчины и женщины с ровным коричневым загаром, какой получается под ультрафиолетовыми лучами. Ланарк пошел налево по скользкому, вымощенному плиткой помосту и добрался до стены с обычной аркадой. Поднявшись на две или три ступени, он очутился в комнате с мягким освещением, толстыми коврами и множеством кожаных кресел. Ноукс сидел вблизи ступеней, курил тонкую сигару и бросал иногда беглый взгляд на коричневые тела, отражавшиеся в голубовато-зеленой воде. Ланарк уселся напротив и начал:
— Я доктор Ланарк.
— Да-да.
— Моей пациентке требуется чтение, поэтому я собираю книги. По словам профессора Озенфанта, у вас можно позаимствовать книгу.
Ноукс вел себя так, словно не замечал Ланарка. Переводя взгляд то на купальщиков, то на свою сигару, он заговорил спокойно и безразлично:
— Профессор Озенфант — известный шутник. Он прекрасно знает, что у меня нет ничего, кроме требника. Если бы ваша пациентка интересовалась молитвами, она была бы моей пациенткой.
— Он думал, у вас есть Библия.
— Тоже шутка. У меня есть Новый Завет на греческом, но, наверное, пациентка так же мало разбирается в греческом, как вы. Что вам уже удалось собрать? — Он просмотрел протянутые Ланарком книги и вялым жестом указал на «Священную войну». — Две другие — ерунда, но эта местами ничего. То есть главная мысль верная. Мне немного знаком автор. В одной из своих книг он вывел меня в качестве персонажа — не в этой, в другой. Описал недоброжелательно, правда коротко. Озенфанта он тоже изобразил, но более верно и пространно. Не обращайте внимания на мои слова. Озенфант предупреждал вас насчет меня.
— Озенфант не сказал о вас ничего плохого.
Уставив глаза в пол, Ноукс прошептал:
— Значит, запрезирал меня окончательно. — Он поднял подбородок и заговорил почти в полный голос: — Знаете, он мне обязан своим постом. Именно я его вылечил. Он был очень трудным больным — наполовину пиявкой, наполовину драконом. Сегодня он заявляет, будто был чистым драконом. Я знаю, что это неправда. Я думал, что его вылечили литургия, мои молитвы и проповеди, но ему помогла музыка. О, как мы упивались музыкой в те поры! Обнаружив, что священный трепет ему внушает только музыка, я сделал его нашим органистом. С тех пор он рос, а я — я умалялся. Вы замечаете, наверное, в моем голосе раздраженную, сварливую ноту?
— Да.
— Тогда попытайтесь понять почему. Все эти профессора, мастера искусств и начальники отделений обязаны своей силой тому, что отщипывали кусочки от религии, которая их излечила, и создавали из них свою собственную религию. Теперь их объединяет не Бог, а союзничество, основанное на корысти. Где был прежде наместник Христа на земле, там заседает нынче лорд Монбоддо, председатель совета! — Он говорил обличающим тоном, выплевывая слова в лицо собеседника.
Ланарк начал оправдываться:
— Я здесь новичок. Я вас не понимаю.
Склонив голову, Ноукс прошептал:
— Вам нравится ваша работа?
— Нет.
— Тогда она вам понравится потом.
— Нет. Когда я вылечу эту пациентку, я покину институт вместе с ней, если она согласится.
— Бред! — выкрикнул Ноукс, рывком выпрямившись. Потом он склонился вперед, схватил Ланарка за руки и принялся бессвязно сыпать слова: — Нет, нет, нет, дитя мое, простите меня, простите, это не бред! Вы должны вылечить пациентку, должны покинуть с нею институт, и, если — то есть я хотел сказать когда — этот час придет, вы ведь не откажетесь выполнить мою просьбу? Обещаете сделать для меня кое-что?
Ланарк высвободил руки и раздраженно спросил:
— Что?
— Скажите людям, чтобы не стремились сюда. Скажите, пусть ноги их не будет в этом институте. Чуть больше веры, надежды и сострадания — и они самостоятельно избавятся от своих болезней. Если нет веры и надежды, достаточно одного сострадания.
— Почему я должен отговаривать людей от решения, которое вернуло мне здоровье?
— Тогда скажите им, пусть приходят сознательно, тысячами! Пусть явятся как армия людей, а не ждут, пока будут проглочены, как стадо жертв. Представьте себе институт, в котором на каждого пациента приходится по двадцать человек персонала! Тогда, если мы не вылечим пациента, нам нечем будет оправдаться! Мы будем похожи, — в его голосе появились мечтательные нотки, — на собор с конгрегацией священников. Институт мгновенно распахнется к небесам.
Ланарк возразил:
— Не думаю, что от слов людям будет польза. И если вы так долго здесь работаете, значит, вы не такого уж плохого мнения об институте.
— Вы ошибаетесь. Во всех здешних коридорах слышатся звуки, все более настойчивые и мощные, а фоном служит звук, похожий на дыхание голодного зверя. Уверяю, институт готовится проглотить весь мир. Я не стараюсь вас запугать.
Ланарк был скорее растерян, чем испуган. Встав, он спросил:
— Здесь есть поблизости лифт?
— Вижу, вы не собираетесь спасать других. Молитесь Господу, чтобы спастись самому. Лифт в дальнем углу.
Пролавировав меж стульев, Ланарк нашел в стене между двумя арками открытый лифт.
— Первая камера сгорания, — сказал он, войдя.
— Чье отделение?
— Профессора Озенфанта.
Напротив открывшейся двери была знакомая коричневая материя. Раздвинув ее, Ланарк ступил в высокую, увешанную гобеленами студию. Ему казалось, что там будет темно, однако помещение было освещено, как в прошлый раз, и в центре он увидел со спины знакомую фигуру в черных брюках и жилетке, склонившуюся над верстаком. Смущенный Ланарк на цыпочках прошелся вдоль стен, разыскивая скульптуру Correctio Conversio. Время от времени он скашивал глаза на Озенфанта. Прилаживая на гитару кобылку, профессор ушел с головой в это ответственное занятие, и ему нельзя было мешать. Когда Ланарк отодвинул в сторону гобелен и вошел в низкий тоннель, он почувствовал облегчение.
Он сидел в крохотной палате, прижимаясь спиной к теплой закругленной стене. Все было неподвижно, кроме сжимавшейся и разжимавшейся руки зверя, и тихо, если не считать отдаленного размеренного стука. Откашлявшись, Ланарк сказал: