-- А что, приезжают? - спросила Инна с любопытством.
-- Оооо... - протянула Галя, у которой не было слов от раздражения. - Ладно, спи иди!
Она положила трубку и съежилась, сидя на диване.
-- Господи, какой день жуткий... - проговорила она. - Жуткий, жуткий, жуткий день...
Она машинально протянула руку к будильнику и принялась заводить его, не глядя на циферблат, и только убито повторяя: жуткий, жуткий, жуткий день...
Вечером, когда стемнело, Виталик сошел с опоздавшего поезда за шестьсот километров от Москвы. Поезд ушел дальше, оставив Виталика с сумкой через плечо на пустой привокзальной площади, где было ветрено, но тепло - почти на шестьсот километров теплее - и можно было не застегивать распахнутый пуховик. На тротуаре у стены спали, свернувшись, тихие бродячие псы, рядом стоял киоск, и какая-то толстая тетка со всей силы дубасила кулаком в дверь, крича: "Ве-рыч! Откррой, Верыч!" Виталик тоскливо бродил по площади среди сиротливых столбиков с ободранными вывесками, ища нужную остановку. Остановки не нашел, вместо нее на столбе висела пустая рама от щита, и никакой другой информации не предвиделось. На скамейке сидел грязный мужичок в кепке, надвинутой по самые уши, и пьяно медитировал, уставясь куда-то в пространство. Потоптавшись вокруг, Виталик понял, что больше разговаривать не с кем.
-- Эй, отец, - сказал он, останавливаясь рядом и пытаясь определить на глаз степень отключки. - Новозаводская улица далеко?
Мужичок не торопясь, глубокомысленно пожевал губами и, когда Виталик уже отчаялся получить ответ, невнятно произнес:
-- Это тебе в город надо.
Виталик хмыкнул.
-- Вот мило. Я знаю, что не в степь. Куда в город-то?
-- В город. Здесь улицы нету.
Виталик тяжело вздохнул.
-- Мудрец хренов... Сеятель... хранитель.
Тут словно по тайному сигналу на площадь вылетела битая "Волга", сделала широкий размашистый полукруг, остановилась рядом, из нее почти по пояс высунулся здоровый детина и бодро проорал: "Командир, куда едем?"
Виталик счел, что это оптимальное решение проблемы, распахнул дверцу и опустился на сидение.
-- Улица Новозаводская, - прочитал он по бумажке. - Дом тридцать два.
-- Это где? - спросил водитель хрипло.
Виталик удивился.
-- Вот уж не знаю, - сказал он. - Знал бы, так сам добрался.
-- Э, их черт не поймет, - сказал водитель. - Это улица Фрунзе бывшая, что ли.
-- Весьма вероятно, - сказал Виталик немного раздраженно, наклоняясь и размещая сумку под сидением.
Водитель возбужденно хмыкнул.
-- Переименовали все к чертовой матери. Ну, детство, а? То так обзовут, то эдак. И главное, думают, от этого что-то изменится. А она так же как была - грязи по колено, - он включил передачу и тронул машину. - Это что. У меня сестра на западной Украине за местным. Вот где улицы так улицы, уж зоопарк по-взрослому. Пишу ей теперь на улицу Линкольна - это бывшая Ленина, значит. А сами ж темные, толком и не знают, кто такой - то ли вроде машина, то ли вроде человек. Им главное переназвать, чтоб хоть имени черта с рогами, а табличку поменять, отчитаться, - он наклонился к Виталику и уставился прямо на него. - Я тебе так скажу. Ты хоть обкукарекайся, перья не вырастут, - Виталик отстранился, и водитель, отвернувшись, тронул передачу. - Эх... ладно, сейчас найдем.
Сразу за вокзалом они свернули куда-то в темноту, и Виталику показалось, что город на этом и кончился. Машина перевалилась через переезд и погрузилась в пучину деревенских одноэтажных переулков с редкими фонарями на углах. Фары освещали все сплошь сугробы, дощатые заборы с жестяными почтовыми ящиками и черную проволоку кустарника. Несколько раз водитель останавливался, разглядывая таблички. Несколько раз им в глаза мигали фары встречных (Да засада, знаю... - бормотал водитель. - Тут всегда гайцы в кустах сидят... Тут левый поворот запрещен...) Виталик уже стал подозревать, что они ездят кругами по одному и тому же месту, так все было похоже, и наконец машина тормознула у расчищенной от снега лавочки перед очередным забором.
-- Вот Новозаводская, - сказал водитель. - Я ж говорил, это Фрунзе бывшая.
Виталик согласился (как будто он мог выразить сомнение в том, что бывшая Фрунзе), рассчитался (деньги с него водитель взял смешные, за какие в Москве бы и за квартал не повезли) и довольно неуверенно вылез в темноту. Где-то за забором загремели цепью и загавкали - к Виталикову изрядному облегчению, за другим забором. За этим было тихо и, заглянув в калитку, Виталик увидел что-то, напоминающее в темноте замшелую деревенскую избушку с одним горящим тусклым окошком - низко над самым сугробом. Виталик нерешительно стукнул щеколдой и крикнул, адресуясь окошку.
-- Эй! Хозяин!
Загавкала еще одна собака - откуда-то сзади, с противоположной стороны улицы. Виталик стоял, не заходя во двор. Наконец в избушке скрипнула дверь, и в освещенный проем выполз хмурый мужик вполне хрестоматийного вида - в телогрейке, треухе и валенках.
-- Кто там? - спросил он недовольно и скрипуче.
-- Свои, - ответил Виталик уже смело, узнавая характерный голос.
-- Еоолки... - сказал мужик.
Он бросил что-то, что держал в руках.
-- Ну, ты и забрался, - сказал Виталик, подходя к двери. - Тебя в такой норе и захочешь, не найдешь.
-- Так это ж правильно, - сказал мужик.
Он посторонился, одновременно протягивая руку и пропуская Виталика в дом.
-- Здорово, Витька, - сказал Виталик, пожимая ему руку. - Тебя вообще не узнать. Прям как Лев Толстой, бороды только нету. Ну и будка у тебя стала... устрашающая.
-- Тоже неплохо, - сказал Витька степенно.
Телогрейка на рукаве у него была порвана, из нее торчала вата.
-- Это что это у тебя, - сказал Виталик, проходя мимо и выщипывая клок, пока Витька звенел задвижкой. - Ты как всегда... Что это такое? Прям как от ножа...
-- Ты не видел, как от ножа, - сказал Витька снисходительно. - Раздевайся. Ты с Московского, что ль?
-- Да вот, вижу теперь, - сказал Виталик на первую половину фразы. - А с какого еще я по-твоему, что у вас, самолеты, что ль, летают?
Витька скинул телогрейку и повесил на крючок, попутно скользнув взглядом по рваному месту.
-- Это не то, - сказал он, пригладив вату. - Это не нож, это собака.
-- Собака?
-- Ну да, - непринужденно протянул Витька, довольный реакцией на его слова. - Видел когда-нибудь, как они кидаются? На такие случаи хорошо, когда рукав толстый. Ватник, телогрейка... это лучше всего. Только не всегда подгадаешь... ну, знал бы, где упасть, соломки бы постелил... Ты не топчись в дверях-то, проходи.
-- А ты делал уколы от бешенства? - спросил заинтригованный Виталик. - Там, говорят, надо делать много уколов, а потом полгода пить нельзя...
-- Нет, не делал.
Они прошли в небольшую темную комнатку, где Виталику в первую очередь бросились в глаза печка и стол со стареньким телевизором, покрытый вязаной крючком домашней скатертью.
-- Ты один? - спросил Виталик. - А бабка где?
-- Хватился! Бабка померла давно. А дочке ее эта халупа ни к чему, у нее квартира с туалетом и теплой водой... да к тому же я деньги ей хорошие плачу. Так что я один тут обитаю. Ты садись.
Виталик сел на старый диван, над которым был натянут на два гвоздя вечный гобелен с оленем.
-- А вдруг она бешеная? - спросил он, возвращаясь к заинтересовавшей его теме.
-- Да не бешеная она. Обычная цепная, домашняя. Откуда у цепной собаки бешенство, она весь век за забором, разве что хозяева искусают... Не бери в голову вообще, - он махнул рукой.
-- Да? А чего ж ей тогда кидаться?
-- С того, что натравили, - сказал Витька беспечно. - Нет, к собаке у меня нет претензий. Даже жалко.
-- Ничего себе жалко.
-- Жалко, конечно, - Витька прошел в угол, а там дальше, наверное, в кухоньку, потому что клацнула дверца старого холодильника. - Неравный бой получается, - продолжал он из-за угла. - Я-то все-таки царь природы, какой-никакой. А она на цепи всю жизнь сидела, да еще сдохла по чужой глупости.
-- Все-таки сдохла? - крикнул ему Виталик и поискал на полу под диваном. - У тебя тапочек нет каких-нибудь... - не найдя тапочек, он все-таки стал расстегивать ботинки. - Ладно, у меня в сумке есть... Я же говорю, бешеная!
-- Нет, не сдохла, - раздалось из-за угла. - Я ее зарубил.
-- Однако... - протянул Виталик потрясенно.
-- А чего, - сказал Витька, и в комнате появились его голова и рука с кухонным ножом. - Чего же мне делать, по-твоему? Я и говорю, жалко. Собака-то ни при чем. Я бы предпочел хозяев...
-- Ну и нравы у вас тут, - сказал Виталик, поежившись, и боязливо оглядываясь на черное окошко, точно в них сейчас могли возникнуть злые собаки вместе с хозяевами.
-- Нравы как нравы, - сказал Витька. - Это не нравы, а обычная борьба за существование, - он назидательно поднял ножик и исчез. Холодильник клацнул еще раз. - А нравы да, нравы у нас такие, я вот иду сегодня, смотрю, двое в подворотне, пыхтят, я думал, они убивают друг друга, а оказалось - в футбол играют... Я понимаю, что не стоит все делать своими собственными руками, конечно, надо отучаться... Куда деваться, воспитание такое, привык все делать сам... Соседи нервные попались, сволочи, по-человечески не умеют отношения выяснять...
-- И много у них собак осталось? - спросил Виталик. - Это я просто к тому, так, стоит ли на улицу выходить...
-- А не волнуйся, - сказал Витька. - Они уже успокоились. Я им сказал, какой будет следующий шаг... Сиреневый тумааан...- он замурлыкал под нос какую-то мелодию.
Виталик тяжело вздохнул.
-- Чего ты там возишься, - сказал он, потянув молнию на сумке. - Я все привез.
-- Ах ты. Извини. Я ж забыл, что ты богатая столичная штучка. И что там у вас пьют теперь?
-- Да все то же, - сказал Виталик.
-- Ты ж знаешь, - почти извиняясь, сказал хозяин, уже без первоначального куража, появляясь с двумя тарелками. - Меня всегда какие-нибудь приключения находят...
-- Знаю, - согласился Виталик, ставя на стол бутылку "Топаза".
Через несколько часов эта бутылка уже пустая стояла под столом, тарелки с салом и колбасой и две банки местной говяжьей тушенки - в стеклянных банках - с торчащими оттуда вилками тоже стояли полупустые, а они начинали вторую, сидя друг против друга. За окном посвистывало, и Виталик время от времени ежился, когда из оконной щели особенно дуло в спину.
-- Не могу, Витьк, - говорил Виталик. - Ну не могу. Я чувствую, что деградирую, каждый день чувствую. Я же не этому учился. Я же не этим хотел заниматься. Не все могут торговать. Не все могут быть деловыми людьми, понимаешь? Кому-то дано. Кому-то нет. Раньше нас все заставляли общественной работой заниматься. Ну не могут все заниматься одним и тем же! Теперь те же люди нас заставляют заниматься капитализмом. Не могу я! Я сопьюсь, если буду торговать. Точно сопьюсь. Может, если бы меня с детства к этому готовили, так получилось бы. Но я уже знаю, как заниматься другими вещами. Поздно, все. Я отравленный. Меня теперь либо отстреливать надо, либо гнать из страны. Вот я и еду, пока не отстрелили. Что ты все "колбасный эмигрант", "колбасный эмигрант"... "какие возможности"... Все не так. У меня возможностей нет. Ты смог, и слава богу. Я не могу. Что я тут буду ловить? Холод? Нищету? Бандитов?.. Соседу вечером бутылкой по голове засветили прямо у подъезда... в семь вечера... Не могу!
-- Я не смог... - хмуро протянул Витька, подпирая щеку рукой. - Меня жизнь заставила... Тебя бы заставила - и ты бы смог...
-- Нет, - категорично ответил Виталик, мотая головой. - Честь тебе и хвала. Я бы не смог. Я бы бомжом на вокзале стал. Я знаю, нечем гордиться. Ты бы стал классическую музыку сочинять, если б эта самая жизнь тебя заставляла? Или китайский язык за день выучить? Или корень квадратный в уме за секунду считать? Есть предел у каждого. А кто-то может, я ж не спорю.
-- И я не спорю, - сказал Витька. - Я разве что говорю? Езжай...
-- Да и эта вся деятельность... - продолжал Виталик. - Все бизнесменами заделались и пальцы гнут... Да тут уже ничего никогда не будет! Все! Сейчас все разворуют, свалят, тут тундра останется! Выжженная земля... Потом уже поздно будет. Вот ты. Ты чего тут сидишь? У тебя бы там были такие возможности!...
Витька облизал вилку с глубокомысленным видом.
- Кто-то покидает корабль первым, - проговорил он философски. - А кто-то последним. Кому что.
-- Ну-ну, - сказал Виталик, обидевшись. - Утешай себя этим. Сдохнешь тут... Ты бы ехал хоть в Москву, - Витька усмехнулся. - Ну что ты ухмыляешься? Сейчас проблем нет, вон, Шамиль Басаев по Москве ходит. Тебе за деньги сто паспортов выдадут. У моего шефа партнер в федеральном розыске, так хоть бы хны. По всем людным местам, по всем кабакам шляется... от телекамер только шарахается, они тут с шефом на презентацию ходили, он там все под стол падал... Да господи, у нас таможенный брокер десять паспортов на разное имя в кармане носит, и все десять настоящие. Откуда ты знаешь, может, и дело-то твое давно закрыли? Ты узнавал?
Витька покачал головой и в такт движениям потыкал вилкой в банку, скрежеща по стеклу.
-- Вот видишь, не узнавал, - продолжал Виталик. - Лет сколько прошло. С тех пор уже столько преступлений совершилось, что твое просто невинная шалость. В Москве сейчас стреляют каждый день на каждом углу, вот, кому-то надо вспоминать, что пять лет назад кто-то там из окна по пьянке выпал. Если уж у тебя здесь бизнес, то в Москве ты еще не так развернешься. Ты же умеешь!
Витька снова покачал головой.
-- Бизнес у меня... - проговорил он. - Что у меня - деньги шальные? Я, знаешь ли, кредитов не присваивал, у бабушек пенсию не воровал. Я же вкалываю, света не вижу, я все своими руками, своим горбом, понимаешь? У меня все чисто - кроме собственного документа, и это знает, кто надо, и дай бог ему здоровья, что он этим не пользуется... Я людей не гублю, я каждую копейку честно заработал... Я как проклятый тут кручусь! Москва... ну и что мне делать в Москве? Здесь я человек, я себя уважаю, и меня уважают...
-- Собаками травят, - подсказал Виталик.
-- Травят, - скромно согласился Витька, как будто это было признание его заслуг. - У меня здесь Люська... Знаешь как я Люську нашел? Нуу, это такая история была, прям детектив. Все началось с Кулеша... ты Саньку Кулешова видел, дружка моего? Я тебе показывал. (Виталик согласно кивнул головой, вспомнив того, о ком он говорит.) Так вот, у Кулешова мать укатила куда-то за шмотками, то ли в Польшу, то ли в Турцию, не помню... в общем, хата пустая, скучно, говорит Кулешов, перебирайся ко мне. Вот мы как-то с ним сидели, с Кулешовым, в скверике, вернее, я сидел, а Кулешов пошел за добавкой. А он такой - решение принимать не умеет в принципе, то есть если стоят рядом вино "Анапа" и портвейн "Кавказ", он и то два часа колебаться будет, а тут какая-то гадость кислая на всю полку, что там внутри, не поймешь... В общем, Кулешов застрял капитально. Сидел я, сидел, мне скучно стало, сначала я на рыла глядел, кто мимо проходит, а потом взял, положил кирпич посреди дороги. Ну, кто, думаю, уберет? Ни мур-мур, все мимо ходят, кто-то, может, ногой отпихнет. А одна девушка взяла и убрала, и вот это как раз была Люська... Так вот, перебрались мы с Кулешовым на квартиру. Первый этаж. Кругом деревня. Кулешов от меня даже был в выигрыше, потому что у них там традиция такая, на улице Карла Либхнехта, что четный Карл Либкнехт бьет нечетного Карла Либкнехта, стенка на стенку, и на чужую территорию лучше не заходить. А единственная их точка местная - кафе "Снежок" было на той стороне, и Кулешову туда путь заказан. А я что - у меня прописка на тыщу верст отсюда, в городе Козлопупинске, такого города, по-моему, в природе нет, в котором у меня прописка, я нейтрален как Швейцария, какие ко мне претензии, я вообще могу не знать, что это за улица, и мне по фигу все их проблемы. Заваливались мы, естественно, без задних ног, и без передних, а у меня тогда нервы были не того, я замечал, черти не черти, но вроде мерещилось кой-чего. Не глюки даже, а что-то такое... сомнамбулическое... вроде сплю и не сплю. И значит, сплю я, и снится мне, что я в той же самой Кулешовской квартире, и вдруг я слышу, что за дверью в подъезде кого-то убивают. Все отчетливо слышу: крики, стоны... хрипение. Я встаю, подхожу к двери. Слышу, эти самые, кто убивал, суют ключ в замочную скважину и вроде вот-вот откроют. Я подумал - нас с Кулешовым только двое, в доме только кухонные ножи тупые да табуретки, другого оружия нету, сами мы на ногах не стоим, в общем, дело худо. Становлюсь я тогда на четвереньки мордой к замочной скважине и начинаю лаять собакой. Там, за дверью, вроде задумались, ругнулись, ключ вынули и слышу, вроде ушли. Я на лестничную клетку, смотрю, в темном уголочке мужик приткнулся, тихонько так, не шевелится, вокруг кровища... И значит, снится мне дальше, что посмотрел я на этого мужика, вернулся, запер дверь и снова спать завалился.